Саткинский завод

В начале семидесятых годов я, начинающий инженер, часто бывал в горнозаводской зоне Челябинской области. Тогда впервые обратил внимание на удивительный облик старых цехов. Ажурные стропила словно парили над приземистыми корпусами, придавая им необычный вид. Разгадывая секреты их долговечности, исследовал красноватое, не ржавеющее от времени железо, хитро выгнутое и стянутое болтами, изучал валунную крепкую кладку стен. 

Потом стал видеть и остатки старинных плотин, умело ставленных в узких створах порожистых горных рек, и стены былых домниц, используемых под склады, тароватыми хозяйственниками, и уже с пытливостью выискивал самодельные кузни, где замерли в копоти и саже кожаные меха.

Пороги. Общий вид

Так начался у меня интерес к собственной земле, где наследование железного и рудного дела продолжается столетиями, а вещественных памятников остается всё меньше и меньше. На моих глазах закрывались устаревшие крохотные цехи, исчезали в чревах печей изделия прошлых лет. С болью понимал я, что уходит в небытие громадный пласт наследия, который, как его точно определил академик Д. Лихачёв, ныне называется «экологией культуры».

В 1977 году по решению президиума Академии наук СССР в Институте истории естествознания и техники АН СССР была создана Проблемная группа по выявлению и изучению памятников науки и техники. Основными её задачами стали: выявление и описание таких памятников, теоретическая разработка вопросов их охраны и изучения, организация их охраны соответствующими учреждениями совместно с ВООПИиК и подготовка материалов к созданию Музея истории науки и техники.

– А я где-то читала – там еще башня кривая есть – вспомнила одна из девушек. И знаменита она тем, что там применена первая в мире металлическая цельная конструкция. В учебниках сказано: козырёк Невьянской башни является первым образцом строительной металлической конструкции. Вы же сдавали экзамен? Неужели не помните этой даты – 1725 год, Петровская эпоха!.. Разве вам не интересно увидеть воочию то, что простояло столько лет?

– Интересно, – вяло ответили девушки, понимая, что экскурсия – тоже часть учебного процесса, из которого они вырвутся ещё весьма нескоро... Утром воскресного дня маршрутный автобус понёс нас в сторону северо-запада, ны­ряя на увалах между сосновыми лесами. Я объяснял спут­ницам, что именно Невьянск и завод в нём великий поэт Василий Андреевич Жуковский называл «дедушкой ураль­ских заводов». Когда-то отсюда начиналось всё железное дело на Урале, но девушки рассеянно слушали меня, разом­лев от жары. Спокойно отнеслись они и к тому, что посте­пенно исчезли сосновые кроны за окнами, пошёл мелкий березняк. Я предполагал исчезновение чернолесья, ведь раньше чугун плавили на древесном топливе. «Изрядно поработали предки», – подумал я и раскрыл справочник 1916 года «Урал и Приуралье». В нём говорится о Невьянском заводе так: «Это селение, где возвышается башня с часами, которые отбивают получасы и четверти и четыре раза в сутки играют музыкальные пьесы».

Когда я прочитал студенткам этот кусок текста, они засмеялись: «Вы бы еще подревнее книжку выбрали – там давно уже ничего нет. Ладно, если башня стоит...»

Невьянск

Въехав в город, убедились, что башня на месте. Та самая знаменитая наклонная башня, которая сравнивается с итальянскими строениями в Пизе и Болонье и про которую ходит столько легенд. (Невьянская башня)

В городском музее, в бывшем соборе, лишённом, однако, главок и куполов, мы наскоро пробежали глазами немудрё­ные экспонаты и куцые тексты, вроде следующего: «... из той сибирской руды пушки, футовое и в фузеях и пробочное ружьё и всякое литое и ковочное железо и уклад ему велико­му государю зело угодны явились». Но ни фузей, ни пушек в наличии не имелось. А ведь эти пушки из уральского чугу­на решили исход Полтавской битвы.

Музей щедро расставил какие-то затейливые сундучки с «морозным» узором: на витринах, как упрёки, лежали Прошения предков и их жалобы по начальству. Спутницы стали упрекать меня, что обещана была башня, а не музей бумажками». Я вошёл в кабинет научных сотрудников: Скажите, а как пройти на башню?

– Никак.

Мы приехали специально, издалека...

– Она закрыта для посторонних.

– Как же так? Башня прославлена на весь мир, а её даже нельзя увидеть. Башня, о которой писали Алексей Толстой и Евгений Фёдоров, Немирович-Данченко и...

– И ещё более сотни писателей и учёных. Не трудитесь перечислять – литература по башне у нас собрана в отдельной комнате. Не желаете ли почитать?

Мы вышли из музея, напутствуемые участливыми советами и соболезнованиями, из которых я понял: башня – в другом ведении.

Нужно сказать, что опыт посещения различных учреждений вытренировал во мне привычку носить на всякий случай фирменные бланки для просьб. Весьма трогательный и вместе с тем достаточно казённый текст сделал своё дело: промышленные люди – хозяева великой Башни – не только любезно оформили пропуск на завод, но и дали нам в сопровождение умельца-мастерового.

