Музей Ивана Шмелёва в Алуште
Древняя Таврида столь прекрасна и многолика, что, приезжая сюда погостить в очередной раз, непременно делаешь для себя новое открытие.
Прошедшим летом мы замечательно отдыхали в Алупке в пансионате им. Святителя Луки Крымского, в нашу путевку входили запланированные поездки по священным местам чудного полуострова. Многие из них мы уже прекрасно знали и не раз там бывали. Однако порог алуштинского, единственного в мире музея писателя Ивана Сергеевича Шмелева, никогда не переступали. Поэтому ожидали экскурсию туда с особенным чувством.
Искренний интерес к музею Шмелева вызывали и почтительная любовь к самому замоскворецкому мастеру художественного слова и его задушевным повествованиям, и даже к тому факту, что появился он в 1991 году, накануне развала СССР, не в Москве, на родине писателя, а – в Крыму… Кстати, тут уж сам собой напрашивается вывод, что, вероятно, в Крыму всегда было несколько больше, чем везде, общственного свободомыслия и творческой инициативы.
Сразу оговорюсь: разумеется, Москва тоже помнит о чудном песнопевце, навсегда отдавшем ей свое сострадательное сердце и тихую любовь. А как же иначе? Ведь самыми лучшими «жемчужинами» своего творческого вдохновения писатель одарил именно Первопрестольную. Скажем больше, всю эмигрантскую жизнь Шмелев так страстно стремился в «коренной России град», постоянно возвращаясь в него в своих литературных созерцаниях, что совершилось невозможное. В мае 2000 года согласно завещанию писателя прах Шмелёвых, Ивана Сергеевича и его супруги Ольги Александровны, был перенесен с парижского кладбища Сент-Женевьев-де-Буа в московский некрополь Донского монастыря и предан родной земле на месте семейного захоронения Шмелевых. Сбылись его собственные слова: «Знаю: Россия меня примет – память обо мне и мой труд во имя ея…» И действительно, раб Божий Иоанн упокоился в России, и теперь вместе с родственниками и всеми русскими людьми «жда трубы архангеловы» и грядущего Воскресения.
Однако сама «шмелевская» Москва, любимое писателем Замоскворечье с его невысокими домиками, изукрашенными храмами, ушли вслед за сокровенным Китеж-градом в инобытие. И только благодаря писаниям Ивана Сергеевича мы можем увидеть и само Замоскворечье, и стародавних, настоящих москвичей, услышать их акающую, неспешную речь, приправленную мягким юмором, да праздничный трезвон всех сорок сороков, стелящийся над престольной.
Мы узнаем, по слову Ивана Ильина, из «точных» «насыщенных словечек» Шмелева, что в начале весны в Москве слышалось «таратанье» «веселой мартовской капели», и над соборами колыхалась «черная каша галок в небе»… А на разливанном «постном рынке» от капусты на базаре шел «кислый и вонький дух», «арбузы были с подтреском», а «топоры хряпкали». Летом же над Москвой плыли запахи и молитвы Яблочного Спаса, а зимой совершалось крещенское купанье в проруби. К слову сказать, последний традиционный обряд в народ вернулся.
И давным-давно безвозвратно канул в Лету главный герой многих произведений писателя – родовое гнездо Шмелевых – дом на Калужской, построенный еще прадедом писателя. Бесконечные советские реконструкции сделали современный вид Калужской площади неузнаваемым и безликим, а Большую Калужскую улицу и вовсе «пожрал» Ленинский проспект.
Не осталось и многих церквей, описанных в книгах Ивана Шмелева. Взорван (в 1972-м!) величественный, выстроенный в греческом стиле, храм Казанской Божией Матери, ктитором которого был отец писателя. Нет больше церкви Спаса Преображения в Наливках, что стояла на углу Большого Спасоглинищевского переулка и улицы Малая Полянка. И храм Николая Чудотворца Стрелецкого у Боровицких ворот, красовавшийся на перекрестье улиц Волхонки и Знаменки, тоже снесен большевиками.
Богоборцы пытались уничтожить духовный символ России – Храм Христа Спасителя. Взорвав, думали построить на его месте новую «вавилонскую башню», под названием «дворец советов». Но Бог разрушил их замыслы. А в конце ХХ столетия этот храм вновь возник из небытия, став знамением истинной веры русского народа.
Храм Христа Спасителя одна из центральных точек соприкосновения Москвы нынешней и «шмелевской», ушедшей. Однако в столице остались еще сокровенные места, помнящие о писателе.
Одно из них – это знаменитая усадьба Демидовых в Большом Толмачевском переулке, ныне научная педагогическая библиотека им. К.Д.Ушинского, бывшая Шестой мужской гимназией. В ней Ваня Шмелев учился, тут его за любление поговорить прозвали «римским оратором», здесь же пришел и первый писательский успех.
