Предисловие к книге Ю.М. Ключникова «Сонеты Шекспира. Поэзия шекспировской эпохи»
Приветствую новый перевод всех 154 сонетов Шек спира и целого пласта поэзии шекспировской эпохи, сделанный прекрасным сибирским поэтом Юрием Михайловичем Ключниковым. Шекспировский вопрос возник не по чьей-то прихоти. За давностью времени смысл сонетов оказался неоднозначным. Они толкуются исследователями и читателями по-разному, вызывая полемику, споры и несчетное количество статей и комментариев.
Уникальный случай в мировой литературе. Неоднозначное прочтение сонетов, порождено несколькими причинами. Одна из них носит чисто субъективный характер
и вызвана различными представлениями шекспироведов о личности Великого Барда. Оксфордианцы считают Шекспиром семнадцатого графа Оксфорда, марлеанцы – Кристофера Марло, бэконианцы – Фрэнсиса Бэкона, ратлендианцы – пятого графа Ратленда. Бэконианско-ратлен-дианская гипотеза зиждется на предположении, что авторами знаменитых комедий, трагедий, стихов и поэм были два человека – великий философ Фрэнсис Бэкон и великий поэт граф Ратленд, которые писали под псевдонимом Вильям Шекспир. Доказательства, аргументы, прямые и косвенные свидетельства этого авторства приведены в моей книге «Оправдание Шекспира», «Вагриус», 2008), а также в интервью и разных статьях. По нашей версии в создании пьес участвовали
они оба. А сонеты (за исключением первых семнадцати, когда граф был ещё юн) написал один Ратленд. Другая причина неоднозначного прочтения сонетов – чисто формальная, объективная: формы английского глагола не несут указания на пол. И если пол не выражен в сонете иными способами (существительными, местоимением), то сонет может восприниматься обращённый как к мужчине, так и к женщине. Шекспировский вопрос – дело очень трудное и запутанное. В комедиях и трагедиях и намёка нет на однополую любовь.
Но целый ряд шекспироведов полагают, что сонеты позволяют рассмотреть эту версию. По нашему мнению все сонеты посвящены одной единственной женщине – Елизавете, которую граф Ратленд любил всю жизнь. Драма жизни автора сонетов, страстно любящего свою жену – Елизавету Сидни, заключалась в том, что у этой супружеской пары был платонический брак. Граф страдал от этого, и сонеты отражают эту драму Ратленда. Книга рассказывает об этом более подробно. Поэтический дар Ратленда пробудился ещё в отрочестве и был замечен его наставником Фрэнсисом Бэконом, прекрасно владевшим словом, но только не поэтическим. Бэкон был философом, ученым и политиком, который впоследствии раскаивался, что принимал слишком большое участие в политической и придворной суете. Его придворная карьера кончилась крахом, и он про сил прощения у Бога за то, что свои дары разменял на жизнь высокопоставленного придворного. В своей знаменитой покаянной молитве он соглашался, что наказан совершенно справедливо. Моя подруга, английская переводчица и автор диссертации на тему русской литературы Мэри Хопсон согласилась с тем, что 112 сонет, безусловно, написан юношей – учеником, напрямую обращавшемуся к своему учителю – Фрэнсису Бэкону.
Жизнь Ратленда, как жизнь любого великого поэта, была необычной. В большинстве таких случаев она в чём-то выходит за рамки обычных обывательских представлений о норме. Сложны его платонические отношения с женой, сложны его отношения с королевой. Он не знает, правильно ли поступил, приняв участие в бунте Эссекса, раздираем сомнениями, которые хорошо видны хотя бы по 111 и 112 сонету. И вместе с тем он стремится к высокому, мечтает о гармонии, о красоте, думает о вечности, и, конечно, о любви. Сонеты – это своего рода дневник любви, повествующий об отношениях мужчины и женщины.
