«Сага о Прингсхаймах»
«Исторический роман сочинял я понемногу, пробираясь, как в туман, от пролога к эпилогу». Эти строки Булата Окуджавы я часто повторял про себя, когда писал – нет, конечно, не роман, а документальное повествование о судьбе математика Альфреда Прингсхайма. Его имя сегодня вряд ли на слуху даже у профессионалов-математиков, а обычному читателю оно, скорее всего, неизвестно. Разве что знаток литературы вспомнит, что на дочери Альфреда Прингсхайма – Кате – был женат один из великих писателей двадцатого века Томас Манн.
Между тем, в конце девятнадцатого и начале двадцатого веков академика Баварской академии наук и профессора Мюнхенского университета Альфреда Прингсхайма знали и ценили не только его коллеги-математики, но многие музыканты, художники, коллекционеры произведений искусства... Его талант блистал множеством граней.
Прингсхайм добился неплохих результатов в математике и заслужил признание коллег: в 1906 году его избрали президентом созданного в 1890 году Немецкого математического общества. До Прингсхайма этот пост занимали такие корифеи науки, как Георг Кантор, Феликс Клейн, Давид Гильберт, Пауль Гордан, Макс Нётер...
Но наука не была единственным призванием Прингсхайма. С юных лет он увлекся музыкой и серьёзно рассматривал для себя возможность стать профессиональным музыкантом. И хотя математика в конце концов победила, занятия музыкой Альфред не оставлял в течение всей свой долгой жизни.
И музыкой не ограничивались увлечения этого живого, острого на язык любимца студентов и женщин, азартного спорщика, заботливого семьянина, отца пятерых талантливых детей, гостеприимного хозяина одного из самых известных музыкально-литературных салонов Мюнхена, щедрого мецената и ценителя прекрасного. Альфред вырос в семье преуспевающего предпринимателя в окружении роскошных произведений живописи и скульптуры. Не удивительно, что он стал авторитетнейшим знатоком искусства, экспертом Баварского национального музея и собирателем уникальных художественных коллекций. Специалистам были хорошо известны его собрания старинных математических книг, картин, бронзовых и золотых изделий... Но главным его сокровищем стала коллекция древней итальянской майолики, не имевшая равных в мире.
Эти три страсти – математика, музыка и художественное коллекционирование – наполняли жизнь Альфреда до краёв. Но он находил время регулярно устраивать музыкальные и литературные вечера, на которые собиралось до двух сотен гостей, цвет немецкой культуры, науки, словесности. Адрес дворца Прингсхайма на улице Арси, 12 знал весь образованный Мюнхен.
Именно на одном из таких вечеров в 1903 году произошла встреча молодого, но уже известного своим первым романом «Будденброки» писателя Томаса Манна с единственной дочерью Альфреда Прингсхайма Катей. Эта встреча круто изменила жизнь молодых людей. Катя оставила университет, где до того успешно изучала математику и физику, и посвятила себя целиком семье, воспитанию детей и помощи в практических делах Волшебнику (как называли Томаса Манна его близкие). Она стала как бы управляющей семейного предприятия, и, пока была жива, почти семьдесят пять лет вела его твёрдым курсом к успеху, минуя опасные рифы неспокойного житейского моря. Для самого же писателя брак с Катей позволил сохранить в глазах его читателей образ добропорядочного отца семейства, столь необходимый тогда для любого человека, претендовавшего стать «властителем дум» в немецком обществе. Осуждаемый тогдашними нравами соблазн гомоэротики, которой с младых лет до старости был предан Томас Манн, оказался, по крайней мере, внешне, преодолен.
Альфред Прингсхайм прожил долгую жизнь, ему посчастливилось отпраздновать в кругу близких людей своё девяностолетие. Он словно нитью собственной судьбы связал четыре различные эпохи в истории Германии. Родился в богатой еврейской семье и получил образование ещё в той стране, что была раздроблена на множество отдельных княжеств и королевств, докторскую диссертацию защитил через год после объединения Германии во Второй рейх, дослужился в нём до званий профессора, академика и тайного советника. На почётную пенсию, получив так называемый статус эмеритуса, вышел уже в Веймарской республике, но продолжал руководить Математическим кружком в Мюнхене и писать научные труды по математике и её истории. Закат жизни профессора выпал на чёрные годы Третьего рейха, когда никакие заслуги перед родиной, никакие государственные награды и академические степени не перевешивали его еврейского происхождения, главной и не смываемой ничем «вины» в глазах новых правителей Германии.
Как и сотни тысяч немецких евреев, Альфред Прингсхайм не покинул родину сразу после прихода нацистов к власти. Он надеялся, что государство, пламенным патриотом которого он был всю свою жизнь, защитит его от произвола и насилия. Ведь это государство высоко ценило его заслуги, щедро одаряя званиями и наградами. Сейчас нам известно, какая страшная судьба была уготована немецким евреям с установления гитлеровского режима, а тогда заблуждение Прингсхайма разделяли тысячи его соплеменников.
Когда же иллюзии рассеялись, было уже поздно. Уехать евреям из Германии оказалось невозможно. Но для семьи Прингсхаймов случилось чудо. А как ещё назвать неожиданную помощь со стороны эсэсовского офицера и близкой к фюреру невестки композитора Винифред Вагнер? Помощь, пришедшую буквально в последний миг: Альфреду с женой Хедвиг удалось вырваться из нацистского кошмара в нейтральную Швейцарию 31 октября 1939 года, а на следующий после отъезда день граница между гитлеровской Германией и Швейцарией закрылась для евреев навсегда. Промедли супруги Прингсхаймы хотя бы один день, и спасение было бы невозможно.
Последние свои годы Альфред и Хедвиг прожили свободными людьми в свободной стране, их миновала участь миллионов, сгоревших в огне Катастрофы.
Многогранная история
Жизнеописание Прингсхайма складывалось в немалую книгу. И по мере того, как развивалось повествование, оно обретало новые грани, а основное русло изложения ветвилось на рукава неожиданных тем и непредвиденных сюжетов.
Поучительна, например, история отца Альфреда, талантливого предпринимателя Рудольфа Прингсхайма, который начал работать простым экспедитором на гужевом транспорте, а стал одним из самых богатых людей Берлина. Дворец Рудольфа Прингсхайма в центре столицы на улице Вильгельма вошёл в список архитектурных достопримечательностей города.
Конечно, Рудольфу никогда бы не стать богачом и знатным прусским гражданином без так называемой «еврейской эмансипации», т. е. процесса обретения евреями Европы, прежде всего, Германии, равных прав с основным населением. Дед Альфреда Прингсхайма жил ещё в то время, когда в немецких городах существовали еврейские гетто. Например, евреям Франкфурта на Майне не разрешалось проживать вне специально выделенных «еврейских кварталов». По воскресеньям и другим христианским праздникам жителям франкфуртского гетто было запрещено выходить за его пределы. Это ограничение было отменено только в 1798 году. Во многих городах Германии, например, в Магдебурге, евреям вообще не разрешалось не только ночевать, но даже появляться в пределах городских стен без сопровождения местного жителя. Что уж говорить про другие права евреев, например, право на образование или занятие государственной службой!
И вот внук абсолютно бесправного мелкого торговца из богом забытой Верхней Силезии на востоке Пруссии становится профессором Мюнхенского университета, входит в академическую элиту Германии, оказывается одним из самых богатых людей Баварии, высокопоставленным государственным служащим в ранге тайного советника. Изменения общественного положения настолько разительные, что «век эмансипации», начавшийся с Декларации прав человека и гражданина, принятой Национальным учредительным собранием Франции 26 августа 1789 года в качестве важнейшего документа Великой французской революции, и закончившийся в Германии принятием конституции Второго рейха в 1871 году, не кажется уже столь длинным.
Семья Прингсхаймов – яркий пример этого стремительного восхождения евреев «из гетто – в профессоры», из бесправного, нищенского существования на обочине общества – на вершину социальной пирамиды. Показательно, что к концу девятнадцатого века каждый пятый профессор математики в немецких университетах был евреем, в то время как доля еврейского населения в стране не превышала полутора-двух процентов.