– Александр Иванович Саканцев, можно просто Саша, -отрекомендовался он.

– Я охотно покажу вам башню, только знаю я её по-своему, не по-научному.

– Да, нам в музее говорили, что о ней написано много мудрёных книг.

– Конечно. Кто серебро в её дымоходах ищет, кто подземные ходы. А вот когда башня построена – я до сих пор не знаю.

– Как так?

– А все по-разному доказывают – от 1725 года до 1741-го. И про чеканку монет в подвалах тоже: кто верит, а кто напрочь отвергает. Мол, для монетного дела цех нужен. Только старики у нас говорят: если фузеи в Невьянске лучше шведских делали, то монеты не проблема...

– А вы, Саша, чем заняты?

– Да вот часы года три делал, а сейчас обмеры заканчиваю...

– Постойте, какие часы? Которые мелодии били? Про это же вы нам читали, Кирилл Алексеевич! – наперебой заговорили девочки.

– Почему «били»? Они и сейчас бьют...

– И часы, и получасы, и музыкальные мелодии? – уточнил я.

– Да, и менуэты играют английские, сами услышите...

Саша достал из кармана большой ключ с прорезной бородкой. Мы и не заметили, как в тесноте заводских строений подошли к подножию башни. Щёлкнул густо смазанный замок, пахнуло сыростью, запахом свежей извести и... тайнами. Спутницы мои настороженно смолкли и двинулись вперёд.

– Ой, – сказала вдруг Оля, – разве это чугунное перекрытие?

И вправду, увлёкшись проблемами учёных находок и реставрации часов, я совсем забыл, что самое знаменитое место башни – её крыльцо, вернее – его чугунное перекрытие.

Крыльцо Невьянской башни

Но – странно – перекрытие было явно не чугунным, вопреки утверждениям всех учебников, а кованым! Сделанным на болтах из полосовых затяжек и наклонных квадратных подкосов.

Саша пояснил:

– Наверху есть и чугунные. А эти – из кричного железа. Углерода ноль шесть сотых, фосфора – ноль двадцать семь.

Есть присадки меди, поэтому не ржавеет двести пятьдесят лет, как видите...

Девушки продолжали удивляться: «Тут и болты настоящие!»

– Как же, болты появились с шестнадцатого века. Делали их на токарно-расточных станках. Такой в Эрмитаже стоит — станок Нартова...

Саша всё более повергал нас в изумление. Следуя за ним, мы поднялись по узкой крутой лестнице на следующий этаж, в комнату с криволинейным причудливым потолком. Встав в дальний её угол, он что-то прошептал, и звук отчетливо донёсся до нас. «Звуковая комната, — пояснил Саша.  – Говорят, здесь ревизоры работали, а демидовские слуги за перегородкой тайно сидели, подслушивали...»

И в эту минуту что-то мощное ударило над нашими головами. Басовый гуд, словно голос далёких предков, поплыл над башней. Саша ввёл нас в крохотную комнату, посреди которой стоял механизм часов. Медный вал задевал шпенёчками за рычаги, а те резко тянули тяговые нити, уходящие вверх в разные стороны к колоколам. Похрустывали бронзовые шестерни, стремительно вращались какие-то лопаточки, словно лопасти самолётных винтов.

– Шестьдесят два пуда «звоночек». Километров за десять слышно.

Мы наконец поняли, что именно его руками, умением и смекалкой восстановлен уникальный часовой механизм невьянских курантов, стоявших без действия многие десятилетия. Сколько деталей пришлось выточить заново! Ведь удалось воссоздать мелодию звона малых английских колоколов фирмы «Фелпс», которых более десятка на башне. А Саша удивлялся при нас другому: как точно отлит вал, от коего идет вся гармония звука, как надёжны зубчатые шестерни.

– Вот не пойму, какая у них проволока была. Моя сталистая в неделю вытягивается, и уже не тот перебор получается.

Он говорил о древних мастерах, как об очень смекалистых людях, в секреты которых надо вдумываться досконально:

– Может, воловьи сухие жилы были? Старики говорили – у них вытяжка мизерная...

Я обратил внимание, что колокол весом в тонну подвешен... прямо к чугунной балке. Это противоречило законам сопротивления материалов.

– Как? Разве чугун сработает на изгиб?

– А тут тоже свой секрет, – оживился Саша. – Деды демидовские хитрющие были. Спрятали в чугунину кованые полосы – они и держат на разрыв...

– Так как это? Лили расплав чугуна прямо наверху? Немыслимо! Этого нет и в нашем веке...

– Точно-точно. Почитайте труды. Там доказано, – добродушно ответил Саша.

И он был прав – через несколько лет в книге свердловского краеведа Игоря Шакинко я нашёл цитаты из исследования архитектора Подольского, который писал: «Конструкция такой балки, имеющей пролёт свыше шести метров, свидетельствует о весьма ранней попытке зодчего (1725 год) совершенно правильно сочетать два разнородных материала, дающих при совместной работе прекрасную систему, широко использованную лишь в XX веке в аналогичном сочетании бетона и железа». Историки инженерного искусства считают, сказано дальше, применение таких металлических конструкций первым случаем в мире...

