Колокольня разрушенной Преображенской церкви в Спас-Березе Оленинского района Тверской области
Бабушка моя часто вспоминала, как зимой 41-го года подо Ржевом в её деревне после очередного боя на поле остались лежать убитые солдаты – наши, немцы. Некому было их оплакать. А потом выпал снег. Он покрыл разбросанные тела. И он был как утешение. Без него – плача, снега – нельзя людям умирать, как мусор, как пыль.
Мы стоим в разрушенном храме в селе Спас-Берёза, где крестили моих дедов и бабушек, а на голову сыпет снег. Сыпет снег и в огромной Софийской церкви на бывшем стекольном заводе Нечаева-Мальцева. А со стен храма смотрят на нас лики святых – там вся роспись сохранилась. Что может быть горестнее этого? Ничего.
Ещё в дореволюционной психиатрии возникло понятие «скорбное бесчувствие» – это нечувствительность к тому или иному антигену, то есть к яду.
Смотришь телевизор: хроника светской жизни, детективные сериалы, телешоу – всё это не имеет отношения к народной жизни, это скорее антинародная жизнь. А мысль твоя среди суеты удерживает одну экономическую сводку, которую, к сожалению, не озвучат по центральным телеканалам: «Россия посеяла всего 50 тыс. гектар льна, а были годы, когда одна Тверская область сеяла 126 тыс. гектар». Эта сводка производства льна похожа на то, как в разрушенном храме идёт снег.
Сейчас всё у нас примерно в таком соотношении.
От 18 тысяч (в 1990 г.) населения Оленинского района Тверской области сегодня осталось 12 тысяч. Это треть. И это – мои близкие люди. Я смотрю на мир отсюда, из села Спас-Берёза, в какой бы точке страны я не оказалась, какую бы программу телевидения не включила. Я нахожусь в России, где за двадцать лет мы потеряли примерно 20 миллионов коренного государствообразующего народа.
Вглядимся ещё раз в эти цифры, за которыми демографическая трагедия:
Рождение, смертность и естественный прирост населения России
(в расчёте на 1тысячу)
1926 год: рождение 31,3, смертность 18,1, естественный прирост + 13,2.
1959 год: рождение 25,0, смертность 7,6, естественный прирост + 17, 4.
2010 год: рождение 12,5, смертность 14, 2, естественный прирост – 1,7.
Источники: Народное хозяйство СССР в 1960, стр.60.
Российский статистический ежегодник. 2011, стр.84.
Кто-то предоставит другие сведения по областям. Но Тверскую область, Оленинский район я обойду и спрошу людей в каждой деревне. И здесь меня не обманут.
Лицом к лицу лица не увидать... Не увидать ни времени, ни страны. Но не простится нам, если мы не осмыслим происходящее…
«Куда ты уходишь от белых своих берёз, от своих низеньких окон?» – хотелось крикнуть вслед мужикам, выносящим тяжёлый гроб, неловко ступающим на снежную тропку, застланную душистыми еловыми лапами.
Давно ли сидел ты за столом с молодой женой, сам юный, только отслуживший в армии. И мать говорила вам, пряча слёзы: «Берегите друг друга». Давно… Уже вся детвора, все мы, выросли в вашем дворе.
Был какой-то особый прищур понимания и тишины в твоих глазах. Ты молчишь, держа папиросу в серых грубых пальцах. Сидишь разутым на ступеньках крыльца, отдыхая после трудового дня, глядишь сквозь сигаретный дым на берёзы у дороги. А мы, дети, носимся по пыльной дороге. Алое солнце садится за нефтебазу. На станции объявляют: «Поезд на Старую Торопу…», а когда смеркнется, эхом полетит: «С третьего пути на Великие Луки…».
Как вышло, что нас обманули, подменили нашу Родину – переодели в чужие, грязные одежды и поставили перед нами: «Вот она какая – нищая, тупая, бесполезная. За что её любить? А мы её переделаем!». Стали менять – ломать, обдирать, грабить. Это началось не в 90-е, нет. Гораздо раньше под затопление шли живые сёла, когда строились электростанции, гораздо раньше согнали с земли моих родных людей – если не в лагеря, то в города – самых крепких крестьян, а позже объявили деревню «неперспективной». Лишь какие-то двадцать лет перед крахом СССР, когда стали заживать раны, жизнь была на жизнь похожа.