Но обретение равных прав – это только одна грань повествования, а рядом появляется новая, ведь нет света без тени, и одна тема тянет за собой другую. Век эмансипации породил движение сопротивления, движение за отмену политических прав евреев, за «очищение» немецкого общества от «вредоносной расы». Само движение было столь необычным, что пришлось придумать ему специальное название. Новое слово появилось на свет в 1879 году, через три года после защиты Альфредом Прингсхаймом второй докторской диссертации и начала его преподавательской деятельности в Мюнхенском университете. В год, когда родилось новое слово, Альфред сочетался браком с красавицей-актрисой Хедвиг. Дом, союз оказался счастливым и долговечным – он продолжался более шестидесяти лет. И все эти годы явление, обозначенное новым словом, висело, как грозовая туча, над судьбами Прингсхаймов и всех людей, имевших еврейские корни. Эта туча в тридцатых годах двадцатого века на двенадцать лет совсем заслонила солнце, и разразилась Катастрофа европейского еврейства, для которой не было аналогов в истории Нового времени.
Читатель, конечно, догадался, что новое явление, которое родилось и окрепло в течение века эмансипации, называется «антисемитизм». Само слово придумал в 1879 году Вильгельм Марр, не очень удачливый журналист и не очень успешный политик, однако понятие, несмотря на очевидную логическую неточность, прижилось и стало популярным. Сейчас его толкуют чрезвычайно широко, понимая под ним любое недоброжелательное отношение к евреям, будь то христианский антииудаизм или бытовая ксенофобия. Иногда говорят даже об «античном антисемитизме», полностью размывая изначальный смысл термина, придуманного как раз для обозначения нового явления, не существовавшего до эпохи эмансипации.
Антисемитизм в Германии в конце девятнадцатого, начале двадцатого веков затрагивал все слои общества. Задолго до зарождения национал-социалистического движения и до появления Адольфа Гитлера на политической арене, в конце девятнадцатого, начале двадцатого веков в городах Германии существовали отели и рестораны, куда вход евреям был запрещен. Один из самых известных отелей такого рода назывался «Кельнский двор» и располагался в самом центре Франкфурта на Майне, рядом с главным вокзалом города. Да что отели! Существовали курортные города, наиболее известным из них являлся городок Боркум, куда евреев не пускали даже на отдых! В других странах, например, в Австрии и в США, таких мест было еще больше.
Как грибы после дождя рождались в то время антисемитские партии и движения, требовавшие отказа от эмансипации и запрета евреям занимать государственные должности. За эти партии на выборах голосовали сотни тысяч избирателей. В 1893 году в парламенте (рейхстаге) Германии «политические антисемиты» имели целых шестнадцать мест.
В академических кругах антисемитизм проявлялся даже острее, чем среди малообразованного населения. Лозунг историка Генриха фон Трайчке «Евреи – наше несчастье», взятый потом на вооружение нацистами при Гитлере, родился одновременно со словом «антисемитизм», в 1879 году.
Невозможно правильно оценить карьеру профессора Прингсхайма, понять все трудности, которые ему пришлось преодолеть, если не представлять себе размах антисемитизма в немецком обществе. Поэтому история политического антисемитизма также нашла место в жизнеописании мюнхенского математика. А с этой гранью рассказа связана ещё одна – вагнеровская.
Одним из идеологов расистского антисемитизма многие считают композитора Рихарда Вагнера, написавшего ядовитый трактат «Еврейство в музыке». С этим мнением, правда, плохо сочетается безграничная любовь к вагнеровской музыке людей, которых никак не заподозришь в симпатиях к расизму или антисемитизму. Прингсхайм перекладывал для фортепиано и часто сам исполнял произведения своего кумира. Альфред был одним из первых, кто пожертвовал средства для строительства «Фестшпильхауза» в Байройте, где и по сей день исполняются вагнеровские оперы. Прингсхайм был лично знаком с композитором и до самой смерти как величайшее сокровище хранил адресованные ему письма байройтского гения. Любовь к Вагнеру была у Альфреда столь яркой и непосредственной, что однажды чуть не довела его до дуэли с берлинским критиком, посмевшим непочтительно высказаться о творчестве автора «Кольца Нибелунга». Томас Манн тоже относился к числу верных вагнерианцев.
Говорят, что вагнеровский антисемитизм оказал существенное влияние на мировоззрение Гитлера. Но как объяснить запрет исполнения последней вагнеровской музыкальной драмы «Парсифаль», введённый по всей Германии с сентября 1939 года?
Без детального анализа «вагнеровского антисемитизма» нам не понять немыслимую популярность композитора у немецких евреев, да и само спасение четы Прингсхаймов в октябре 1939 года с участием Винифред Вагнер останется необъяснимым чудом. Так что «вагнеровская грань» повествования так же необходима, как следующая, математическая.
Судьба и творчество Альфреда Прингсхайма теснейшим образом связаны с историей математики вообще и историей Немецкого математического общества, в частности. Говоря об этой стороне жизни учёного, нужно обязательно подчеркнуть особую роль, которую играли университетские профессора в общественной жизни страны. Если в девятнадцатом и двадцатом веках «поэт в России – больше чем поэт», то в Германии «профессор – больше чем профессор». Тем неожиданнее и страшнее оказалось сотням профессоров немецких университетов услышать весной 1933 года немыслимую ранее новость: «Вы уволены, господин профессор!». Эта новость коснулась и Альфреда Прингсхайма, хотя он был в статусе «почетного профессора» – эмеритуса. Тема «Наука в тени свастики» о судьбах учёных в Третьем рейхе – тоже неотъемлемая часть жизнеописания мюнхенского математика.
Об одном «герое» жизнеописания мне хотелось бы сказать отдельно. Это упоминаемый уже дом, вилла или дворец Прингсхаймов – его по-разному называли современники. Здание уникально и своей архитектурой, и внутренним убранством. Художественный фриз, так поразивший Томаса Манна при первом посещении Прингсхаймов, выполнен знаменитым художником Гансом Тома. В этом доме, одном из первых в Мюнхене, появилось электричество и телефон.
Адрес дворца Прингсхайма – улица Арси, 12 – вошёл в историю. На этом месте после сноса дома нацисты возвели «Дом фюрера» – штаб-квартиру национал-социалистической партии. В то время как Берлин оставался столицей Германии, Мюнхен прочно занимал место «главного города движения». Печально известные «мюнхенские соглашения», открывшие Гитлеру путь к захвату новых земель, были подписаны в Доме фюрера по тому самому адресу – улица Арси, 12 – по которому раньше собирался в салон Прингсхаймов весь образованный Мюнхен.
После войны роль здания несколько раз менялась, сейчас там мюнхенская консерватория, на сцене которой не раз выступали дети и внуки наших героев, живших по тому же адресу в гостеприимном доме университетского профессора математики.
«Убеждённый филосемит»
Так, грань за гранью, тема за темой, страница за страницей неторопливо двигалось к концу жизнеописание Альфреда Прингсхайма. Повествование обрело уже такой размер, что я вначале в шутку, а потом уже серьёзно стал называть его «Сагой о Прингсхаймах» – столь много действующих лиц и событий появилось на его страницах. Работа явно шла к концу, уже один маститый литератор написал к книге предисловие. Оставалось добавить к «Саге» одну-две главы о Томасе Манне, рассказать о не очень простых отношениях писателя с семьей его жены, а также обсудить его позицию в так называемом «еврейском вопросе» и отметить противостояние писателя-антифашиста нацистским властям.
В этом месте читатель вправе поинтересоваться, а зачем вообще включать в книгу эти главы о Томасе Манне? Что нового можно сказать об отношении к еврейству автора «Иосифа и его братьев»? Или о позиции признанного антифашиста в отношении к гитлеровскому режиму?
Я понимаю правомерность таких вопросов, потому что сам до недавнего времени был уверен, что двух мнений тут быть не может: Томас Манн безоговорочно симпатизировал евреям и без колебаний сразу встал в ряды борцов с «коричневой чумой» двадцатого века. Действительность оказалась куда сложнее, и об этом нужно сказать чуть подробнее.