А на пороге ХХI столетия 29 мая 2000 года в углу сквера в Большом Толмачевском переулке, напротив здания бывшей его гимназии состоялось открытие памятника-бюста писателю. Сделан он был еще при жизни Ивана Сергеевича более полувека назад в Париже известным скульптором Лидией Лузановской.
На невысоком постаменте, выполненном в виде античной колонны, мы видим портрет утомленного, о чем-то глубоко задумавшегося человека. Бремя тягот жизни и перенесенных испытаний отразилось в его облике: исхудалое, осунувшееся лицо, впалые щеки и огромные глаза, полные пережитого страдания. Но выражение лица спокойно. Он безропотно принял и выдержал все попущенные свыше удары судьбы, примирился с ней и невозмутимо смотрит в будущее. На колонне памятника – простая лаконичная надпись: «Русский писатель Иван Шмелев». Интересно, что этот несколько необычный, оживотворенный образ писателя чуткое народное сознание наименовало – «голова Цезаря». По-другому и быть не могло: «римский оратор» вернулся к себе домой, «Цезарем» – круг замкнулся.
Еще одно отмеченное в Москве место, связанное с памятью Ивана Шмелева, это улица Малая Полянка, дом 7 стр. 7 – последний московский адрес писателя. Мемориальную доску «В этом доме с 1915 по 1918 год и в 1922 году жил русский писатель И.С. Шмелев», установленную в 2000 году, также выполнила скульптор Лидия Лазуновская.
Остается добавить, что с 2014 года безымянный скверик стал носить официальное название – «Сквер Шмелева».
* * *
Но все это осталось далеко в Москве, а сейчас мы по берегу Черного – синего моря ехали в Алушту, в Профессорский уголок.
Название это появилось до революции, поскольку здесь у подножия живописной горы Кастель в своеобразной «колонии учёных» жили видные представители отечественной науки и искусства: великий русский физиолог И.М. Сеченов, первая в России женщина-врач Н.П. Суслова, один из основоположников физической химии Н.Н. Бекетов, его сын академик архитектуры А.Н. Бекетов, можно перечислить и другие звучные имена. В этом тихом приюте полвека прожил и русский писатель С.И. Сергеева-Ценского.
Подвижники русской науки и литературы здесь не только отдыхали, но и трудами рук своих преображали эту довольно скудную землю. Они сажали кедры, кипарисы, разбивали виноградники, рыли колодцы, сажали розы, олеандры. Им хотелось, чтобы все это благоухало не на годы, а на века. Под домом-музеем проходит дорожка, носящая название Миндальная роща, так как один из проживавших здесь докторов начал высаживать на горке миндаль. Над ним посмеивались, что его посадки не приживутся. Но тонкие прутики скоро укоренились, приподнялись, разрослись розовым и белым цветом. А устроителя этой красоты долгие годы называли «Наш миндальный доктор».
Когда подъехали к Профессорскому уголку, стало понятно, что место сие уже «зарезано» урбанизацией. Высадили нас на оживленном городском шоссе, неподалеку виднелась автобусная остановка, стояли какие-то ларьки со снедью, по тротуарам шли люди. Было душно и суетно. Однако как только мы свернули в ближайший двор, шум сразу затих, будто попали в другое измерение.
По дороге к музею Ивана Шмелева, из рассказа нашего экскурсовода Олега узнали, что в 1970-е годы первые его экспонаты занимали небольшую витрину в Литературно-мемориальном музее Сергеева-Ценского. Затем в начале 1990-х годов по инициативе директора этого музея, кандидата филологических наук В.П. Цыганника и при поддержке Алуштинского горисполкома решили разместить их в доме, который Иван Шмелев купил в 1920 году. Но выяснилось, что мы идем не в этот дом, так как его жители не пожелали переезжать на новое место, хотя горисполком предлагал равноценные варианты. Посему дом писателя Шмелева, объявленный в 1990 году памятником истории и культуры, до сего дня остаётся частным владением.
Получилось так, что было проще убедить в необходимости открытия музея Ивана Шмелева местную администрацию. Правда, сначала это предложение и там не вызвало сочувствия. Но, когда у его зачинателей появились прижизненные издания писателя, документы и письма приобретенные через Российский фонд культуры у людей, знавших Ивана Сергеевича, а его внучатый племянник и крестник Ив Жантийом, живущий во Франции, передал копии рукописей и фотографий из личного архива, то все поняли, что музею быть.
И летом 1993 года перед конференцией, посвященной 120-летию Ивана Шмелева, решили разместить музей в доме, принадлежавшем знаменитой семье одного из основателей Профессорского уголка – известного ученого Николая Бекетова. И прежде всего потому, что он упоминался в эпопее «Солнце мёртвых».
