На фото: Ленинград, 12 апреля 1961 года

У каждого времени свои поводы для восторгов. Сегодня трудно представить, как радовались люди в СССР, слушая по радио сигналы первого в истории человечества искусственного спутника Земли. Его запустил 4 октября 1957 года Советский Союз.

Потом на околоземной орбите побывала собака Лайка. Снова взрыв восторга – и выпуск сразу ставших популярными сигарет с ее симпатичной мордой.

19 августа 1960 года из космоса живыми и невредимыми вернулись две новые героини: Белка и Стрелка. Настолько невредимыми, что Стрелка дала большое потомство, и одного из щенков подарили жене президента США Кеннеди – Жаклин.

Все шло к тому, что скоро в космос должен был полететь человек, и в стране подспудно ожидали этого.

...В сентябре 1960 года, по дороге в университет, я бросил в уличный почтовый ящик письмо. В нем сообщал о себе: студент-журналист первого курса Ленинградского университета им. Жданова. Возраст такой-то. Фамилия, имя, отчество такие. Если потребуются люди для полета в космос, прошу послать меня.

На конверте написал примерно как чеховский Ванька Жуков. Только тот: “На деревню, дедушке”, а я: “Москва, Комитет по космонавтике”. И забыл о письме в круговерти первых студенческих дней.

Каково же было удивление, когда в общежитие пришло письмо из Москвы. Как дошло мое послание до подлинного адресата, ибо название “Комитет по космонавтике” я написал по наитию, было непонятно. Но главное, серьезные люди сочли своим долгом ответить. Мне писали, что освоение космоса только начинается, будут впереди и полеты людей. Люди потребуются разных специальностей, может быть, и журналисты. Поэтому вы (имя, отчество) пока учитесь, а за внимание спасибо.

Это им было спасибо. Всем, кто на почте не выбросил письмо, по сути, без адреса, кто нашел, куда его доставить, и кто ответил какому-то студенту-первокурснику.

И снова я окунулся в суматошную жизнь лекций, узнаваний и пока еще редких прогулов.

День 12 апреля 1961 года как раз начался с такого прогула. Причем сразу всей комнатой. Решили вместо первой пары поваляться в постелях. Кто-то включил радио. Шла обычная утренняя белиберда. Вдруг передачу прервали позывные, которыми начинаются важные сообщения. Мы вскочили с кроватей. “Ребята! – вскрикиваю, волнуясь. – Или война, или человека в космос запустили”.

Диктор еще не успел закончить сообщение ТАСС “О первом в мире полете человека в космическое пространство”, а в коридорах общежития уже послы­шался гул. Большинство, конечно, было на занятиях, но эмоции даже немногих оставшихся хлестали через край.

Не доезжая одной остановки до уни­верситета, выскочил из троллейбуса и повернул не налево по набережной Не­вы, к своему факультету, а направо – к монументальному зданию Академии ху­дожеств. Врываюсь в одну студию. В большом зале, в разных его углах, на возвышениях сидят натурщицы. Буду­щие Рубенсы и Гогены учатся передавать живое тепло обнаженного тела. При­крыв ладонью глаза (все-таки непри­вычно), но раздвинув пальцы, чтоб по­смотреть (все-таки необычно), кричу: “Ребята! Человек в космосе!”

Что тут начинается! Натурщицы мгно­венно кидаются к одежде, студенты-ху­дожники бросают кисти, бегут к двери. Когда мы подошли к университету, нас было уже десятка два. А сумасшедшие крики этого отряда горлопанов, как ме­таллическую стружку к магниту, притя­гивали новых и новых людей. Мы пере­шли Дворцовый мост. Обогнули Адми­ралтейство и вышли на Невский прос­пект. Толпа сзади все увеличивалась. Орали, что приходило в голову. Каждый старался перекричать других. “Даешь космическую стипендию”, “Все там бу­дем!”, “Наш человек в космосе!”, “Слава Гагарину!”.

Нам махали из окон, тоже что-то кри­чали. Я даже не представлял, что столь­ко окон открывается в музейно-торжест­венных зданиях вдоль Невского. С тро­туаров перебегали новые прохожие. Ло­зунги выкрикивали не только мы, иду­щие впереди, но и те, кто шел сзади. Над Невским проспектом гудела и колыха­лась радость, восторг, ощущение причастности к мировому событию. Ведь это наш гражданин – майор Юрий Гагарин – открыл дорогу человечеству в космос. И уже не зная, что кричать, мы, распира­емые азартом, повторяли прежнее. На­счет космической стипендии, по поводу “Все там будем” и прочих радостных обещаний.