Так был посрамлён и я, и учебники, хотя по ним более полувека учатся строители-металлисты. Ведь не металло-чугунная балка под колоколом, а перекрытие крыльца из кованого железа (имеющее приоритет номер два вслед за балкой) считалось отечественным уникумом.

С восторгом слушал я догадки уральского паренька, за которыми скрывались, возможно, большие открытия: мысль о том, что серебро непременно было у демидовских мастеров, ведь отлили же они главный колокол. «Надпись-то наша -«Акинфия Демидова заводы», – утверждал Саша. – А без серебра колокол – немой!» И что точное чугунное литьё делали в городе на полвека раньше каслинского (плитки-то и решётки у балконов не привозные ведь. А ворота в демидовском доме в Москве?). Саша много ещё говорил – видно было, что нет числа загадкам, волновавшим его.

В этот день девушки возвращались в Свердловск восхищёнными и потрясёнными: «Ни за что бы не подумали, что на Урале такое есть».

Катав-Ивановск

Через год с небольшим после поездки в Невьянск я оказался по инженерным делам в маленьком городке Челябинской области Катав-Ивановске. Между бело-жёлтых, промытых дождями скал, похожих на тела доисторических ящеров, легла намывная плотина старого литейно-механического завода. Вокруг еловые леса, уходящие волнами за горизонт. Широко разлился заводской пруд.

Катав-Ивановский пруд

Сопровождающим от завода был Иван Николаевич Остаплюк, пожилой инженер-строитель, в прошлом начальник одного из цехов, а ныне – смотритель зданий и сооружений. Особая должность эта сродни профессии терапевта, только болезни, которые лечит он, иные: недуги каменных и железных строений.

Остаплюк вывел меня на балкон верхнего этажа заводоуправления:

– Смотрите, как гениально построен наш завод: горы сходятся в ущелье с двух сторон и образуют створ. Плотина поднимала воду на десять-пятнадцать аршин, так что водяной энергии хватало даже в засушливые годы на три домны. Здание, где мы находимся сейчас, и есть корпус бывшей домны восемнадцатого века, одной из крупнейших в Европе.

– Как? Вот это, канцелярское? – удивился я.

Остаплюк понимающе улыбнулся:

– Да, и сложено оно из природного ломаного камня. Верх его на уровне близко подходящих скал, и не требовалось для загрузки строить подъёмники. По этому мостику шли на колошники уголь и руда, подвозимые вон от того амбара, – он указал рукой на старый неказистый сарай неподалёку, — естественно, с помощью лошадиной силы...

Катав-Ивановский завод

Я смотрел на древние глыбы, из которых была сложена стена, и словно слышал скрип телег, равномерный шорох толчёной вручную руды, рассыпаемой по горловине домницы черемховыми решётками, видел огромные во мраке фигуры бородатых доменщиков с длинными кочергами и лопатами... Вот, стало быть, что осталось от древней домны, от сложнейшего комплекса, куда входили и колошниковый мост, и корпус воздуходувок, и литейный двор, откуда текла живая раскалённая река из чугуна...

– Я и сам не верил, что это домница, – словно читая мои мысли, сказал Иван Николаевич, – пока литейные ворота не нашёл. Хотите – покажу. – И он спустился по железной крутой лестнице. Я последовал за ним и действительно увидел заложенные неказистым кирпичом проёмы в каменной кладке, обрамлённые изящным чугунным сводом. Рифлёные колонки дорического стиля уходили в толщу, словно стремясь раствориться в стене за ненужностью. Было в них что-то щемяще-волнующее.

Остаплюк стал показывать детали древней домницы: замурованные пяты анкеров, кованые тяги с мощными петлями, что проходили внутри самого здания. В них вставлены громадные клинья, и казалось, крепкие руки из железа столетьями держат стены. А наверху стучали машинки, верстались сметы и планы. Корпус старой домны исправно нёс свою службу...

Потом, через много лет, будучи в Москве в величественном Успенском соборе, я увидел такие же мощные напряжённые тяги, сохраняющие его цельность. Они уходили ввысь несколькими рядами, были окрашены киноварью и вкупе с прекрасными фресками внутри национальной святыни всколыхнули во мне то давнее ощущение, которое я пережил в Катав-Ивановске.

Тогда Иван Николаевич провёл меня и в другой корпус, откуда шёл ровный гул машин.

Войдя и присмотревшись, я ахнул: под ажурными стальными фермами на аккуратной метлахской плитке стояли и работали паросиловые агрегаты начала века! На чёрных маслянистых корпусах – крупные буквы из нержавеющей стали; я узнал название одной из немецких фирм, и поныне существующей в Дюссельдорфе. Рядом на мраморных досках покоились приборы автоматики, отливая медью и хромировкой деталей. Клёпаная кран-балка, с моста которой свисала изящная цепь для ручного управления, словно завершала этот уникальный музей техники...

– Как вы сохранили всё это? – удивился я.