Как я узнала впоследствии, дом в тот момент стоял пустой, черный и невозможно замусоренный. Дирекции музея дали короткое время на его восстановление: «За два месяца откроете – станет ваш». Писатель Иван Шмелев был человек верующий, всю жизнь ходил под Богом, поэтому чудо произошло. На эту работу были брошены все силы, и к указанному сроку появился новый музей. Поразительно, так как в эти годы русскую культуру сводили на нет. 21 сентября состоялось его открытие. Музей был даже освящен Архиепископом Крымским и Симферопольским Лазарем.
Мы прошли мимо нескольких жилых пятиэтажек и «музея архитектора Бекетова», а потом по крутой, но невысокой горке поднялись к одноэтажному белому дому с голубыми окнами, смотревшими в тихую высь небес и плещущее под ними сине-серое море. Его отсюда можно было, по слову писателя «пить глазами». Это и был музей Ивана Сергеевича Шмелева. Перед самым его входом стоял, крестообразно раскинув ветви, кедр ливанский.
* * *
Возможно, кто-то из читателей не знает о жизненном пути писателя Ивана Шмелева, поэтому расскажу о нем, но очень коротко. Как уже говорилось, родился писатель в Замоскворечье. Выходец из купеческой среды, искренно верующей православной семьи, в детстве потерявший отца, он, по собственному признанию, рано пристрастился к литературе, к писательству.
Рассказы Ивана Сергеевича появляются в печати в начале двадцатого столетия. Всероссийскую известность приносит ему повесть «Человек из ресторана», связанная, как и многие предыдущие произведения, с событиями революции 1905 года. Шмелев входит в круг демократических литераторов того времени. Вступает в товарищеское «Книгоиздательство писателей в Москве» (1912-1923), которое объединяло современных авторов, группировавшихся вокруг литературного кружка «Среда». На события Первой мировой войны писатель отзывается сборником рассказов «Суровые дни», где пишет, что война — это зло для народа. В Февральской революции он сначала видит победу передовых идей. Но, увидев, что происходит в России после революции, очень быстро в ней разочаровывается.
Октябрьский переворот и последовавшую за ним гражданскую войну Иван Сергеевич совсем не принял.
В 1918 году Шмелев с женой Ольгой Александровной и сыном Сергеем, офицером, участником Первой мировой войны, уезжает в Крым, где приобретает домик в Алуште. Он поддерживает отношения с находящимися в это время в Крыму писателями. В начале 1921 года Шмелевых постиг страшный удар – во время красного террора был расстрелян их единственный, горячо любимый сын Сергей. После эвакуации врангелевской армии из Крыма всем белым офицерам, не хотевшим покидать Родину, было предписано зарегистрироваться. Но это была ловушка, подводящая их под расстрел. Вместе с ними арестовывались и гибли солдаты, представители аристократии, промышленники, бежавшие на юг, местное духовенство, чиновники и другие слои населения, включая женщин, стариков и детей. Террор проводился по указанию высших властей из Москвы и осуществлялся под руководством местных большевиков Бела Куна и Розалии Землячки. Как указывают различные источники, погибло до 120 тысяч человек.
В течение 1921-го – начале 1922 года Иван Сергеевич и Ольга Александровна остаются в Алуште, тщетно пытаясь выяснить судьбу сына и влача голодное, нищенское существование.
У меня иногда возникает мысль, что гибель Сергея и многих, оставшихся в Крыму белых офицеров, как это, возможно, ни жестоко звучит – милость Божия. Господь, проведя их через ужасные страдания, принял в Свои светоносные обители. Ведь впоследствии многих бы ждал ГУЛАГ, долгие мучения, и еще неизвестно, все ли смогли бы их выдержать. Что тут скажешь, большинство нашего народа хотело революции, мечтало о «рае на земле», Бог дал по сердцу их, и получился – ад. Призрачные алюминиевые дворцы Чернышевского материализовались в лагерные бараки...
Однако опять отступила от основной нашей темы. В марте 1922 года Шмелевым удается вернуться в Москву. Писатель усиленно хлопочет о выезде за границу. В ноябре 1922 года Шмелевы выехали в Берлин. Об эмигрантском периоде жизни писателя расскажем чуть позже, по ходу экскурсии.
Крымская история замоскворецкого мастера
В музее нас уже ожидала экскурсовод Нина Николаевна. Она рассадила группу на скамейки, стоящие под ливанским кедром, и стала рассказывать о чудном Профессорском уголке, о жизни семьи купцов Шмелевых, о двух забавных встречах Вани Шмелева с писателем Антоном Чеховым, и одном неудавшемся визите ко Льву Толстому. Затем повела нас в музей, где небольшие экспозиции отобразили основные этапы жизни писателя.
В прихожей нас встречал сам писатель… Несколько грустным, но просветленным взглядом с портрета на вошедших смотрел Иван Шмелев.