На Аничковом мосту через Фонтанку, который несколько горбатился относи­тельно проспекта, я оглянулся, чтоб по­глядеть, сколько нас идет – горлопанов. И обомлел. Хвост кипящей и орущей толпы, захватившей почти весь Невский проспект, уходил к Адмиралтейству, и я не уверен был, что шествие кончалось там. Весь день эта живая лента челове­ческого восторга, то разбухая, то сужи­ваясь (в зависимости от пропускной способности магистрали), струилась по главному ленинградскому проспекту и примыкающим улицам, пока к вечеру мы не оказались на Дворцовой площа­ди. Здесь уже успели сколотить из досок и фанеры зыбкую трибуну, и каждый оратор мог забраться на нее, только поддерживаемый руками. Я уже больше молчал, потому что вместо звучного, звонкого, южнорусского голоса из гор­ла выходили только хрипы. Но увидев трибуну, тоже полез на нее. “Ты кто?” – спросил меня распоряжающийся сти­хийным митингом активист. “Студент”. “Слово представителю славного ленин­градского студенчества!” – крикнул он, и я из последних голосовых сил прохри­пел о свершившейся мечте человечест­ва, о подвиге советской науки, о послан­це земли – Юрии Гагарине.

Так я потерял, как оказалось, навсег­да свой прежний голос. А четыре с лиш­ним года спустя сказал об этом Гагарину.

Возможность появилась такая. После университета поехал работать в неболь­шой городок на юге Мурманской облас­ти – Кандалакшу. Припавшая к берегу Белого моря, она кое-что сохранила от древнего поморского селения. Но в ос­новном это был промышленный горо­док, где с 1916 года работало локомотив­ное депо, обслуживающее железную до­рогу Ленинград – Мурманск, где был морской порт, несколько заводов, в том числе алюминиевый, и каскад ГЭС, одна из которых являлась уникальной: ма­шинный зал на глубине 76 метров.

В газете “Кандалакшский коммунист” успел поработать несколько месяцев, когда редакции сообщили, что 10 декаб­ря 1965 года в Мурманск приезжает Юрий Гагарин. В ту пору такие неболь­шие газеты подобные мероприятия освещали только материалами ТАСС. Сво­евольничать, в виде направления спе­циальных корреспондентов, не позволялось. Могут не увидеть что-то важное или, наоборот, заметить неважное.

Это, видимо, устраивало всех. Но я решил уговорить редактора нарушить традицию.

Редактор “Кандалакшского коммуни­ста” Сергей Капитонович Спиров был человек больше положительный. К не­достаткам можно было отнести, что по­пивал. Но без перебора: тихо пил, тихо краснел, и только блестевшие глазки выдавали, что скоро конец рабочего дня. Можно было на эту же чашу весов положить его скромные творческие возможности, что при небольшом количес­тве пишущих выглядело некоторым кад­ровым расточительством. Однако в ос­новном это был добрый, покладистый, неконфликтный руководитель.

Мне удалось уговорить его, и я от­правился в командировку в Мурманск. С Гагариным впервые столкнулся в каком-то гардеробе, кажется, облисполкома. Случайно шинель и пальто на барьере зацепились друг за друга. Мы оба заизвинялись, и я впервые в жизни увидел этого человека, что называется, лицом к лицу. Не буду говорить хрестоматийных слов о его мягкой улыбке, каком-то еще теплом взгляде (это потому, что позднее увидел другой его взгляд, когда оказал­ся за столом напротив). Но с того мо­мента и до моего “разоблачения” ста­рался по возможности быть рядом. Да­же шофера мурманской молодежной газеты (ее редактором была будущая корреспондентка “Правды” Зоя Быстрова) убедил занять место в кортеже через пару машин от гагаринской.

До того дня, 14 декабря, Юрий Алек­сеевич уже несколько суток был на Мурманской земле. Накануне побывал в Се­вероморске, во флотилии подводных лодок, и на одной из них вышел в море. Был в воинских частях, в том числе в авиационной, где служил до зачисления в отряд космонавтов.

Напряженная программа намечалась и в самом Мурманске. Власти хотели по­казать как можно больше достойного выдающемуся гостю. Атомный ледокол “Ленин”. Областной краеведческий му­зей. Торговый и рыбный порты. Траулер “Поллукс”. Рефрижератор “Алексей Ве­нецианов”.

А начались встречи на рыбокомбинате. У меня сохранился блокнот. Там были заготовленные вопросы. И тут же записи, как все происходило. Юрия Гагарина сопровождал тогдашний секретарь ЦК комсомола Борис Пастухов. Были, видимо, и другие официальные люди. В том числе, разумеется, из КГБ. Несколько раз в течение дня я ловил на себе пристальные взгляды. Но, похоже, местные чекисты думали, что этот молодой парень с блокнотом и университетским значком (тогда модно было первые год-два носить “свидетельство” об образовании) из Москвы, а московские принимали меня за местного. Тем более телевизионщиков, фотокорреспондентов, радиожурналистов с вытянутыми на телескопических “удочках” микрофонами и газетчиков было десятка три. Они во все глаза смотрели на первого космонавта, ловили каждое его слово.