Об авторе «Будденброков» и «Доктора Фаустуса» написаны сотни книг, тысячи статей, защищены десятки диссертаций, как в Германии, так и в других странах, в том числе и в России. Казалось бы, ни один аспект творчества писателя, ни одна подробность его жизни не остались не изученными и не прокомментированными. Позиция Манна – непримиримого антифашиста – в отечественном литературоведении не подвергается сомнению. Не в последнюю очередь именно благодаря активной политической борьбе писателя с гитлеризмом, а впоследствии и с американским маккартизмом советский читатель смог достаточно полно познакомиться с творчеством Томаса Манна: в 1961 году в издательстве «Художественная литература» вышел в свет его десятитомник, а вслед за ним – двухтомник «Иосифа и его братьев». Такое полное издание одного из классиков литературы двадцатого века было для тогдашнего СССР не просто необычным, но из ряда вон выходящим явлением.
Признаюсь, что для меня, да и для многих людей моего поколения, Томас Манн означает больше, чем только великий писатель, нобелевский лауреат по литературе, истинный волшебник слова. Его роман об Иосифе дал нам первое представление о корнях иудаизма, библейские истории многие из нас узнали в волшебном пересказе Томаса Манна.
Сейчас уже трудно объяснить людям, не жившим в условиях жесткой идеологической цензуры, почему за посещение церкви, не говоря уже о синагоге, человек мог быть уволен с работы или исключен из института. Простой православный календарь, не говоря уже о Библии и Торе, прятался дома от посторонних глаз, как диссидентская литература. К тому времени в СССР выросло уже не одно поколение людей, не имевших представления о религиозной традиции своих предков. Вот для них-то история Иосифа, его отца и братьев, столь виртуозно изложенная Томасом Манном, и стала настоящим открытием, первой тропинкой, ведущей человека к его духовным корням.
Для читателя тетралогии об Иосифе совершенно очевидно, что её автор очень сочувственно относится к евреям. Не случайно ещё при жизни Томаса Манна некоторые критики и литературоведы регулярно намекали на его якобы еврейское происхождение, и писателю приходилось эти намеки постоянно опровергать. Свое отношение к еврейству Томас Манн не раз выражал вполне определенно. В 1907 году Манн написал эссе «Решение еврейского вопроса», название которого после Холокоста звучит устрашающе, но в то время, когда оно писалось, читатели воспринимали «еврейский вопрос» совсем в другом смысле, чем нацисты, а именно, как проблему ассимиляции, интеграции и включения евреев в культурную и общественную жизнь страны. В этом эссе Томас Манн заявил: «Я убеждённый и без тени сомнений филосемит»[1].
Можно ли не верить такому заявлению автора, особенно если принять во внимание всю его последующую жизнь? Женат на еврейке, первый и самый важный в его литературной жизни издатель – Самуэль Фишер – еврей, первый литературный критик, предсказавший ему великую писательскую славу – Самуэль Люблинский – еврей, ближайшие друзья – Бруно Вальтер, Бруно Франк, Альфред Нойман и др. – тоже евреи...
«Кровь Вельзунгов»
Правда, у внимательного читателя художественных произведений Томаса Манна закрадывается некоторое сомнение в истинности его самоопределения как «убежденного филосемита». Оставим пока в стороне тетралогию «Иосиф и его братья» и написанный в 1909 году роман «Королевское высочество». Почти во всех других романах и новеллах Манна в числе персонажей присутствуют евреи, и практически все они представлены откровенно негативно.
Особенно яркий пример – приват-доцент Хаим Брейзахер в «Докторе Фаустусе», крайне неприятный самому автору тип еврея, проповедующего антигуманный, откровенно фашистский взгляд на мир. Роман, напомню, вышел в свет в 1947 году, когда мир ещё не успел придти в себя от ужасов мировой войны и Холокоста. Но о еврейской Катастрофе в романе ничего не говорится, зато выразителем нацистской идеологии автор назначил именно еврея.
Отдельного разговора заслуживает так называемая «еврейская новелла» Томаса Манн – «Кровь Вельзунгов» («Wälsungenblut»), написанная в конце 1905 года, когда после свадьбы писателя с Катей Прингсхайм прошло менее года. Новелла должна была появиться в январском номере журнала «Нойе Рундшау» («Die neue Rundschau»), но была отозвана автором из редакции и увидела свет только в 1921 году, изданная в мюнхенском издательстве «Фантазус» («Phantasus») тиражом всего 530 нумерованных экземпляров. Новелла стала доступна широкому читателю только в 1958 году, через три года после смерти автора, когда она вошла в собрание сочинений Томаса Манна, изданное в Стокгольме.
Поводом для такого необычного шага писателя, запретившего публикацию уже принятой журналом работы, послужили широко распространившиеся по Мюнхену слухи об антисемитском характере этой новеллы, в главном герое которой – чиновнике фон Бекерате, собиравшемся жениться на дочери богатого еврейского коллекционера произведений искусства – публика увидела самого Манна в пору его сватовства к Кате Прингсхайм. То, что действие из Мюнхена перенесено автором в Берлин, мало что меняло: в карикатуре на Прингсхаймов читателю виделась месть писателя за унижения, испытанные им во время долгого ожидания желанного «да» со стороны невесты и её отца. Конфликт Томаса Манна с Альфредом Прингсхаймом, чуть не закончившийся трагически (поговаривали о пистолете, с которым профессор математики примчался для выяснения отношений с зятем), привел к тому, что публикация новеллы была надолго запрещена.
Надо отдать должное писателю: после скандала, перечитав ещё раз свою новеллу, он признал в письме брату, что основания считать её антисемитской у читателя были. Поэтому свой отказ от публикации он видит обоснованным.
Русское литературоведение вряд ли поможет читателю разобраться в теме «Томас Манн и евреи», ибо эта проблематика старательно обходится даже в солидных исследованиях. Вот яркий пример.
Одной из лучших биографий писателя на русском языке я считаю книгу Соломона Апта в серии «Жизнь замечательных людей»[2]. Книга содержит 352 страницы, а электронный её вариант дает возможность легко подсчитать количество слов: 107 870. Чтобы понять, насколько основательно разработана в книге обсуждаемая тема, я решил подсчитать, сколько раз среди этих почти ста восьми тысяч слов встречается слово «еврей» и его производные. Ответ оказался для меня обескураживающим: 4 (четыре) раза! И во всех случаях эти слова не имеют прямого отношения к нашей теме.
Первый раз цитируется статья литературного критика Корроди «немецкая эмигрантская проза представлена в основном писателями-евреями». Во втором случае Томас Манн говорит о борце за мир Осецком, что он «не коммунист и не еврей», в третьем приводится мнение нацистской «Фелькишер беобахтер» о Томасе Манне, что он якобы участвовал «в демонстрациях международных, в большинстве своем находящихся под еврейским влиянием союзов». И, наконец, Томас Манн упоминает о «полуеврее Левальде», которого нацисты послали в Цюрих, чтобы тот держал там «высокогуманитарную пропагандистскую речь в пользу Олимпиады». Вот и всё, что могло бы пролить свет на отношение Томаса Манна к евреям и еврейству. Прямо скажем, не много! Читатель этой прекрасной биографии вряд ли составит себе обоснованное представление об истинном отношении писателя к острому «еврейскому вопросу», интересовавшего его на протяжении всей сознательной жизни. Еврейская тема, как видно, была запрещённой для советских литературоведов.
Поразительно, но не намного лучше до недавнего времени обстояло дело и на родине Томаса Манна, где его по праву считают одним из столпов немецкой культуры и где ежегодно выходят десятки книг, проводятся многочисленные семинары, конференции, посвященные жизни и творчеству Волшебника. Первый коллоквиум по теме «Томас Манн и евреи» прошёл в Берлине лишь в 2002 году, почти через пятьдесят лет после смерти писателя. До этого любые сомнения в безупречной репутации нобелевского лауреата и в отношении к нацистской Германии, и в отношении евреев рассматривались как злейшая крамола и попытка подорвать авторитет человека, считавшегося символом «новой Германии» как в ФРГ, так и в ГДР. Редкий, кстати, случай, когда политические установки двух немецких государств, образованных после Второй мировой войны и принадлежащих к противостоящим военным блокам, совпадали. Общее мнение, господствовавшее в немецкоязычном литературоведении того времени выразил известный издатель, писатель и литературный критик Мартин Флинкер (Martin Flinker) в книге «Политические размышления Томаса Манна в свете сегодняшнего времени»: «Связывать имя Томаса Манна с антисемитизмом – значит его совсем не понимать, его совсем не знать и отрицать ценность его работ»[3].