Поклонившись хозяину этого места, мы прошли в небольшую угловую залу, с двух сторон окаймленную высокими окнами, задернутыми светлыми легкими, спускавшимися до самого пола, шторами. Ее паркет основательно истертый ногами экскурсантов безмолвно свидетельствовал об огромном интересе к этому музею. Мебели здесь было немного. Однако, если я правильно поняла, ею Иван Сергеевич пользовался, когда она находилась в усадебном доме писателя Сергея Николаевича Сергеева-Ценского...
Светлая комната рассказала пришедшим о радостном периоде жизни писателя. По левую сторону стоял книжный шкаф с дореволюционными изданиями Ивана Шмелёва, перешедшими сюда тоже из дома Сергеева-Ценского.
А чуть поодаль, на круглом столике, покрытом белой сплетенной узорчато скатертью, стоял знаковый московский символ – самовар на подносе. По одной только этой «чаепитейной» детали можно сказать, что устроители музея собирали экспозиции с большой любовью. Рассказ о коренном москвиче и – вдруг без самовара – показался бы ущербным. Ведь все жители царской России доподлинно знали, что «москвичи-чаевники», а на юге малороссы и казаки говаривали беззлобно «московские водохлебы». Сразу вспоминаешь Н.В. Полякова, вопрошавшего в 1858 году на страницах своей книги: "Существует ли на земном шаре хоть один подобный город, в котором чай играет такую важную роль, как в Москве?". Или Александра Вьюркова, с мягким юмором описавшего чаепитие в Белокаменной: "Чай москвичи пили утром, в полдень и обязательно в четыре часа. В это время в Москве в каждом доме кипели самовары. Чайные и трактиры были полны, и жизнь на время замирала. Пили его вечером; пили, когда взгрустнется; пили и от нечего делать, и "просто так". Пили с молоком, с лимоном, с вареньем, а главное – с удовольствием, причем москвич любил чай крепкий, настоистый и горячий, чтобы губы жег. От жидкого чая, "сквозь который Москву видать", москвич деликатно отказывался и терпеть не мог пить его из чайника... Если москвич, выпив десяток стаканов, отставлял стакан в сторону, это не значило еще, что он напился: так он делал передышку. А вот, когда он, опрокинув стакан вверх дном, клал на него остаток сахару и благодарил, это означало, что с чаепитием покончено и никакие уж тут уговоры не помогут». В те времена самым ужасным было для семьи остаться без самовара – это считалось краем бедности. Отрадно было узнать, что сейчас в Москве энтузиасты восстанавливают стародавнюю традицию пить дружеским сообществом чай у самовара. Однако простите, отвлеклась.
Здесь же на белом кружеве скатерти лежала книга «Лето Господне», повествующая о милом для сердца писателя московском далёко. Эта книга стала венцом творчества замоскворецкого мастера, но о ней скажем несколько позже.
На противоположной стороне комнаты стоял ярко-синий диван, над ним, на стене находились три небольшие картины. Одна запомнилась бело-розовым цветущим миндалем, потому что в памяти сразу возник «миндальный доктор». Этот человек, проживавший в «Профессорском уголке», начал высаживать на горке миндаль. Над ним посмеивались: посадки не приживутся. Но тонкие прутики укоренились, приподнялись, разрослись розовым и белым цветом. А устроителя этой красоты долгие годы называли «Наш миндальный доктор».
В музее
Здесь же висели семейные фотографии в рамочках, как еще до недавнего времени было принято в русских домах. Сам молодой Иван Шмелев, его невеста – Ольга Охтерлони; любимый сын Сергей; друзья литераторы: участники Книгоиздательства писателей – забытые милые лица, и как это было давно…
Венцом, если можно так сказать, этой залы стал огромный письменный стол, расположенный в самом центре, у окна. На нем стояли портреты любимых писателей Ивана Сергеевича: Пушкин, Гоголь, Достоевский, Чехов, и его собственный – с дарственной надписью. Здесь же мы увидели икону святителя Луки Крымского. Знаменитого хирурга и чудотворного целителя, небесного покровителя Крымского полуострова. Как же в Крыму необыкновенно переплетается земное и небесное.
Над столом – икона Богородицы «Неупиваемая Чаша». Одноименный рассказ был написан Шмелевым в Алуште. Во время работы над этой статьей вдруг стало понятно, почему иконой, написанной героем повести Ильей Шароновым, стала именно «Неупиваемая Чаша».
Когда прочла о том, что Шмелев в предисловии к английскому изданию рассказа «Неупиваемая Чаша» описал обстоятельства своей работы, что под руками не было ни одной книги, кроме Нового Завета, кругом все бродило, шумело и рушилось, а душа тосковала по тишине, нежности и чистоте среди кровавой неразберихи, то глубоко задумалась.
Невольно вспомнилось одно из первых действ «октября»: винные погромы. Октябрьский переворот пробудил в народе жажду бунтарской вседозволенности и самые низменные инстинкты и страсти. И люди сразу же пошли грабить дворцовые винные запасы, где хранились столетние коньяки и раритетные вина. По словам очевидцев, новые власти поставили охрану, но штурм Зимнего был всего лишь небольшим приключением в сравнении с наступлением на «подвалы».