– Точнее сказать, пока сохранили. Это сердце завода. Две войны цех был единственным источником энергии -вот и лелеяли его, берегли... А теперь... – и он выразительно махнул рукой, словно стирая горечь от предстоящего. – По плану, в десятой пятилетке высоковольтка к нам придёт, тогда всё в переплавку пойдёт, благо, мартен рядом, за стенкой...

Острая боль старого инженера тронула меня.

– Неужели всё это сносить будут? Это сокровище школьникам, как натурный музей, демонстрировать надо. Такого оборудования нигде не сыщешь! Оно – живое свидетельство истории!

Старый инженер Иван Николаевич Остаплюк долго ещё будет водить меня по заводу, рассказывая о чудо-рельсах, что калили в говяжьем жире век назад мастеровые, Ъ секретах конверторной плавки, что была здесь одной из первых в России, о тайне постройки собора в городке.

Тогда я ещё не понимал, что значит противостоять времени, его могучей силе уничтожения. Не ведал, что слова сочувствия обернутся моим нравственным долгом, не оплаченным и поныне, что десятилетия поиска и борьбы за старую технику, за память о предках станут смыслом моих поступков и писательского труда...

Прикамье

Посетив почти все маленькие заводы горной зоны Челябинской области, я летом 1974 года поехал на север, в Пермь. Древний край манил меня. Ещё бы – целый период в геологии назван «пермским»! Цивилизация великого Каменного Пояса начиналась с этой земли. Десятки видов прикладных изделий – от бронзового литья до рубленых изб поселенцев и охотников – рождены в её северной таёжной глуши. Издавна славилась соль «пермянка». Мысль о том, что глубокие корни культуры края должны породить и своих влюблённых защитников и апологетов, вела меня в путешествии. И явно ошибся. С крутого высокого берега Камы далеко видны лесные просторы – сразу думается, как умело ставили наши предки города. Этот холм, на котором стоял кафедральный собор, вдохновляющая даль и мощь реки – как подсознательно воспитывали они дерзких, бесстрашных людей... На фасаде ближнего дома я увидел на мемориальной доске имена Л. С. Попова, П. П. Бажова, Д. Н. Мамина-Сибиряка – край талантливо украшали люди. Украшали в одном поколении, берегли в следующих. 

Пермский кафедральный собор

О бережном уходе говорило в городе многое: и отреставрированный собор над Камой, за тосканским суровым портиком которого скрывалась художественная выставка деревянной скульптуры, и классический фронтон дома с мансардой на набережной, где помещалось управление Камского речного пароходства и где сверкал белоснежной гипсовой лепкой изящный тимпан. Можно пройти по главному бульвару и получить истинное наслаждение от пригожести наружного вида старинных зданий, автором большинства которых был Иван Свиязев – талантливейший зодчий Урала, автор первых в России строительных учебников и пособий.

Пермяки сохранили от истребления духовенства особые шедевры деревянной скульптуры, которые нынче известны всему миру.

Эта земля дала и своих художников кисти – изографов, чьи творения ныне составляют знаменитую школу «строгановских» икон. Истома Савин, Симон Ушаков, Семён Хромой, Никифор Савин пленили в шестнадцатом веке московских царей сказкой и красочностью творений. И сегодня они ценны и дороги нам.

В Перми работала тогда единственная на Урале специализированная мастерская по реставрации памятников архитектуры, куда я поспешил через день-два после приезда.

За кульманом сидел озабоченный человек в очках, сдвинутых на кончик носа, считал и что-то быстро писал на чертеже. «Здравствуйте, я – архитектор Канторович. Вы ко мне? Тогда придётся подождать: заканчиваю смету... С полчасика посидите»...

Под щёлканье счёт я осматриваю помещение в старом каменном здании с высокими потолками, с кафельными печами системы того же Свиязева – прежние зодчие были ещё и теплотехниками, ведь они строили дома в целом, а не по системам, как сейчас. С любопытством разглядываю чертежи, где изображены деревянные сараи, соляные башни, апсиды и кружалы церквей. Не обойтись здесь одной линейкой -нужны фигурные лекала, давно исчезнувшие из современных проектных мастерских, нужен глаз опытного, искушённого в истории искусства человека.

Под руку попадает мне потрёпанный сборничек «Сметные расценки на реставрационные работы». Тираж 50 экз. Вот они – точные цифры, по которым возводятся шеломы соборов, мостятся паркетные залы особняков, чеканятся узорочья иконостасов. Читаю: «Резьба четвёртой категории -объёмная, с обработкой набором не менее 16 резцов, с удалением внутренних полостей и зашлифовкой поверхностей... Материал – желатин, шкурка, лак, скипидар, алмазный порошок»...

– Таких работ мы пока не делаем, – видя, как я увлечённо читаю, говорит Канторович, окончив своё дело, – мастеров у нас нет... пока. А вот планы наши грандиозны, – и он разворачивает карту Камского моря – искусственного водохранилища. – На этом полуострове создадим заповедник деревянного зодчества Прикамья. Свезём лучшие дома, колокольни, соляные варницы. Всё учтено, обмеряно, сфотографировано... – Красуется на фото сторожевая башня, нахохленная, с резьбой по карнизу и смотровой вышкой. Поперечным разрезом в три цвета смотрит с чертежа рассолоподъёмная башня. Накренился грубым охлупнем на коньке крыши коми-пермяцкий дом...