Что ж тогда говорить о работниках рыбокомбината. Гагарину старались показать весь технологический процесс обработки рыбы. Говорили подробно, с деталями, утомительно. Иногда ему удавалось самому о чем-нибудь спросить. Иногда пошутить. Когда его угостили чебуреками с рыбой (до этого я даже не подозревал, что могут быть такие), он крикнул Пастухову: мол, иди бери. Быстро подошла вся армада. Взяли каждый по чебуреку.

– Вы сегодня недовыполните план, – засмеялся Гагарин. – Вон сколько берут.

– Ничего, – отвечает директор Ваганова. – В другой раз наверстаем.

Вставить вопрос “со стороны” в увлеченный рассказ специалистов не удается. Люди не понимают, что технологические подробности далеко не всегда интересны, и не могут остановиться. Будучи не слишком привязанным к сопровождающей компании, я стал через две-три минуты уходить в сторону. В жестяно-баночном цехе, послушав начало очередного технологического монолога, отошел к симпатичной девчушке. Перекрикивая грохот, говорили друг другу, смеялись. Это увидел Гагарин и быстрым шагом подошел к нам.

– Что тут у вас?

– Да вот, – говорю ему, – расспрашиваю девушку, как после такого грохота можно услышать шепот.

И задаю вопрос:

– А когда ракета поднималась, шум в кабине сильный, Юрий Алексеевич?

– Да, конечно, – отвечает он.

Следующим оказался филейный цех. Рассказывают, как бланшируют рыбу, куда она потом идет. Я снова отхожу в сторону. Останавливаюсь возле молодой работницы, которая перекладывает какие-то пакеты. И опять, оторвавшись ото всех, к нам подходит Гагарин. Оказывается, в пакетах наборы: уха из трёх видов рыбы. Космонавт с интересом вертит пакет в руках. Говорю: “Вот с чем ехать на рыбалку. Никаких забот”. Гага­рин смеется: “Точно, точно. Хорошая, наверно, будет уха”.

В один из таких подходов, пока со­провождающие догоняют знатного гос­тя, говорю ему: “Знаете, Юрий Алексее­вич, когда вы полетели, я сорвал голос. Кричал много”. “А надо ли было?” – улыбнулся Гагарин. “Сейчас-то не знаю. А тогда орал”.

В каждом цехе его просили сфотог­рафироваться с коллективом. Я нашел фотокорреспондента молодежной газе­ты. Сказал, чтобы снял для нас. Он сфотографировал. Но рядом с Гагариным. Впоследствии, когда ставили в “Канда­лакшский коммунист”, по приказанию редактора, художник постарался зарету­шировать меня так, чтобы, не дай Бог, не узнали сотрудника газеты. Но тогда бы­ла такая пора. Время больших радостей и маленьких настороженностей. Напри­мер, ни в коем случае не позволялось корреспонденту написать: “я вошел в цех” или “я спросил его”. В газете появ­лялось: “мы вошли в цех”, “ мы спроси­ли его”.

После встреч в цехах Юрия Алексее­вича пригласили на обед. Среди немно­гих оказался и я. Просто шел поблизос­ти, и меня не “отсекли”. За длинным, уз­ким столом, в довольно тесном помеще­нии – кажется, это было где-то на ко­рабле, сидело не более полутора десят­ков человек. Я сел прямо напротив Гага­рина. Он пил водку. Немного. Отвечал на какие-то вопросы, но, похоже, не очень активно. Мне показалось, что он немного устал. Приветливое в течение дня лицо несколько посуровело. Глядя на него, подумал, как непросто, навер­ное, выдерживать бремя всеобщего обожания, оказаться великим при жиз­ни. Быть богом в стране простых людей.

После обеда предполагалось идти на какой-то корабль. Кажется, рефрижера­тор. В блокноте у меня об этом ничего нет. Да и как быть, если наконец-то на­ступило “разоблачение”. Возле трапа молодой человек в штатском не очень уверенно спросил: откуда я? Спросил как бы дежурно, предполагая услышать название какого-то значительного уч­реждения.

– Из газеты “Кандалакшский комму­нист”, – с достоинством ответил я.

–  Откуда-откуда?! – переменился в лице страж. – Какой еще “коммунист”?

– Кандалакшский, – уже не так гордо сказал я.

...Из командировки я возвращался с фотографией и автографом Юрия Гага­рина. Надо сказать, автографы я не брал ни тогда, ни после, хотя в жизни встре­чался со многими интересными людьми. Но автограф Гагарина сохранил через все перипетии и годы. И еще веселый его ответ: “ А надо ли было?”

У каждого времени свои поводы для восторгов. Только потом становится видно: восторгался ли мусором, или действительно великим. Может, сры­вать голос – это чересчур. Но тогда о та­ком не думали.

Впервые опубликовано в журнале «Российская Федерация сегодня», - 2011.- № 7