Твою бедную мать несколько лет после войны вызывали в райком, выкручивали руки: «Добровольно ли Вы поехали в Германию в октябре 41-го?..» А она и не знала, где эта Германия, пока их не погнали с собаками в сторону Смоленска. У нас подо Ржевом стояли финские отряды. Старики говорили, что нет более озверелого врага, чем финны. Пока шла колонна узников, малолетних детей отнимали у матерей, говорили, что потом вернут. Люди подходили к колодцам – напиться, а колодцы набиты были детскими телами… «Добровольно ли…»
…В 60-е взрывали последнюю церковку, что строил своими руками твой дед. Не справились, так и бросили полуразрушенную, полуживую. А вы всё равно любили Родину такую – свою. Сердце не принимало другую. Любило сердце родную мать, считавшую копейки пенсии, часто хворавшую – надорвалась ещё девочкой, в 30-е годы, когда родительский дом разорили, а отца сослали за то, что у него было шесть лошадей, за то, что работали на его большом хозяйстве крестьяне победнее. Девочек гоняли на самые тяжёлые строительные работы. И даже когда они обзавелись семьями, родившихся малых детей пришлось отдать бабкам в деревню, потому что в нищете молодой рабочей семьи дети погибли бы.
«Положу в стакан кусочек сахара, а Толя мой всё пьёт и пьёт воду, и всё глядит на сахар, ему кажется – сладко», – так вспоминала твоя мать 1955-й год, как растила своего первенца…
Всё вынесли русские люди на своих плечах! Подивитесь, злопыхатели всех мастей, русскому терпению! За одно послевоенное десятилетие наше лесное хозяйство было обустроено так, что не имело аналогов в мировой истории. И кому-то стало ясно: пора опять снимать сливки, как в 1917-м.
Разгадало твоё сердце, что Родину подменили, когда в 90-е прекратили свою работу в районе Леспромхоз, Льнозавод, Молокозавод, совхозы… Людям на своей земле не оставили места для жизни.
Сегодня в Оленинском районе Тверской области осталось практически одно хозяйство – СПК «Берёзка». Да ещё остатки от трёх-четырёх хозяйств из 25-ти крупных сельхозпредприятий, работавших до 90-х годов. Полностью ликвидированы крупные обслуживающие сельское хозяйство агропромышленные предприятия Сельхозтехника, Агроснаб, Сельхозхимия, Сельстрой, Сельэнерго, Межколхозстрой, крупнейшие в области Льносемстанция и станция по травам, Козинское торфопредприятие.
Были распроданы десятки дорогостоящих сенных сараев, складов минеральных удобрений, бетонных плит от подъездных путей к производственным объектам, мастерских, сотни силосных траншей, тысячи единиц сельхозтехники, включая трактора, комбайны и автомобили, исчезли даже фундаменты бывших мастерских, животноводческих помещений, складов...
Из 4300 работающих в начале 90-х годов в сельском хозяйстве осталось чуть больше сотни! Поголовье коров сократилось в 25 раз с 10 тысяч до 400 голов (по области в 16 раз), производство молока в 16 раз (по области в 4 раза).
Остался у тебя, как и у всех у нас, только клочок земли. Арендованной. Это вместо тех десятин, что принадлежали лично твоему деду до революции. Деду, который трудился на земле, а в праздники носил костюм-тройку, был грамотным и верующим, мог к церковному празднику поехать в Москву накупить фейерверков – порадовать односельчан в нашем некогда обширном приходе Спас-берёза.
…Они пили, почти все отцы моих друзей детства, пили запоем русское горе. (Это так сказал о Сергее Есенине поэт Валентин Сорокин – «русское горе пил»). Они поумирали, не дожив до шестидесяти, такими, какие они есть. Бизнесменами не стали, банкирами тоже. Никому не подчинились – привычки такой не было. Остались свободными.