– Пять лет работаем в Хохловке, – говорит Канторович, – и не видно конца. Бесконечные согласования, добывание средств. Вряд ли к началу восьмидесятого года откроем...

Тогда прогнозы Григория Давидовича показались мне слишком скромными, но прошло почти десять лет, и в 1983 году только первая очередь комплекса в Хохловке начала полноценную работу.

Хохловка

Мы переписывались. Я следил, как по этапам перевозились на берег Камы громады деревянных строений. Один соляной ларь длиной около сорока метров и весом более тридцати тонн приходилось перевозить по воде в собранном виде! А потом поднимать наверх, ставить на фундамент...

Титанических усилий и больших знаний требует работа архитектора-реставратора. Г. Д. Канторович рассказывал, что после института он много ездил по Прикамью, изучал особенности остатков старой архитектуры края, стили деревянного зодчества, о которых поверхностно говорилось в вузе. Ему пришлось стать и скупым хозяином тех малых средств, что отпускались на экспедиции впоследствии, когда обком партии поддержал самодеятельную инициативу по учёту старинного наследия края. Потом готовились статьи о необходимости беречь прошлое, вовлекалось в ряды общества охраны памятников в первую очередь руководство районов и заводов. Так рождалось подлинное чудо – архитектурный музей Прикамья, куда сейчас приезжает каждый, кого интересует история Урала, его наследие.

В Пермской области четыре заповедных города – Соликамск, Чердынь, Усолье и Кунгур. Четыре жемчужины истории, где оберегается прошлое в архитектуре и ландшафте, в планировке и новой застройке. Расцвет городков приходился на XV-XVII века. Сегодня для уральцев эти места подобны Карелии для ленинградцев, куда они ездят за стариной, за колоритом.

Чердынь встретила меня спокойствием. Медленная река с белыми отмытыми брёвнами на отмели, молчаливые величественные соборы на обрыве, коробки амбаров внизу. Невольно вспомнились слова из книги прошлого века: «Из древнего города Чердыни, знатные развалины которого ныне видимы, привозят множество золотых и серебряных вещей. Именно отсюда, из древней Биармии шла торговля славяно-руссов с датчанами и другими нормандцами...». Так писал путеводитель по Уралу в начале прошлого века.

Чердынь

Развалины эти находились буквально под ногами – поросшая густой травой Троицкая гора явно хранила следы былых крепостных валов, подземных ходов и бастионов. Ещё в 1535 году московским дьяком Давидом Курчевым была здесь поставлена крепость, имевшая шесть башен, подземный ход и тайники, – первая оборонительная точка на Урале. Удивительно, но она только-только начала исследоваться. Впрочем, в своих путешествиях я постоянно с этим сталкивался: началом интереса к родной земле.

Я прошёл вдоль городских улиц, они напомнили мне Челябинск в его старых купеческих кварталах конца XIX -начала XX веков. Та же добротная кладка лекального кирпича, чугунные узоры парапетных решёток, кованые флажки на башенках с фигурками драконов и оленей. И непременно -мощённые плоским гранитом дворы, рубленные из крепких лиственниц лабазы, конюшни с навесами на точёных столбах...

 «Где же город пятисотлетней давности?» – думал я. И тут мой взгляд наткнулся на вывеску «Краеведческий музей имени Пушкина». «Пушкин? Странно, почему именно он?» -подумал я и толкнул низенькую дверь старинного особняка. Директор музея Виктор Иванович Шмыров, молодой энергичный человек, ответил на мой вопрос:

– Представьте себе – Дмитрий Аристархович Удинцев, родственник Мамина-Сибиряка, убедил городских толстосумов, владельцев громадных золотых приисков и охотничьих угодий от Северного Ледовитого океана до Оби, построить специальное здание музея края и заложил его в годовщину столетия со дня рождения Пушкина, отсюда и название. Удинцев был археолог по складу характера и в здешних местах вскрыл известный в научных кругах мало-аниковский могильник. Нашёл удивительные сокровища: восточные серебряные блюда эпохи Сасанидов, дамасские мечи и доспехи, подвески – явные следы древнего торгового пути из Азии в варяжские страны, который, по преданиям, шёл из Каспия по Волге, Каме, затем по Колве и далее – в Печору и Северное море.

Увлечённый человек, он мечтал восстановить прежние торговые артерии, завершить начатое ещё при Екатерине строительство канала из Колвы в Печору (там и перешеек-то всего тридцать километров), чтобы бурная жизнь снова пришла в эти края. Но купцы предпочитали сплав леса по Вишере и Каме. Местный магнат Алин поставлял сотни тысяч рябчиков на парижский рынок – ему было не до проектов Удинцева, который искал здесь руду и нефть, графит и алмазы и даже проект железной дороги сделал – из Соликамска на Ухту, в нефтяные заветные края.