Можно понять страстность Флинкера, сблизившегося с писателем в годы эмиграции. Мартин был одним из последних, кто видел живого Томаса Манна: он посетил больного писателя в швейцарской больнице за день до смерти. Но, как говорится, истина дороже, и исследования последних лет дают достаточно оснований, для того, чтобы тему «Томас Манн и антисемитизм», по крайней мере, внимательно рассмотреть. Правда, это рассмотрение потребует терпения и времени.
Учитывая немалый объем художественных произведений, оставленных нам классиком немецкой литературы, анализ даже самых ярких еврейских персонажей в романах и новеллах Томаса Манна вряд ли можно сделать коротким. Первоначально отведенный Волшебнику раздел «Саги о Прингсхаймах» стал стремительно увеличиваться в размерах.
«Издание обще-антисемитского направления»
Но этого мало. Об отношении Манна к евреям можно судить не только по его художественным произведениям. Иногда поступки красноречивей слов. Весьма показателен важный эпизод биографии обоих братьев – Генриха и Томаса Маннов, – связанный с их совместной работой в журнале «Двадцатый век» в 1895-96 годах. Эта довольно позорная страница биографий обоих писателей тщательно обходится их биографами и комментаторами. Сам Томас Манн тоже не любил вспоминать в автобиографических очерках период работы в этом журнале. Что же это за издание и почему работа в нем – позор для порядочного человека?
Журнал «Двадцатый век» имел подзаголовок «Тетради в защиту немецких порядков и немецкого блага». Основанный в 1890 году прибалтийским немцем Эрвином Бауэром, журнал с первого своего номера взял открыто антисемитский курс. Сам основатель и первый редактор журнала прямо называл себя представителем «немецко-социально-антисемитского направления» в германской прессе. Направление журнала точно соответствовало смыслу недавно введенного в оборот слова «антисемитизм»: издание настойчиво агитировало за пересмотр результатов политической эмансипации евреев и исключение их из общественной жизни страны. В качестве решения «еврейского вопроса» авторы и редакция журнала не рассматривали ни крещение, ни ассимиляцию евреев. Расовый антисемитизм не признавал таких «простых» решений, которые предлагал традиционный христианский антииудаизм.
Антисемитским считали журнал «Двадцатый век» сами антисемиты. Например, в опубликованном в 1893 году журналом «Немецкие социальные тетради» перечне печатных изданий Германии журнал «Двадцатый век» попал в рубрику «Издания обще-антисемитского направления». Тот же орган регулярно публиковал аннотацию статей очередного номера журнала «Двадцатый век» с настоятельным советом своим читателям основательно с ними ознакомиться. Журнал вошёл в составленный известным антисемитом Теодором Фричем[4] «Катехизис антисемитов».
С приходом на пост главного редактора и издателя Генриха Манна направление журнала не изменилось. В своей программной статье от имени редакции новый издатель писал о «здоровом антисемитизме» немецкого народа как реакции на участие евреев, традиционных «врагов германского единства», в двух презренных интернационалах – социалистическом и капиталистическом.
Томас Манн был, естественно, менее активным полемистом, чем его старший брат, но разделял все идеологические установки издателя и главного редактора журнала. Будущий автор «Будденброков» в статьях, опубликованных в «Двадцатом веке», соглашался, что немецкий дух «объевреен» (Verjudung), и подчеркивал, что вопрос, принять ли результаты еврейской эмансипации или отказаться от них, для него еще открыт. Представляете? Человек, который через одиннадцать лет назовёт себя «убежденным филосемитом», ещё не знает, стоит ли евреям давать равные с немцами гражданские права!
Про работу братьев Манн в журнале «Двадцатый век» известный немецкий социолог Штефан Бройер (Stefan Breuer) сказал, что «в такую идеологически напряжённую среду не попадают случайно, по незнанию, или потому, что нужны деньги, или потому, что хочется поэкспериментировать с различными ролями. Тот, кто туда попадает, делает это из принципиальных соображений, по меньшей мере, в согласии с тем, что лежит в основе этого издания»[5].
Так что нам не обойтись без внимательного изучения этого периода жизни великого писателя, хотя сам Манн, судя по его воспоминаниям, много бы дал, чтобы люди забыли об этом эпизоде, свидетельствующем, как деликатно выразился Соломон Апт в цитированной биографии, «о чрезвычайно медленном политическом созревании очень рано созревшего художника». А раздел о Томасе Манне в «Саге о Прингсхаймах» продолжает неуклонно расти.
Языком антисемитских штампов
Этот раздел становится ещё объемней, как только мы обращаемся к публицистическим работам писателя. В отличие от художественных произведений, публицистика Манна, по крайней мере, после «Двадцатого века», полна категоричных утверждений, осуждающих антисемитизм, расовый шовинизм и немецкий национализм. Но странным образом, эти замечательные лозунги и призывы соседствуют с откровенно антисемитскими стереотипами из лексикона какой-нибудь нацистской газетки типа «Штюрмера». Возьмем, к примеру, уже упоминавшееся эссе «Решение еврейского вопроса», написанное в 1907 году. Именно там Томас Манн называет себя убеждённым филосемитом, а чуть далее подчеркивает, что ему чужд всякий расовый шовинизм. Всё это было бы замечательно, если бы через несколько строк писатель не стал бы говорить о евреях языком антисемитских штампов. Они для него «безусловно деградировавшая и обнищавшая в гетто раса».
Слово «раса» часто встречается в публицистике и письмах Томаса Манна. Истинный сын своего времени, он свято верил в модное тогда «научное» понятие, но не был фанатом «чистоты расы», наоборот, подчёркивал и высоко ценил то, что в нём смешались кровь немецкая от отца – любекского сенатора Томаса Генриха Манна – и кровь «романская» от матери – наполовину бразильянки Юлии Манн, урождённой да Сильва-Брунс. Всю жизнь писатель ощущал в себе единство и борьбу двух начал: бразильского темперамента и немецкой глубины.
Убеждение, что евреи – особая раса, также сопровождало Томаса Манна всю его жизнь. Но вернёмся к программному эссе «Решение еврейского вопроса». Выразив убеждение, что мечта сионистов об исходе евреев из Европы стала бы для всех европейцев настоящим несчастьем, он тут же переходит на покровительственный тон: «Сейчас решительно нет никакой необходимости представлять себе еврея обязательно с жирным горбом, кривыми ногами и красными, постоянно жестикулирующими руками, наглым и хитрым поведением, короче, олицетворяющим в себе все грязное и чужое. Напротив, такой тип еврея встречается крайне редко, а среди экономически продвинутого еврейства обычны уже молодые люди, в которых чувствуется благополучие, элегантность, привлекательность и культура тела, эти люди делают мысли немецких девушек или юношей о смешанном браке вполне естественными...»
Вряд ли читатель этого отрывка проникнется большой симпатией к евреям, даже если у них жирный горб и кривые ноги стали встречаться реже. Автор, похоже, убеждён, что он добр и справедлив, но вольно или невольно использует самые грязные антисемитские стереотипы своего времени. Более того, писатель сам такие стереотипы создает.
Показательно, что вплоть до самого Холокоста Томас Манн считал не ассимилированных евреев столь же неприличными в обществе, как мужчин, открыто живущих гомосексуальной жизнью.
В июле 1919 года Томас Манн ехал в поезде из Мюнхена в Берлин. В купе первого класса он беседовал с попутчиками, о чём оставил запись в своём дневнике: «В первой половине дня я был один с еврейской парой, чья женская половина вобрала в себя все самые отвратительные бабские черты, сутулая, жирная и коротконогая, один вид которой вызывает рвоту, с бледным задумчиво-меланхолическим лицом и тяжёлым запахом духов... Евреи постоянно ели, покупали всё, что им во время поездки предлагали, хотя и так имели всё с запасом».