В наших районах Тверской области в тысячах домов топят печи дровами (мне в других краях страны не верят, что к нам до сих пор не провели газ) и носят воду с колодца, который один на всю длинную улицу.
…Ты мог бы остаться в Москве после армейской службы – даже давали квартиру, но тебе всё грезилось, как ещё мальчишкой заготавливали вы с отцом лес. И ты решил: «Я без леса не смогу жить». И жил лесом, пока работал Оленинский Леспромхоз – предприятие всесоюзного масштаба, где в советское время были организованы испытательные полигоны для техники, используемой в лесозаготовках. В 1974 г. в посёлке Мирный (филиал Оленинского ЛПХ) состоялись Международные соревнования лесозаготовителей с участием более тридцати стран. А в 1990-е гг. 800 сотрудников этого предприятия остались без работы. Леспромхоз приватизировал приезжий нерусский человек. Где он теперь и где Леспромхоз?
В Оленинском районе, где 12 тысяч населения, в районной больнице почти не осталось врачей-специалистов, родильное отделение с недавних пор есть только в соседних районных центрах – Нелидово и Ржеве, в полусотне вёрст от Оленино.
В 1986–90 гг. в РСФСР сеяли 418 тыс. га льна, в 2000 г. – 107 тыс. га, в 2016 г., повторю эти цифры, Россия посеяла всего 50 тыс. гектар льна, а были годы, когда одна Тверская область сеяла 126 тыс. гектар.
Эта информация – открытая. Положение сельского хозяйства от Калининграда до Сахалина, от Таймыра до Байкала было предметом исследований и забот Василия Стефановича Крылова. Особенно его заботило наше родное Нечерноземье. Он прошёл путь от инженера колхоза до депутата Государственной Думы России, академика, руководителя партии «Возрождение аграрной России». Кандидат экономических наук, член Совета по вопросам агропромышленного комплекса при Совете Федерации, заведующий сектором Всероссийского научно-исследовательского института экономики сельского хозяйства и т.д. Просто хороший товарищ моего покойного деда, с которым они вместе трудились в лесном хозяйстве Оленинского района. Светлая ему память!
Теперь только на картах остались названия сотен деревень, центральных усадеб, жители которых прежде засевали поля, растили детей, строили и расширяли детские сады и школы. И ещё пели песни, которые по красоте своей отчего-то более всего привлекали не только отечественных фольклористов в наши Смоленские и Тверские края.
С 90-х годов местные мужики ездят калымить в Подмосковье – рубят, как повелось на Руси, дома, бани. А свои дома пустеют – попробуй за домом не посмотри полгода, сразу накренится весь, не узнаешь. Да и разве честно платят за работу на чужой стороне? Это не купеческая Россия, где Бога боялись – двери не запирали, слово было дороже золота.
…Дров привезли на всю зиму. Прежде всё берёзовыми дровами топили, осиновое полено бабушка приметит – так и откинет, а нынче – осина в основном.
В тысячный раз за свою жизнь я сворачиваю на твой мост с дороги, усыпанной опилками и устланной сегодня еловыми лапами. Замечаю знакомое с детства: под крышей террасы ютятся ласточкины гнёзда. Соседки в пуховых платках, сцепив рука в руке, переговариваются: «Вышел поколоть дров. Замахнулся колуном и сердце разорвалось». Оно долго вмещало что-то невместимое.
…Не имеем мы право тихо умереть. Плачь этот необходим не тому, кто ушёл, а нам, живым. Я хочу жить дальше, и Россия будет дальше жить. Но если мы не перечувствуем сегодняшнюю трагедию, не заплачем, нам конец…
Пусть эта трагедия будет не тупым угасанием, но очищением. Элегия – печальный жанр, и не хотелось бы, чтобы эти мои раздумья были элегией. Россия, которую я люблю и помню, уходит, но ведь было уже такое в русской истории. Вспомним «Слово о погибели Земли Русской»! Это великое произведение создано моим народом в годину более трудную, хотя не такую подлую. Оно как тогда, так и сейчас должно разбудить волю к сопротивлению, за которым неминуема победа.