Для интеллигенции, причастной революции, это стало первым потрясением. Некоторые литераторы откликнулись на «питейные» события. Например, Горький в «Несвоевременных мыслях» писал: «Вот уже почти две недели, каждую ночь толпы людей грабят винные погреба, напиваются, бьют друг друга бутылками по башкам, режут руки осколками стекла и точно свиньи валяются в грязи, в крови…
Люди из Смольного, спохватясь несколько поздно, грозят за пьянство строгими карами, но пьяницы угроз не боятся и продолжают… Во время винных погромов людей пристреливают, как бешеных волков, постепенно приучая к спокойному истреблению ближнего».
Зинаида Гиппиус отреагировала на эти события еще резче:
Блевотина войны — октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твое похмелье,
О бедная, о грешная страна! […]
Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
Смеются пушки, разевая рты...
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!
А в Алуште рождается… «Неупиваемая Чаша». Думается, что Иван Шмелев не мог не знать о «винных погромах», тогда о них не писал только ленивый. Хотя возможно, что выбор именно этой темы для рассказа стал для него озарением. А любовь и сострадание к заблудшему русскому человеку помогли вылиться на бумагу произведению светлому и чистому, еще примиряющему писателя с окружающей действительностью.
Эта повесть о молодом художнике, стремящемся своим талантом служить Богу и людям. Обучившись в Италии художническому мастерству, Илья не поддается уговорам не возвращаться в Россию. Дома, не взирая на неприятие себя окружающими людьми, он все силы отдает на роспись храма для них. Встретившись с безнадежной любовью, он, опять же, преодолев искушения и темные соблазны, возвышается над личным, чтобы создать иконописный образ идеальной вышней красоты. Со временем этот образ становится святыней, исцеляющей иконой, спасающей несчастных, гибнущих в пучине моря житейского людей.
«Помогает от пьяного недуга «Неупиваемая Чаша». Смотрят потерявшие человеческий образ на неописуемый лик обезумевшими глазами, не понимая, что и кто Эта, светло взирающая с золотой чашей, радостная и влекущая за Собой, и затихают. А когда несут Ее тихие девушки в белых платочках, следуя за «престольной», и поют радостными голосами, – падают под Нее на грязную землю тысячи изболевшихся душою, ищущих радостного утешения».
Судя по этой повести, в 1918 году, когда она писалась, Шмелев не собирался уезжать из России. Но все пережитые впоследствии в Крыму ужасы голода, красного террора и гибель единственного любимого сына привели к глубокому отчаянию.
На 18 мая – дату празднования иконы «Неупиваемая Чаша» – приходится Международный день музеев. Вероятно, это один из немногих музеев, разумеется, кроме знаменитой Третьяковской галереи, из стен которого священный «экспонат» уходит в храм, где перед ним служатся молебны и читаются акафисты. Затем икона, как истинная хранительница этого места, возвращается обратно.
Мы переходим в другой зал – жизнь в России для писателя заканчивалась.
На противоположной от входа стене видим огромный плакат: черный круг с надписью «Солнце мертвых» с исходящими от него черными, с красными всполохами, лучами – это обложка книги.
О голоде в Крыму свидетельствует собственная жизнь Ивана Сергеевича. Приехав в Феодосию в 1921 году, Шмелевы зарегистрировались в коммунальной столовой, чтобы получить паек – 200 граммов хлеба на человека. Когда на следующий день коммунальная столовая закрылась, Шмелев был в отчаянии. Но Бог не забыл верующего писателя. Они с женой стояли подле столовой, а из ее здания вышел человек и, подойдя к Шмелеву, спросил: является ли он автором «Человека из ресторана»? Получив утвердительный ответ, передал ему большую буханку хлеба. Шмелев считал это самым лучшим гонораром, который когда-либо получал за свою литературную работу. Официанты по всей России знали Шмелева, описавшего их нелегкую жизнь, и вот один из них вынес хлеб. «Этим хлебом мы питались три дня… Голод отошел, мы остались с женой живы. Спасибо человеку, давшему нам хлеб!»
На стендах, расположенных рядом с огромной обложкой книги «Солнце мертвых» рассказывалось об алуштинских прототипах, отображенных в этом страшном повествовании. Здесь мы рассматривали документы и фотографии того ужасного времени.
Трагично складывалась судьба жителей Профессорского уголка, где, как уже говорилось, селились ученые, писатели, преподаватели лучших учебных заведений России. «...Профессорский уголок, – пишет Иван Шмелев, – с лелеянными садами, где сажались и холились милые розы, привитые "собственной рукой", где кипарисами отмечались этапы жизни... Где вы теперь, почтенные созидатели – профессора, доктора, доценты,– насельники дикого побережья, говорившие "вы" – камням?.. Бежали – зрячие. Под земли ушли – слепые".