Виктор Иванович рассказывал об Удинцеве с таким вдохновением, что я словно видел этого подвижника просвещения, отдалённого от нас не столь уж большим промежутком времени. Дмитрий Аристархович привлёк к своим разработкам знаменитых археологов столицы, писал в Сенат и Государственный совет, даже соблазнил одну французскую фирму строить железоделательный завод недалеко от здешних мест – на Кутиме. Но фирма обанкротилась и взорвала в годы первой мировой войны свои домны и горны, а нефть так никто и не смог добыть (Ухта стала промыслом в советское время). Памятью о гражданском подвиге Удинцева остался только музей с великолепной коллекцией археологических находок, которой может гордиться любой столичный антикварий.

И вот дело Удинцева продолжает молодой выпускник Пермского университета историк Виктор Шмыров, у которого своя идея – раскопать остатки крепости Чердыни, изучить оборонительную технику первых поселенцев края, опровергнуть миф о примитивности культуры, которую внесли и здешние места новгородцы, а затем – московляне.

– Вот послушайте, что писал в начале прошлого века о Чердыни профессор Иоганн Верх: «Я был в Чердыни, разрывал с жадностью кучи земли, которые, как мне сказали, заключают древние укрепления, и убедился, что здесь не мог обитать народ просвещённый. Прав Плиний, сказавший: «В неблагословлённых странах царствует вечный мрак или мерцает слабый свет, отражаемый от наружных снегов».

– Ныне из наших краёв на весь мир разошлась слава искусных резчиков, иконописцев, в музей деревянного зодчества Прикамья отданы четыре уникальных по рубке строения... Так неужели мы не восстановим крепость, отражавшую не раз набеги пелымских и кучумских татар, ставшую первым форпостом на пути в Азию для россиян?

Виктор Иванович рассказал, как удалось ему вставить Чердынь в заветный список охраняемых городов-памятников России. Сейчас в маленькой Чердыни свыше трёх сотен памятников-зданий, состоящих на учёте, в них запрещены достройки, переделки и прочая «самодеятельность».

– А вокруг ещё сколько шедевров! – восклицал Шмыров. – Церкви в Пельше, Ныробе, Вильгорте, памятники техники ветряные мельницы-мутовки, зерновые амбары, рассолоизвлекательные трубы, да разве всё перечислишь...

Он познакомил меня со своими коллегами – энтузиастами сохранения памятников истории древней Биармии – младшим научным сотрудником музея и учителем местной школы. Оба юноши занимались раскопками, колдовали над результатами спектральных анализов древних курганных сабель. Маленький северный городок, где даже в июле нередок снегопад, где сено на покосах сушат не на земле, а на пряслах в короткие часы солнечной погоды, – этот городок жил напряжённой творческой жизнью, разбирался в своей истории.

Несколько раз потом я приезжал в Чердынь. Ездил и дальше – в Ныроб, Пыскор, Вильгорт, любовался соборами, похожими на кремлёвские башни – так красива их кирпичная кладка и золотые главки куполов, и удивлялся обилию бережно сохраняемой красоты в этом крае.

Однако уже там, в зоне интенсивного научного поиска и внимания к старине, меня удивила, а затем и встревожила мысль, почему столь любовно собирается и реставрируется лишь то, что связано с архитектурой, бытовой и культурной, и совсем остаётся в стороне техническая промышленная история. Ни один из старых заводов Прикамья не является охраняемым объектом, и, кроме корпуса доменной печи начала XIX века в Пожве, практически ничто уже не напомнит нам о крае, где рождались металлургия древесного чугуна и русское паровое судостроение, готовились первые прокатные профили и конструировались авиамоторы... Действительно, разве может одинокая пушка-колосс у проходной Мотовилихи рассказать об удивительном техническом пути этого предприятия? А полутораметровые часы-куранты в Чёрмозе, даже отреставрированные и умело отлаженные, – о былом наследии уникального завода, прославленного на всю Россию литьём гигантских отливок и изяществом кружевных решёток? А ведь это старейшие заводы края, создавшие его промышленную мощь, связанные с великими деятелями отечественной науки!

Пушка в Мотовилихе

Тобольск

Путешествовать по Уралу и не побывать в Тобольске невозможно. На протяжении почти двух веков город был столицей всей Сибири, и сегодня он – не кунсткамера редкостей, напротив – переживает свой новый грандиозный подъём.

Красив Тобольский кремль – единственный в Сибири полностью сохранившийся ансамбль, созданный зодчим Семёном Ремизовым. Когда смотришь на Иртыш со стен кремля, захватывает дух от ощущения нерасторжимой связи поколений россиян, штурмующих дикую природу холодных краёв. Вот здесь по пологому спуску, кажется, ещё недавно прошли, гремя кандалами, декабристы, народовольцы, участники трех революций. И все они видели эти круглые, сахарной белизны башни с сияющими на них серебряными орлами вместо нынешних шпилей. А сегодня мимо Кремля, мимо памятника Ермаку могучие МАЗы и КрАЗы везут плиты для дорог Сургута и Нижневартовска, Надыма и Нефтеюганска.