В этом описании Манн не оригинален: постоянно жующие жирные уроды – таков был распространенный образ евреев в многочисленных антисемитских публикациях того времени. Таким представляет их и наш писатель, несмотря на то, что он сам не раз открыто выступал в защиту «гонимого племени».
Безотчётная вера в расовые отличия евреев от немцев и других европейцев мешала Томасу Манну до конца преодолеть антисемитские предрассудки. Особенно ярко это проявилось в многолетней полемике писателя с Теодором Лессингом, социологом, философом и литературным критиком, непримиримым противником гитлеровской диктатуры, ставшим одной из первых жертв нацистов. Лессинг обладал даром пророка: он увидел опасность прихода диктатора задолго до того, как Гитлер стал заметной политической фигурой. Лессинг протестовал против выбора президентом Веймарской республики престарелого маршала фон Гинденбурга в далёком 1925 году. Лессинг словно предчувствовал, что через восемь лет Гинденбург, избранный к тому времени ещё на один срок, назначит рейхсканцлером главу национал-социалистической партии.
В своей статье, опубликованной ровно за один день до выборов 1925 года, Лессинг подчеркнул, что не сомневается в личной честности старого солдата, которого знал с детства: Гинденбург в качестве пациента часто бывал в доме отца Лессинга, известного в Ганновере врача. Но маршалу не хватает духовных качеств, необходимых на таком высоком государственном посту. Он легко может стать игрушкой в руках опытных политических интриганов. Сам Гинденбург с солдатской прямотой говаривал о своём интеллектуальном развитии: «В своей жизни я прочитал до конца только одну книгу – «Новый завет»». И сегодня невозможно без трепета читать заключительные строки статьи Лессинга о Гинденбурге, звучащие поистине пророчески: «В лице Гинденбурга на трон взойдет не философ. Это будет только представительский символ, только Вопросительный Знак, Нуль, Никто. Могут сказать: «лучше Никто, чем Некто». К сожалению, история показывает, что за Никто всегда скрытно стоит будущий Некто». Так и получилось: за Никто следовал Некто. Кто выбирал Гинденбурга, выбрал Гитлера[6].
Томасу Манну не хватило широты и душевной щедрости понять и принять правоту философа из Ганновера. Слишком велики были личные обиды писателя на остроумного и едкого критика, к тому же хорошо знавшего семейную жизнь Прингсхаймов и Маннов. Именно Альфред Прингсхайм рекомендовал Лессинга на пост профессора Технического университета Ганновера в 1907 году. По-человечески Томаса можно понять: ну как стерпеть обиду, когда Лессинг называет Катю – единственным мужчиной в семье Маннов, а самого главу семьи обзывает «бабой»? Пусть даже это отчасти верно: и права на вождение автомобиля в семье получила только Катя, и все житейские вопросы решала она, и своего великого отца дети называли «ребёнком» при заботливой мамочке. Всё равно, такие оскорбления обиднее даже, чем литературные нападки Лессинга, называвшего автора «Будденброков» «засахаренным марципаном из Любека».
Манну нужен был только повод, чтобы открыто пойти в бой против Лессинга, и этот повод появился, когда в январе 1910 года сначала в еженедельнике «Сцена» (Schaubühne), а потом отдельной брошюрой увидела свет работа ганноверского философа «Самуил подводит баланс»[7].
В ней здорово досталось и критику Самуилу Люблинскому, открывшему Томасу Манну путь в большую литературу, и самому Томасу, по словам Лессинга, «доящего моральную корову».
Статья Лессинга больно задела не одного Томаса Манна. Многие литераторы и журналисты высказали своё несогласие, среди них Стефан Цвейг, Теодор Хойсс, Вальтер Боем... Но по страстности и агрессивности выступление Томаса Манна в «Литературном эхе» от 1 марта 1910 года выделялось среди всех. В нём Теодор Лессинг назван ярким примером псевдолитератора, который только позорит литературу. Манеру Лессинга Манн назвал «еврейским остроумием» и возмущался злой антисемитской карикатурой одного еврея (Лессинга) на другого (Люблинского).
Автор «Будденброков» отдает должное человеческим качествам Самуила Люблинского, его серьезности и интеллигентности. Именно в таких критиках, умных и прозорливых, больше всего нуждается немецкая литература, считает Томас Манн. Тут бы ему и остановиться, но упустить такой повод отомстить обидчику писатель с «романским темпераментом» просто не мог. И он переходит в атаку на Лессинга, используя приёмы классических антисемитов: «Господин Люблинский – никакой не красавец и он еврей. Но я знаю также и господина Лессинга [...], и кто [...] захочет найти в нём образец арийской мужественности, должен будет приложить немало энтузиазма. [...] Кто сам всю жизнь служит ужасным примером отвратительной еврейской расы, демонстрирует не просто глупость, а грязное самопрезрение, если он позволяет себе написать пасквиль, в котором через слово высмеивается «картавость» другого»[8].
Вот так «убеждённый филосемит» Томас Манн дает в руки антисемитов яркий пример «отвратительной еврейской расы», за что они ему, я думаю, должны быть благодарны. В гневе на Лессинга Манн теряет чувство меры и проговаривается, откровенно демонстрируя, что сам далеко не свободен от антисемитских предрассудков.
Один рассмотренный пример полемики с Теодором Лессингом показывает, что публицистические работы Томаса Манна могут открыть нам новые стороны его мировоззрения, важные в контексте нашей темы.
И это далеко не единственный пример. Другим «злейшим врагом» писателя (по его собственным словам в дневнике) и представителем «отвратительной еврейской расы» являлся литературный и театральный критик Альфред Керр, тоже хорошо знавший семью Прингсхаймов. По воспоминаниям Кати, он даже сватался к ней, но она предпочла молодого (Томас Манн на восемь лет моложе Керра) и многообещающего писателя. И в отношении Керра Томас позволял себе самые резкие антиеврейские эпитеты, характеризующие больше самого Манна, чем его острого на язык критика.
Многие оценки Керра, данные ему Манном, не вошли в публицистические работы писателя, но остались на страницах его записных книжек, дневников и писем. Это богатейшее собрание информации, по объёму не уступающее собранию его художественных произведений, также требует изучения, если мы хотим понять истинное отношение автора к политике, в частности, к приходу к власти в Германии нацистов. И здесь создатель «Иосифа и его братьев» предстает перед читателем в таком новом свете, что без преувеличения о нём можно сказать «неизвестный Томас Манн».
Нерешительный Волшебник
Томас и Катя Манн прожили в Третьем рейхе меньше двух недель: уже 11 февраля они отправились в давно запланированную поездку по нескольким странам Европы, где писатель должен был читать лекции о своём музыкальном кумире – Рихарде Вагнере. Из этой поездки Манн в гитлеровскую Германию больше не вернулся. Он следил за развитием событий в Германии из безопасного далека – из Швейцарии, Франции, затем из США... Свои мысли и оценки происходящего он тщательно фиксировал на страницах своего дневника.
Происходящее на родине Томас Манн наблюдал со смешанным чувством. Ему, утончённому интеллектуалу, волшебнику слова, без сомнений, претили грубые методы нацистов расправляться с неугодными. В то же время, шаги новой власти по вытеснению евреев из общественной и культурной жизни общества, писатель-гуманист воспринимает не только негативно.
Весной 1933 года Гитлер получил, наконец, долгожданную возможность принимать нужные ему законы. После поджога рейхстага в ночь с 27 на 28 февраля и последовавших после этого репрессий против коммунистов, национал-социалистам на выборах 5 марта в союзе с немецкой национальной народной партией Альфреда Гугенберга удалось добиться абсолютного парламентского большинства. Это открыло Гитлеру путь в диктаторы.