На одной из фотографий мы увидели «Анкету». На первый взгляд простой документ, но в ней существовал 10-й пункт, и если в нем было хоть одно слово – это означало расстрел. Эту «Анкету» и ее 10-й пункт, видимо, заполнял и сын знаменитого писателя – Сергей Шмелев, расстрелянный в Феодосии без суда и следствия.
Да и самого Ивана Сергеевича, офицера запаса царской армии, ждала та же участь, но Божиим Промыслом он опять остался жить. В день посещения ревкома, регистрирующий население комиссар (а все, зафиксированные как прибывшие в Крым после октября 1917 года, были арестованы, увезены в Ялту и расстреляны), очевидно, оказался одним из его литературных поклонников. Услышав фамилию Шмелев и уточнив, что это тот самый писатель, комиссар к нему не повернулся и, сделав вид, что занес на бумаге отметку, кивком отпустил его. Этим он спас Ивана Сергеевича от расстрела. Лица своего спасителя Шмелев так и не увидел.
В 1922 году некоторым уцелевшим знаменитым крымчанам была выдана так называемая «Охранная грамота»: среди тридцати четырёх фамилий – Чехов, Шмелёв, Тренёв, Волошин, Айвазовский, которым власть милостиво разрешила жить в своих домах.
Крымского ужаса ранимая душа писателя вытерпеть не смогла… Шмелев уезжал за границу, ради того, чтобы рассказать миру о трагедии, произошедшей в России, и о том, что случилось в Крыму, когда большевики стали чистить его «железной метлой».
«…Как пушинки в ветре проходим мы с женой жизнь. Почему в Берлине? Для каких целей? Неизвестно. Где ни быть – все одно. Могли бы и в Персию, и в Японию, и в Патагонию. Когда душа мертва, а жизнь только известное состояние тел наших – тогда все равно… Мертвому все равно, колом или поленом». С этими словами Иван Шмелев приехал в Европу, но, несмотря на состояние безысходного отчаяния, впереди у писателя была большая и плодотворная творческая жизнь. Особо известные, вышедшие за границей произведения: о революционной России – «Про одну старуху», «Свет разума», роман «История любовная», об эмиграции – «Въезд в Париж», «Орел», роман «Няня из Москвы», «Куликово поле», неоконченный роман «Пути небесные»… Но вершиной его творчества, как уже говорилось, стали повести «Лето Господе» и «Богомолье».
Поэтому в экспозиции рядом с плакатом обложки книги «Солнце мертвых» находились иллюстрации детской книги «Лето Господне».
Об эмигрантском периоде творческой жизни Шмелева рассказывали личные фотографии, письма и статьи из периодики того времени, расположенные справа в стендах на стене и под стеклом музейных витрин.
Я обратила внимание на фотографию Иван Шмелев с крестником и внучатым племянником Ивом Жантийомом. В своих воспоминаниях Ив Андреевич писал, что дядя Ваня и тетя Оля «восприняли меня как дар Божий. Я занял в их жизни место Сережи». Свой долг крестного Иван Сергеевич видел в том, чтобы привить мальчику любовь к России. Именно для Ивушки, как ласково называли его родные, Шмелев начал писать «Лето Господне», где первый рассказ начинался словами: «Ты хочешь, милый мальчик, чтобы я тебе рассказал про наше Рождество».
«Лето Господне» – книга, ставшая в наше время хрестоматией для детей изучающих на уроках основы православной культуры. Ведь детская душа доверчиво раскрывается для восприятия мира. Все, что касается Бога, для нее свято. В шмелевском произведении это детское чувство передается через дом, церковь и Москву.
Сам Иван Шмелев говорил о своей работе так: «В ней я показываю лицо святой Руси, которую я ношу в своем сердце… Россию, которая заглянула в мою детскую душу…»
У русских людей вынужденных покинуть Родину книги «Лето Господне» и «Богомолье» иногда лежала рядом с Новым Заветом. Скольким людям они помогали жить и выживать. Так девяностолетний Василий Иванович Немировичем-Данченко когда хотел «еще раз побывать в России», то перечитывал «Богомолье», находя в этом большое утешение. Константин Бальмонт так ее полюбил, что за четыре дня до смерти, просил жену читать ему вслух «Богомолье». А русские гимназистки из Белграда писали Ивану Сергеевичу в пасхальном поздравлении, что учатся познавать Россию по его «Лету Господню».