Тобольский кремль

Старина в Тобольске именитая. Ещё бы, город – родина первого сибирского журнала, первого сибирского театра, здесь родились Д. И. Менделеев, П. П. Ершов, А. А. Алябьев. В Тобольске отбывали ссылку и похоронены декабристы, не дождавшиеся «царского освобождения», – В. К. Кюхельбекер, А. М. Муравьёв, Ф. М. Башмаков и другие. В дни, когдаж ыл в городе, завершалась многолетняя работа по созданию Музея П. П. Ершова и музея декабристов в отреставрированных подлинных домах середины XIX века. Бережно сохраняются здесь Софийский собор, Покровская церковь, Оружейная палата и рентерея, перекинутая над Прямским взвозом, поросшим густым кустарником. Но, верный своей идее -поиску следов старой техники, я стал искать сведения о «лодейном» деле: здесь строились ладьи для северных морепроходцев.

В музее-заповеднике зодчества мне ничем не смогли помочь. Главный хранитель Вера Ивановна Трофимова так и сказала: «От прошлой техники не осталось и следа. Тобольск пролагал дорогу в океан, в Европу из Сибири ходили пароходы уже в 60-е годы XIX века, а в первые годы Советской – власти, благодаря вывозу зерна и пушнины в Англию, страна получала машины и товары. Недаром этой ответственной операцией руководил Красин по поручению Ленина...

Доктор исторических наук Дмитрий Копылов провёл колоссальную работу в архивах Тюменской области. В своём труде «Развитие капитализма в Западной Сибири в XIX-XX веках» он показал всю неповторимость и своеобразие края, но не осталось ни одного экспоната по этой тематике: ни чугунного литья для якорей и машин, ни сведений о бесчисленных парусинных и бумажных фабриках, ни образцов или макетов тех судов, на которых многие годы возили каторжников. Описания их — в каждой книге вплоть до Кеннана, а даже фотографий не сохранилось... Я уже не говорю о типографиях, где печатались журналы XVIII века. О них и не вспоминаем...».

Вера Ивановна посоветовала мне поехать в речной порт, почитать материалы народного музея речников, над созданием которого вот уже несколько лет работает Георгий Кузьмич Кропотин – пенсионер, моряк с полувековым стажем.

Порт, удалённый от старого центра города на добрый десяток километров, виден издали по стрелам кранов, по высоким штабелям тюков и контейнеров. Меня встретил седой человек в капитанке с золотым околышем. Держится он бодро и прямо, не скажешь, что ему далеко за шесть десятков лет. Г. К. Кропотин искренне рад: редки посетители в его музее.

Ещё в 1587 году казаки на дощаниках дошли до Тобольска, назвав его «лодейным градом». Был построен здесь порт «для вывозу и свозу казённых товаров». В 1842 году построен первый сибирский пароход «Основа», а в 1893-м -первый пассажирский пароход «Кормилец». Тогда же появились и первые в Сибири стальные суда, а через год прибыли из Голландии в Тобольск черпаковые машины для чистки отмелей. Более ста пароходов ходили по рекам Сибири в конце века, имея оборот до 16 миллионов пудов товару.

Георгий Кузьмич показывает мне снимки судов, рекламы пароходств, выписки из архивов. Есть у него даже фото — Менделеев среди владельцев пароходов и моряков, чуть насупленный, усталый, но зорко смотрящий. Напомнил Кропотин и его вещие слова: «Выступающее поколение поможет успехам Родины больше и вернее, чем многими иными способами, уже перепробованными в классической древности». Действительно, в советские годы число судов на Оби исчисляется десятками сотен, а объём перевозок постоянно растёт: четыре, пять, шесть миллионов тонн. И всё же старый моряк озабочен – нельзя жить без памяти о прошлом. Заветная его мечта – поставить возле порта старый колёсный пароход, соорудить в его каютах выставку макетов судов прошлых лет, показать способы их ремонта, собрать предметы старой техники, и сразу станет понятен тот рывок, что свершился за эти годы.

Стоит возле въезда в порт якорь с военного судна, кованный из уральского металла. Много лет искал его капитан Кропотин, объездил десятки гаваней по Оби, Лене и Иртышу, чтобы напоминал этот якорь о моряках Сибири, погибших в боях недавней войны.

Сегодня, когда центр тяжести нашей жизни переместился на восток (как предсказывал замечательный исследователь Урала и Сибири П. П. Семёнов-Тян-Шанский), по-новому воспринимаешь уроки развития техники края, где воедино связаны артерии Сибири и богатства её недр с наследием уральских мастеровых, с их духом неуспокоенности и веры в свою могучую Родину. Я уезжал из города радостным, ощущая себя свидетелем больших перемен.

И странной перекличкой эпох казался мне новенький, с иголочки речной вокзал, напоминавший теремковую архитектуру тобольского театра – чуда искусной рубки прошлого столетия.