Свои преобразования Веймарской республики в Третий Рейх Гитлер начал с «чистки» государственных служащих, к которым относились, в частности, профессора университетов и преподаватели гимназий. Закон «О восстановлении профессионального чиновничества» («Gesetz zur Wiederherstellung des Berufsbeamtentums») от 7 апреля 1933 года был первым, в котором появились расистские формулировки, а именно, термин «арийское происхождение». Так в §3 этого закона говорилось, что «государственные служащие неарийского происхождения должны быть отправлены на пенсию».
В один день с законом о чиновничестве был опубликован ещё один закон – о допуске в адвокатуру («Gesetz über die Zulassung zur Rechtsanwaltschaft»), лишавший адвокатов-евреев их профессиональных лицензий.
Буквально через три дня после появления в печати этих законов, Манн пишет в дневниковой записи от 10 апреля 1933 года: «Евреи... В том, чтобы прекратились высокомерные и ядовитые картавые наскоки Керра на Ницше, большой беды не вижу; равно как и в удалении евреев из сферы права – скрытное, беспокойное, натужное мышление. Отвратительная враждебность, подлость, отсутствие немецкого духа в высоком смысле этого слова присутствуют здесь наверняка. Но я начинаю предчувствовать, что этот процесс всё-таки – палка о двух концах»[9].
Томас Манн готов признать действия нацистов не лишёнными основаниями. В записи от 20 апреля 1933 года читаем: «Возмущение против евреев могло бы найти моё понимание, если бы утрата контроля со стороны еврейского духа не была столь рискованной для духа немецкого и если бы не немецкая глупость, с которой меня стригут под ту же гребёнку и изгоняют вместе с евреями»[10].
Поразительные признания! Писатель, ещё в двадцатых годах предупреждавший об опасности немецкого национализма, теперь готов, при известных условиях, сотрудничать с гитлеровским режимом. Антиеврейские акции нацистов могли бы, оказывается, найти его понимание. Как тут не вспомнить, что в те же двадцатые годы события в России Томас Манн тоже называл «иудо-большевизмом», а в статье, опубликованной в журнале «Двадцатый век», соглашался с объевреиванием немецкого духа. Правда, в 1933 году писатель видит и положительную сторону в контроле еврейского духа над немецким, ведь утрату этого контроля он считает рискованной и опасной.
После войны автор, по-видимому, понял двусмысленность своей позиции в отношении к нацистскому режиму и исключил этот фрагмент в издании своих дневниковых записей в книге «Страдания за Германию» («Leiden an Deutschland»), увидевшей свет в США в 1946 году.
В переломные месяцы становления диктатуры сознание писателя явно раздвоено. В дневнике он готов одобрить действия гитлеровского правительства, в письмах к друзьям и коллегам, наоборот, решительно осуждает насилие и жестокость. Альберту Эйнштейну он, в частности, пишет 15 мая 1933 года: «по моему глубокому убеждению, вся эта “немецкая революция” как раз и является ложью и злом»[11].
Однако выступить открыто против «лжи и зла» Томас Манн не решается. Он всё ещё тешит себя надеждой найти с новой властью общий язык. Ему страшно потерять немецкого читателя, его книги всё ещё издаются в Берлине. И власть не торопится применять к нему жёсткие санкции.
Брат и сын Томаса Манна – Генрих и Клаус – уже давно твердо встали на путь борьбы с гитлеровским режимом. Оба они тоже быстро эмигрировали во Францию – Генрих в конце февраля, перед самым поджогом рейхстага, в городок Санари-сюр-Мер на Лазурном берегу, а Клаус в середине марта 1933 года в Париж. Политическая позиция Генриха и Клауса ни у кого не вызывала сомнений, и новая власть быстро применила к ним соответствующие меры. Одними из первых они были лишены немецкого гражданства, их книги горели на кострах 10 мая 1933 года во время так называемой акции борьбы с «антинемецким духом».
Книг Томаса Манна в списках сжигаемых на кострах не было. Нацисты всё ещё надеялись видеть знаменитого писателя в своих союзниках. Читая дневники писателя того времени, приходишь к выводу, что эти надежды не были так уж беспочвенны. Вот запись от 15 июля 1934 года о том, что евреи, якобы, сами виноваты в наступлении диктатуры: «Думал о нелепице того, что те самые евреи, которых в Германии лишают прав и изгоняют, принимают сильнейшее участие в антилиберальном движении и могут в своей значительной части рассматриваться как его зачинатели»[12].
Альберт Эйнштейн с первых дней назначения Гитлера на пост рейхсканцлера заявил о своём разрыве и с Прусской академией наук, и с гитлеровской Германией, отказавшись от немецкого гражданства. Решительный шаг, сделанный твёрдо и без промедлений, можно объяснить не только мудростью и принципиальностью творца теории относительности, но и тем, что он сам был евреем и остро переживал любые проявления антисемитизма, будь это Россия, Польша или Германия.
У Томаса Манна с его смесью «немецкой и романской кровей» эта чувствительность к несправедливости антиеврейских гонений была существенно ниже, хотя и он не мог не понимать, что его жене, детям, родителям жены в Третьем рейхе уготована судьба жертв. Но поступить как Эйнштейн и отказаться от немецкого гражданства в знак протеста против творимых в Германии преступлений, нобелевский лауреат по литературе никак не мог решиться долгих три года. Даже дети – Клаус и Эрика – возмущались пассивностью отца. Лишь в 1936 году Томас Манн открыто и решительно выступил против нацистского режима, и был тут же лишён немецкого гражданства. С этого момента на сцену выходит привычный для нас образ писателя-антифашиста, именно такой Томас Манн стал символом «новой Германии», именно таким мы его знали по его статьям и книгам, переведённым на русский язык.
На первый взгляд, перевод произведений Томаса Манна достаточно полный. Однако эта видимость широты охвата обманчива. Взглянем, к примеру, на его письма. Сохранилось более полутора тысяч писем Томаса Манна, из которых трудами неутомимого Соломона Апта на русском языке издано триста. Сам составитель в послесловии к сборнику писем признается, что «материал отобран с упором на вторую половину жизни, точнее – на последние ее 22 года, охватывающие антифашистскую эмиграцию писателя, вторую мировую войну и первое послевоенное десятилетие» [13].
Поэтому самые интересные для нас годы – период становления диктатуры, когда писатель не знал, к какому берегу примкнуть, – остались в тени. А без них портрет Волшебника отражает далеко не все черты оригинала.
Смятение умов
Большие общественные потрясения наступают для большинства людей нежданно. Нужно поистине обладать даром пророка, чтобы предвидеть, например, установление диктатуры в Германии в тридцатых годах двадцатого века, и принять правильные решения в новой, ещё невиданной обстановке.
В такие переломные моменты истории многие интеллектуалы, блиставшие в прежние годы своей мудростью и знаниями, вдруг теряют ориентировку. С позиции нашего опыта это выглядит так, будто их разум на время помутился, они перестали отличать добро и зло, не могли просчитать развитие событий на несколько ходов вперед, в друзьях видели врагов и пытались подружиться с непримиримыми врагами.
Так что «странное» поведение Томаса Манна в первые годы Третьего рейха – вовсе не исключение из правил.
Поразительных примеров таких «странностей» можно привести множество. Начнем, пожалуй, с того, как евреи Германии относились к Гитлеру и его партии. За три дня до выборов в рейхстаг в марте 1933 года в гамбургской еврейской газете «Израелитишес фамилиенблат» («Israelitisches Familienblatt») появилась примечательная статья под заголовком «Как мы будем голосовать 5 марта?». В ней, в частности, говорилось: «Есть много евреев, которые одобряют экономическую программу сегодняшних правых, но никак не могут к ним присоединиться, так как эти партии совершенно нелогичным образом увязывают свои экономические и политические цели с борьбой против еврейства».
Когда же национал-социалисты победили на выборах, и путь к диктатуре для Гитлера был открыт, некоторые еврейские организации сделали попытку присоединиться к новому порядку. Среди них можно отметить «Союз национал-немецких евреев» («Verband nationaldeutscher Juden»), руководимый Максом Науманом (Max Naumann), и «Имперский союз еврейских фронтовиков» («Reichsbund jüdischer Frontsoldaten»), возглавляемый Лео Лёвенштайном (Leo Löwenstein). Лёвенштайн даже подготовил специальное заявление на имя Гитлера, к которому приложил свои предложения в отношении евреев Германии. Текст был составлен в национал-социалистическом духе, к нему был приложен экземпляр памятной книги с именами двенадцати тысяч немецких солдат-евреев, павших на фронтах первой мировой войны.