Русская эмигрантская литературная критика очень высоко поставила шмелевский диптих. Но самую максимальную оценку дал ему Иван Ильин в статье «Православная Русь: «Лето Господне. Праздники» И.С. Шмелева»: «То, что выговаривает большой национальный художник, есть его творческое слово и его создание; но оно произносится им за весь народ и от его лица. Он поднимает духом бремя своего народа, бремя его несчастий, его исканий, его жизни; и, подняв это бремя, он несет его к победе. Он как бы ставит свой народ перед лице Божие и выговаривает за него жизненное и духовное исповедание; и в этом он сам становится органом национального самоопределения, живогласною трубою своей родины. Именно таково значение двух последних книг Ивана Сергеевича Шмелева: «Лето Господне. Праздники» и «Богомолье»».
Однако, не смотря на любовь и признание читателей материальное положение Шмелевых никогда не было устойчивым, так как жили они только на гонорары. В надежде на его улучшение зарубежные друзья выдвигали Ивана Сергеевича на Нобелевскую премию. Но триумф Бунина в 1933 году положил конец несмелым надеждам Шмелева на вознаграждение, но свою речь в честь Нобелевского лауреата он сказал с энтузиазмом и искренне. Хотя каялся Ильину в некоторой досаде: «Каюсь, было – вспыхнуло острое чувствишко горечи, отдал дань человеческому, слишком человеческому, но довлеет дневи злоба его… и все прошло, гусь опять сухой. Все вышло хорошо, достойно решил Стокгольм – прекрасный писатель Бунин, и наша великая словесность за него не постыдится… И подавляя мелкое, подспудное, я рад».
И жизнь вновь пошла своим порядком. Но даже при таком тяжелом существовании ему удавалось сохранять благодарное приятие окружающей действительности: «Жизнь не легка – вот и надо у стола… – пишет он друзьям Деникиным. – Платят по 1-му франку за строчку. Вот тут и пой! Но ведь пишу, когда душа поет. Что же взять за душу-то?»
Но не только это отягчало жизнь писателя. Надо сказать, что февралисты-западники как в самой России были разрушителями ее православной веры, славной истории, старинных устоев, так и за границей продолжили свою борьбу с империей. О чем и свидетельствует эмигрантская творческая судьба Ивана Шмелева. В Париже его неохотно печатали «левые» издательства и поверхностно обсуждали в прессе, или вовсе не замечали новых творений. Ведь Шмелев воспевал матушку Русь.
Зато иностранные издательства частенько переводили и печатали произведения Шмелева, и за границей о них публиковались прекрасные отзывы. Иван Шмелев был одним из самых переводимых авторов, чьи книги выходили на двенадцати языках: в Англии, Америке, Германии, Италии, Франции, Швеции, Швейцарии… и этот список можно продолжать. Видимо, европейцам было интересно узнавать о русских людях от самого «распрерусского» писателя, предельно искренне пишущего о своем народе и его православной вере.
Но самое «доброе слово» и утешение, как уже писала, приходило от ценителей его произведений. «Я обласкан незнакомой читательницей: сейчас подали письмо из Риги…– удивительное письмо! – Пишет Шмелев. – Есть читатели, которые молятся за меня… плачут… Это предел награды писателю… Нет, я богат, не могу гневить Господа: много, много получил я признаний в любви…– чистой – настольный памятник». О любви читателей свидетельствуют, прошедший в 1936 году тур лекций по Прибалтике и Германии, где Шмелева встречали с большим энтузиазмом. А проведенные в Праге Пушкинские чтения в 1937 году стали для него настоящим триумфом. Как сообщает сам писатель племяннику Иву: «Выступления прошли при переполненных залах, в громе аплодисментов. Слушавших 1 800 человек. На «Пушкинском собрании» (13-го) – весь зал поднялся – было до 900 человек, и приветствовали меня». В Париже такого восхищения творчеством писателя Ивана Шмелева не было никогда.
Наверное, многие помнят, как весной 1934 года во время тяжелой болезни Шмелева чудесно исцелил преподобный Серафим Саровский. Об этом писатель подробно поведал в автобиографическом рассказе «Милость преподобного Серафима». Приблизительно в это же время супруги Шмелевы наконец-то нашли себе постоянную квартиру (до этого момента они долгие годы кочевали по разным углам). Но только они осели, как в 1936 году после краткой болезни умерла Ольга Александровна. Это был непоправимый и непереносимый удар для Ивана Сергеевича. Тихая, спокойная, вечно работающая, беззаветно любящая, она была другом его жизни, его помощницей, нянькой, сестрой милосердия. Он не умел и дня быть без нее.