После поездки в Прикамье и Тобольск я понял, что увлечение требует досконального знания не только истории вообще, но и конкретной истории техники. Внимательно перечитывал труды П. П. Аносова и Д. И. Менделеева, М. В. Ломоносова и В. И. Геннина, находя в них краткие упоминания о родном Южноуралье. Каждое лето проводил на старинных заводах края, где уже начиналась мощная реконструкция, работали новенькие краны и бульдозеры, стояла пыль от обрушиваемых строений, сновали юные прорабы с пачками отлично скопированных чертежей. Я же собирал по крохам свидетельства об удивительном мастерстве тех, кто строил старые здания, ковал металл, отливал необычайный по красоте чугун, – составлял свой каталог памятников науки и техники на территории Челябинской области.

В Уфалее на заводе по ремонту металлургического оборудования закрыли цех, оснащённый станами середины прошлого века, в них катали раскалённую сутунку – заготовку листа для кровель. Этой жестью, прокованной затем под молотами, согласно легендам, крыли даже Собор Парижской Богоматери и Вестминстерское аббатство. Она не ржавела столетиями благодаря берёзовым присадкам, которыми её очищали во время прокатки. Труд был ручным, тяжёлым. Перед закрытием цеха, проработавшего полтора столетия, ветераны завода обратились к администрации с просьбой организовать в нём музей для молодёжи. Они дорожили каждой машиной, родословная которой уходила в далёкое прошлое: и огромным маховым колесом весом в пятнадцать тонн, сделанным настолько точно, что пережил он и ременной привод, и паровой, и водяной, и даже работал от электропривода; и ковочными молотами с насаженными на крепкие берёзовые стволы головками, также когда-то работавшими от водяного колеса, потом – от локомобиля, затем – от электродвигателя. Но, к сожалению, всё это оборудование пошло в переплавку.

В Катав-Ивановске остановили и демонтировали паросиловой цех с турбинами начала века, и я поспешно снимал их на фотоплёнку.

Но в каталог вошли и такие памятники, которые явно будут на службе у человека в следующем веке. На Миасском напилочном заводе громадный двухэтажный амбар из лиственницы в три обхвата, ровесник золотых приисков, рубленный без гвоздей тароватыми плотниками, заполняет своё пространство уже не бутарами и насосами для промывки, а станками и красками, контейнерами и экспортной продукцией.

Гудит мощный поток падающей воды на первой в стране высотной горной плотине на реке Большая Сатка.

Пороги. Сброс воды

Ладит горные лебёдки механический цех в Кыштыме. Он стоит на водоотводном канале, построенном в XVIII веке из пятитонных глыб гранита, плотно пригнанных друг к другу всухую, с притёской на песке. Исправно работает на Саткинском заводе воздуходувка доменного цеха – махина из цилиндров и штоков эпохи пара, даёт чистый и рафинированный чугун эталонной пробы. В Магнитке ухает, не собираясь на пенсию, паровой стан, катавший сталь ещё для броненосцев, что вели морские бои под Цусимой и Порт-Артуром. Привезён он из Мариуполя в первый год Великой Отечественной войны. Прадедушка прокатки неприхотлив и вынослив не в пример своим внукам-правнукам на электрической тяге и с электронной автоматикой.

Так пополнялась моя копилка. Каменный арочный мост над крутым ущельем по дороге в Миньяр, сделанный неизвестным строителем в двадцатые годы нашего века, поражает и сегодня прочностью и красотой (железнодорожных каменных мостов в мире единицы). В самом Миньяре на фоне белых скал высится опустошённый и заброшенный храм -единственная на всём Урале ротондальная церковь с кованым куполом, творение М. Ф. Казакова, зодчего кремлёвских дворцов и многих знаменитых московских строений.

Миньяр. Каменный мост

Дух тонкого трепетного мастерства нельзя не ощутить на территории уральских погостов.

Как спасти от уничтожения, сохранить всё это? Техника сливается с красотой и историей, образуя неповторимый сплав, ту реальность, что стала частью нашего бытия.

В 1977 году Уральский Дом научно-технической пропаганды и секция охраны техники пригласили в Челябинск энтузиастов этого дела на первый семинар. А через год побывали в Звенигороде на Всесоюзной конференции по этому же вопросу.

Там генерал Сергей Яковлевич Фёдоров рассказал о музее в Монино, где представлена вся история авиации страны. О клубах любителей автомотостарины, собравших огромное количество уникальных машин, поведал Лев Шугуров, сотрудник журнала «За рулём». А таллинец Валерий Кирсс, юрист но образованию, описал, как на парады «староходов» собираются десятки тысяч людей. Тут и тысячебальная| шкала оценок реставрации старинных машин, и костюмы времён их выпуска, и фигурная езда по стадиону.

Ленинградец Иван Александрович Фоминых, мастер по пишущим машинкам, организует целые выставки старых предметов быта и техники. Он даже установил дежурство на металлобазах города, где спасают от уничтожения утюги и наковальни, самовары и сапожный инструмент.

Писатель Василий Дмитриевич Захарченко, тогда главный редактор журнала «Техника – молодёжи», предложил сделать музей истории техники в здании ГУМа, перекрытом конструкциями «славного Шухова», с первыми бетонными мостиками «знаменитого Лолейта», а деньги для организации получить через общественную подписку по лотерее...

Но я сам всё яснее понимал, как много труда и подвижничества требует сохранение даже самой малой толики прошлого.