И хотя нападки властей на евреев с каждой неделей усиливались, позиция еврейских лидеров менялась мало. Они призывали сограждан-соплеменников к спокойствию и терпению, были категорически против еврейской эмиграции из Германии. Даже после бойкота еврейских предприятий, организованного властями первого апреля 1933 года, известный раввин Йоахим Принц (Joachim Prinz) считал неразумным любые выступления против «нового порядка», который имеет целью дать людям «хлеб и работу»[14].
Один из самых знаменитых историков того времени Исмар Эльбоген (Ismar Elbogen) повторял распространенное тогда выражение: «нас могут заставить голодать, но не умирать от голода»[15]. Это была трагическая ошибка мудрого учёного: через десять лет сотни тысяч евреев будут умирать от голода в гетто и концлагерях.
Летом 1933 года профессор истории Кильского университета Феликс Якоби (Felix Jacoby) читал студентам лекцию о римском поэте Горации. В начале лекции профессор заявил: «Как еврей я нахожусь в трудном положении. Но как историк я знаю, что историческое событие нельзя рассматривать только с позиций личной перспективы. Я голосовал за Адольфа Гитлера с 1927 года и счастлив теперь, что в год подъема национального духа могу читать лекцию о поэте императора Августа. Ибо Август – единственный образ в мировой истории, с которым я могу сравнить Гитлера»[16].
Такие эксцентричные случаи были, конечно, не частыми. Но и тех, кто сразу понял, что ждёт немецких евреев, и решился на эмиграцию, было тоже немного. Один из них – знаменитый писатель Лион Фейхтвангер, уехавший в поисках безопасного места в Швейцарию и писавший оттуда своему другу и коллеге-писателю Арнольду Цвейгу: «Для меня уже слишком поздно пытаться хоть что-то в Германии спасти. Для меня там все пропало»[17].
В первой половине 1933 года у некоторых (не только евреев, но и немцев) ещё оставалась иллюзия, что нацистский режим продержится недолго. Кое-кто предполагал, что консервативные силы в армии не потерпят узурпации власти в руках авантюристов, военный путч тогда был ещё возможен. Кто-то, как бывший канцлер Франц фон Папен, возлагал надежды на консерваторов в правительстве: «Окружённый консервативными политиками, Гитлер не сможет реализовать свои экстремистские устремления. Через два месяца мы зажмём его в угол»[18].
Гитлер не дал себя «окружить». Напротив, он сам «окружил» своих политических противников колючей проволокой концлагерей. Но на это потребовалось время. А тогда даже такие выдающиеся мыслители, как Мартин Бубер, оставались в плену иллюзий. В письме философу и педагогу Эрнсту Симону от 14 февраля 1933 года: «Пока сегодняшняя коалиция существует, ни о какой законодательной травле евреев думать не приходится, можно говорить только об административном давлении. Антиеврейское законодательство могло бы стать реальностью только при перераспределении власти в пользу национал-социалистов. Но этого вряд ли можно ожидать»[19].
Некоторые лидеры сионистского движения были готовы идти на союз с нацистами, лишь бы добиться переселения евреев в Палестину. На этом поприще особенно заметен был Георг Карески (Georg Kareski), руководитель одной маргинальной сионистской организации, не пользовавшийся большим уважением в сионистской среде. Карески всячески подчеркивал опасность момента и призывал к крайним мерам, вплоть до сотрудничества с гестапо и министерством пропаганды, лишь бы увести евреев из Германии, подальше от грозящей беды. Возможно, он делал это, желая поднять свой личный авторитет среди единоверцев, но в понимании реальной опасности ему не откажешь. Как раз этого, к сожалению, не хватало еврейским лидерам Германии в первые месяцы и годы Третьего Рейха.
Создаётся впечатление, что до еврейских мудрецов не доходит суть антиеврейской идеологии нацистов, авторитеты иудаизма не до конца понимают, что в Германии Гитлера для них нет места.
Пожалуй, только сионисты пользовались вниманием и поддержкой нацистов. Эта поддержка не ограничивалась словами, но выражалась во вполне реальной материальной помощи.
В то время как для обычной эмиграции действовал установленный ещё во времена Веймарской республики налог на вывоз капитала за границу, увеличенный Гитлером до немыслимых размеров, нацистские власти облегчали выезд евреев в Палестину и всячески содействовали деятельности сионистов в Германии.
Согласно так называемому соглашению «Хавара» (Haavarah-Abkommen – от ивритского слова haavarah – «перенос»), заключенному 27 августа 1933 года между министерством экономики Третьего Рейха и сионистскими представителями из Германии и Палестины, еврейским эмигрантам разрешался прямой трансфер части их имущества. Одновременно облегчался экспорт товаров из Германии на Ближний Восток[20]. В общей сложности с 1933 по 1939 годы по этому соглашению в Палестину было переведено около ста миллионов рейхсмарок, что помогло шестидесяти тысячам немецких евреев, переселившихся в эти году в Святую Землю, поддержать существование в самое трудное первое время эмиграции.
Понятно, что соглашение «Хавара», как и совместные договорённости между нацистами и сионистами, носили чисто технический характер и не отменяли того факта, что сионисты для Гитлера и его приспешников в любом случае оставались евреями, которых они ненавидели и боялись. Сионисты были для антисемитов частью системы «мировой закулисы», а создаваемое ими государство в Палестине было своеобразным «еврейским Ватиканом», штабом, где зрели детали всемирного заговора.
В то же время сионизм помогал решить важнейшую для нацистов на тот период задачу – освободить Германию от евреев, что делало сионистов, пусть на время, «полезными врагами».
Для нацистской Германии соглашение «Хавара» имело ещё то преимущество, что создавало брешь в бойкоте немецких товаров, к которому призывали евреи зарубежных стран. Сионистские организации и руководство ишува (еврейской общины в Палестине) демонстративно не участвовали ни в каких формах протеста против немцев, так как опасались, что это создаст препятствие новым соглашениям.
Отношения сионистов и нацистов и до заключения соглашения «Хавара» носили экзотический характер. В начале 1933 года барон Леопольд Иц Эдлер фон Мильденштайн (Leopold Itz Edler von Mildenstein) был приглашён вместе с женой совершить путешествие по Палестине и написать серию путевых заметок в издаваемый Геббельсом журнал «Ангриф» («Angriff» - «Наступление»). Барон фон Мильденштайн был именно тем человеком, который через несколько лет станет начальником еврейского реферата (отдела) службы безопасности – руководимой Рейнхардом Гейдрихом (Reinhard Heydrich) разведывательного подразделения СС. Одним из подчиненных барона станет печально известный Адольф Эйхман.
Барон фон Мильденштайн, сопровождаемый одним из руководителей берлинских сионистов Куртом Тухлером (Kurt Tuchler) и его женой, посетил во время своего шестимесячного путешествия по Святой Земле несколько еврейских поселений, о чём написал в весьма доброжелательном тоне в серии статей в «Ангрифе» под общим названием «Путешествие национал-социалиста в Палестину». Он высоко оценил достижения сионистов и увидел в их деятельность возможное решение «еврейского вопроса» для Германии. Барон писал: «Еврей, который сам возделывает свою почву, становится совсем новым евреем». Геббельс настолько высоко оценил писания барона, что распорядился даже отчеканить памятную медаль с изображением звезды Давида на одной стороне и свастики на другой.
Столь же необычно выглядит меморандум, отправленный 22 июня 1933 года лидерами сионистских организаций Германии непосредственно Гитлеру. Немецкие сионисты признаются в симпатии к новому режиму, установленному в стране нацистами, и утверждают, что сионизм в своих исходных положениях весьма близок (по выражению авторов меморандума, «звучит в унисон») национал-социализму. Это смелое утверждение далее разъясняется: «Сионизм верит, что возрождение национальной жизни народа, как это происходит в настоящее время в Германии на христианском и национальном фундаменте, произойдёт и для еврейского народа. И для еврейского народа решающими факторами для существования должны стать происхождение, религия, общая судьба и чувство уникальности. Это требует исключения эгоистического индивидуализма либерального времени и замены его общей и коллективной ответственностью» [21].