Но пришлось жить, болеть, годы работать в полном, горчайшем одиночестве… Только глубокая вера спасала писателя, особенно во время Второй мировой войны, когда пришлось пережить огромные человеческие и душевные страдания. В это время Господь в очередной раз спас ему жизнь. Утром 3 сентября в Париже началась бомбежка, в комнате Шмелева вылетели оконные стекла и обрушились на рабочий стол. А он «почему-то» залежался в кровати, хотя обычно в это время уже сидел за работой. Вместе с осколками в комнату залетела репродукция итальянского художника «Богоматерь с Иисусом». Когда писатель посмотрел в календарь, то был поражен, увидев на обороте листка за 3 сентября отрывок из собственного очерка «Заступница Усердная»…
И, разумеется, друзья и читатели трогательно старались заботиться о старом больном литераторе. Зима 1944 года была исключительно холодной, и одна из поклонниц его таланта вместе с шестнадцатилетней дочерью собирала дрова в окрестностях Парижа и приносила дорогому писателю. В 1945 году Иван Ильин прислал ему 10 тысяч франков. Посылки ему шли из разных стран. «Шмелеву в эти трудные времена, – пишет Ольга Сорокина, – помогали многие… Невольно начинаешь думать: кто из русских писателей, кроме Шмелева, видел столько любви и внимания со стороны читателей, даже иностранных?»
Повторюсь, простые русские люди искренне любили Шмелева за то, что он «давал» им Россию, которую они помнили и о которой тосковали. От одного советского инженера он узнал, что в берлинском лагере вывезенных из России рабочих тысячи людей во время войны нарасхват читатели «Неупиваемую Чашу», «Няню из Москвы» и первую часть «Путей небесных», узнал он также, что и в СССР знакомы с его произведениями и читают их.
В конце сороковых годов Шмелев собирался переехать в Америку. Хотел там дожить свои дни в православном монастыре, где надеялся найти подходящую обстановку для больной души и дописать «Пути Небесные». Однако умер Иван Сергеевич в Европе, но в православном монастыре, как он того и желал.
Последние годы жизни писатель сильно болел, перенес операцию и был уже очень слаб. Летом, в 1950 году, когда он немного окреп, близкие решили везти писателя в Покровский женский монастырь в Бюсси-ан-От. Перед отъездом Иван Сергеевич даже посидели с друзьями на дорогу по русскому обычаю. Погода была хорошей, по пути устроили пикник. Шмелев радовался всему, был весел и оживлен. Казалось, природа сама устроила ему праздник. Приехав в монастырь, он собирался говеть. Однако вечером этого чудного дня Ивана Сергеевича не стало – сердце отказалось работать. Тело писателя доставили в Париж в храм св. кн. Александра Невского на ре Дарю. Митрополитом Владимиром была совершена заупокойная литургия и отпевание в сослужении с четырьмя священниками, в их числе и духовника Ивана Сергеевича отца Мефодия (Кульмана).
28 июня многочисленные друзья и почитатели провожали писателя в последний путь. Гроб вынесли на руках члены президиума Союза русских писателей, члены редакции «Русская Мысль» и близкие люди. Ивана Шмелева похоронили на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа, рядом с могилой его супруги Ольги Александровны. В конце своего надгробного слова профессор А.В. Карташев сказал: «…Путь Шмелева весьма знаменателен, символичен. Это прообраз духовного выздоровления и всего русского народа. Как Иван Сергеевич, захваченный властной атмосферой светского гуманизма, в глубинах своего подсознания нашел в себе праотеческий материк – православную русскую душу – таково же будет и грядущее воскресение сбитого с толку русского народа. Тогда и творения И.С. Шмелева послужат ему в том опытным гидом».
Творчество Ивана Сергеевича Шмелева действительно стало для нас живыми путеводителями в русскую жизнь. По нему мы заново открываем для себя нашу, пока еще сокровенную, православную Россию. А возникший из небытия, алуштинский музей, стены которого уже давно просят ремонта, и его беззаветно служащие литературе и России труженики, своими рассказами о его переполненных любовью к людям книгах, помогает Ивану Шмелеву в этом нелегком деле. Сразу вспоминаются ежегодные Крымские международные Шмелевские чтения. Они уже более двух десятилетий привлекают не только ученых, фундаментально исследующих труды Ивана Сергеевича Шмелева, но и горожан, простых почитателей творчества писателя. Это искренняя забота о сохранении единого культурного славянского пространства.
Можно с чистой совестью сказать, что этот музей и есть та самая «молекула добра», преображающая мир.
* * *
Экскурсия закончилась. Мы вышли на террасу перед музеем. Море у горизонта сливалось с небесами, деревья стояли не шелохнувшись, трещали цикады. А ведь вся эта красота было и много лет назад, и останется такой же, когда мы уйдем. Неожиданно под крымским небом, в горах у моря я встретилась с вечностью. Подумалось, что возможно когда-то Иван Сергеевич стоял на этой террасе и также рассматривал голубой хрусталь неба. Зачем и почему покатилось по нашей земле кровавое колесо революционного хаоса, изломав и загубив судьбы множества людей, а затем ушло в никуда… Возможно, чтобы мы навсегда запомнили ужас братоубийства и не повторяли роковых ошибок минувшего. Книги Ивана Сергеевича Шмелева помогут нам не только не забывать русскую катастрофу, но и от всего сердца любить тихую нашу Родину.