Заканчивался этот меморандум просьбой к новым властям Германии: в системе, которую национал-социалисты строят на расовой основе, найти место и для евреев, чтобы они смогли внести свой вклад в процветание родины.
«В свете нашего опыта»
В 1981 году сын Томаса Манна Голо написал письмо известному литературному критику и страстному почитателю творчества «Волшебника из Любека» Марселю Райх-Райницкому. Голо Манн отвечал на вопрос критика об отце и его отношении к евреям: «...он был рождён в провинции, и никогда полностью не избавился от некоторой провинциальности... Знатные люди в маленьком городе... Отсюда происходит и его антисемитизм, от которого он никогда полностью не отошёл (и его брат тоже нет)»[22].
Вряд ли кто-либо знал и чувствовал Томаса Манна лучше, чем его сын. Однако «антисемитизм провинциальности» – только часть правды.
Всю жизнь противоречивое отношение писателя к евреям колебалось между двумя полюсами: от отчуждения («я, рождённый немцем, не такой, как вы») до слияния («я такой же изгой, как евреи»). Отбросить одну краску в этой картине так же невозможно, как оторвать в магните северный полюс от южного или оставить земной шар только с одним полярным кругом.
Вот с такой неожиданной стороны повернулось описываемое время, и таким «незнакомым» оказался мой любимый писатель, о котором, казалось, всё известно.
И почти готовая «Сага о Прингсхаймах» остановилась. «Незнакомый Томас Манн» просто не помещался в ней, он ломал её изнутри, явно выбиваясь из отведённых для него одной-двух глав. И я, как раньше говорили, «положил в стол» уже почти готовую книгу. Теперь «лежать в столе» означает храниться в памяти компьютера.
С тех пор прошло больше двух лет. Время от времени я открывал почти готовую «Сагу», вертел её и так, и этак, но серьёзный материал о «смятении умов» интеллектуалов в эпоху диктатуры, а также рассказ о малоизвестных сторонах жизни и творчества Томаса Манна никак не укладывались в структуру задуманной книги о жизни и творчестве математика Прингсхайма.
Счастливую идею, которую давно ждёшь, узнаешь по чувству облегчения и вопросу, который идёт сразу ей вслед: «Почему об этом не подумал раньше, ведь это так очевидно!».
Идея оказалась, действительно, простой: надо первоначальный замысел «Саги» как бы вывернуть наизнанку. Не историю «смутного времени» эпохи диктатуры вместе с очерками жизни и творчества Томаса Манна встраивать в «Сагу», а наоборот, жизнеописание Прингсхаймов поместить в большой групповой портрет Томаса Манна и других интеллектуалов. Портрет, сделанный, так сказать, в интерьере эпохи, причем в такие критические времена, когда мудрым отказывает их мудрость. «Смятение умов» – так можно описать состояние интеллектуальной элиты общества в переломные моменты истории. Это словосочетание подойдёт и для названия книги.
Стал ли Томас Манн мне менее дорог после того, как все перечисленные факты его биографии и аспекты творчества выведены из тени забвения и полумрака умолчания на ясный свет беспристрастной критики? Нет, ни в коем случае. Напротив, он стал ближе и понятнее: сын своего времени – он нёс в себе все его предрассудки и противоречия. Ведь сейчас мы смотрим на его время глазами другого поколения, в свете, так сказать, нашего опыта. Кстати, это выражение самого Волшебника, написавшего в 1947 году эссе «Философия Ницше в свете нашего опыта»[23]. Пусть же об этом напоминает подзаголовок нашей книги – «Томас Манн и другие интеллектуалы в свете нашего опыта».
[1] Mann Thomas: Große kommentierte Frankfurter Ausgabe. Werke – Briefe – Tagebücher. Band 14.1: Essays I 1893-1914 (Text- und Kommentarband). Herausgegeben und textkritisch durchgesehen von Heinrich Detering unter Mitarbeit von Stephan Stachorski. S. Fischer Verlag, Frankfurt am Main 2002.
[2] Апт Соломон. Томас Манн. Серия «Жизнь замечательных людей». Серия биографий. Изд. ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», М. 1972.
[3] Flinker Martin. Thomas Mann’s politische Betrachtungen im Licht der heutigen Zeit. Mouton, Gravenhage 1959, S. 151.
[4] Теодор Фрич (Theodor Fritsch 1852-1933) – немецкий писатель и издатель антисемитского журнала «Хаммер». Автор многих публикаций, направленных против евреев.
[5] Breuer Stefan. Das „Zwanzigste Jahrhundert“ und die Brüder Mann. In: Manfred Dierks / Ruprecht Wimmer (Hg.): Thomas Mann und das Judentum. Die Vorträge des Berliner Kolloquiums der Deutschen Thomas-Mann-Gesellschaft. (Thomas-Mann-Studien 30). Vittorio Klostermann, Frankfurt a. M. 2004, S. 90.
[6] См. мою статью «Теодор Лессинг – пророк и жертва» в кн. Беркович Евгений. Банальность добра. Герои, праведники и другие люди в истории Холокоста. «Янус-К», М. 2003.
[7] Lessing Theodor. Samuel zieht die Bilanz und Tomi melkt die Moralkuh oder Zweier Könige Sturz. Eine Warnung für Deutsche, Saliren zu schreiben. Verlag des «Antirüpel», Hannover 1910.
[8] Thomas Mann. Aufsätze, Reden, Essays - Band 1: 1893-1913. Hg. von Harry Matter. Aufbau Verlag, Berlin 1983.
[9] Цит. по книге Kurzke Hermann: Thomas Mann. Das Leben als Kunstwerk. Eine Biographie. Fischer Taschenbuch Verlag, Frankfurt a. M. 2005, S. 225.
[10] Mann Thomas. Tagebücher. 1933-1934. Herausgeben von Peter de Mendelsohn. S.Fischer Verlag GmbH, Frankfurt am Main 1977, S. 54.
[11] Mann Thomas. Briefe 1889-1936, hrsg. von Erika Mann, Frankfurt a. M. 1961, S. 332.
[12] Там же, стр. 367.
[13] Манн Томас. Письма. Серия «Литературные памятники». Издание подготовил С.К. Апт. Изд-во «Наука», М. 1975, стр. 376.
[14] Один из лозунгов нацистской партии на выборах в рейхстаг.
[15] Walk Josef (Hrsg.) Das sonderrecht für die Juden im NS-Staat. Heidelberg 1981, S. 4.
[16] Safranski Rüdiger. Ein Meister aus Deutschland (см. примечание 106), S. 271.
[17] Feuchtwanger Lion, Zweig Arnold. Briefwechsel 1933-1958, Bd. 1, Frankfurt a. M. 1986, S. 22.
[18] Bredow Wilfried von, Noetzel Thomas. Politische Urteilskraft, VS Verlag für Sozialwissenschaften, Wiesbaden 2009, S. 18
[19] Buber Martin. Briefwechsel aus sieben Jahrzehnten. Hrsg. v. Grete Schaeder, Bd.2, 1918-1938, Heidelberg 1973, S. 466.
[20] Nicosia Francis. Hitler und der Zionismus: das 3.Reich und Palästina-Frage 1933-1939. Leoni am Starnberger See 1989.
[21] Nicosia Francis. Hitler und der Zionismus. Das 3.Reich und Palästina-Frage 1933-1939. Druffel-Verlag, Leoni am Starnberger See 1989.
[22] Mann Golo, Reich Ranicki Marcel. Enthusiasten der Literatur. Ein Briefwechsel. Aufsätze und Portraits. S. Fischer Verlag, Frankfurt am Main 2000
[23] См., например, в сборнике Манн Томас. Аристократия духа. Сборник очерков, статей и эссе. «Культурная революция», М. 2009.
Оригинал статьи находится на сайта автора по адресу
erkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer5/Berkovich1.php