Как точно переводить эту глубоко личную поэзию? На перевод сонетов Шекспира и стихотворений поэтов елизаветинской эпохи всегда накладывается личность переводчика. Поэзия Шекспира оказалась созвучна душе Ю. М. Ключникова и он перевёл её так, как воспринял. Поэт-переводчик в ясной поэтической форме изложил
многогранное мировосприятие, присущее Роджеру Мэннерсу, пятому графу Ратленду, с его пониманием дружбы, верности, чести, любви, ревности. Ю. М. Ключников, поэт Божьей милостью, на протяжении многих лет интересовался и глубоко изучал мировую духовную культуру, вопросы духовности, основы мировых религий и сакральных учений Востока и Запада. Поэт не случайно попытался понять, во что верили Бэкон и Ратленд и к чему они стремились. Да, в произведениях Шекспира почти нет религиозных терминов
и отсыла к Библии, но духовные искания присутствуют и в его пьесах, и в поэзии. Полагаю, что именно Бэкон и Ратленд были двумя редакторами нового перевода Библии 1611 года на английский язык. Они хорошо знали античность, исповедовали неоплатонизм, читали Каббалу, интересовались тайными знаниями. У каждого
из участников шекспировского тандема был очень глубокий личный опыт общения с духовной реальностью, что прямым образом отражалось в их творчестве.
Потому Ю. М. Ключников перевёл стихи Бэкона, представляющие собой переложения библейских сонетов. Поэт заглядывает в глубину смыслов и под слоем страстей и чувств находит пространство духовности. Так на Шекспира глядел мало кто, и одно это делает книгу интересной и в каком-то смысле новаторской.
Барда. Ю. М. Ключников не поддаётся этим модным поветриям. Поэт увидел в сонетах Шекспира не только любовную драму, но и путь к Богу, божественной красоте и
совершенства. В первом катрене первого сонета читаем:
От всех существ мы продолженья ждём,
Чтоб роза красота не исчезала
И, возродясь в наследнике своем,
Прекрасное цветенье продолжала.
Оригинальна и новая трактовка понятия Друг, постоянно упоминаемого в сонетах Шекспира, которую даёт Ю. М. Ключников. Шекспироведение обычно видит в
этом друге Саутгемптона или Пембрука, которыми так восхищался автор сонетов. Но Ю. М. Ключников напоминает, что образ Друга с большой буквы – это персональный образ божества в суфизме. Арабская философия и персидская мудрость в те времена были хорошо известны в Англии. Почему бы не допустить, что образованнейшие люди того времени знали это и хотя бы иногда выражали это знание в своём творчестве? Разумеется, эта гипотеза переводчика нуждается в серьёзной теоретической разработке. Но свежесть поэтического видения и смелость мысли оставляет отрадное впечатление.
Сонеты с их многозначностью подталкивают переводчика к своему поэтическому толкованию. Его интересуют не только и не столько любовные страсти, отражённые в сонетах, он прочитывает в них прежде всего как религиозно-духовные стремления автора к идеалу, любви и красоте. У нас нет претензий к праву переводчика на такое прочтение шекспировской поэзии. Но подобная вольность выглядит куда более благородной, чем
прочтение Шекспира многими стратфордианцами, считающими, что сонеты с невыраженным полом обращены к мужчине. Мы убеждены, что речь идёт о нормальной здоровой любви.
Между тем, современное ортодоксальное шекспироведение чаще всего приписывает Шекспиру иную ориентацию. Так женщины-феминистки, имеющие богатый опыт борьбы за свои права, столь же смело пишут о нетрадиционной ориентации Шекспира. Разительный пример этому – предисловие и комментарии к третьему Арденскому изданию сонетов Шекспира. Их автор, знаменитая исследовательница творчества Шекспира Кэтрин Данкен-Джоунс, констатирует наличие ожесточённых споров по каждой, самой маленькой частице сонетов. Сонеты у многих
шекспироведов не просто вызывают споры, добавим мы, но и понимаются ими диаметрально противоположно. Катастрофическое представление о том, что автором сонетов был человек с нетрадиционной ориентацией появилось
довольно давно.
Именно этого опасался издатель сонетов Шекспира Джон Бенсон (переиначенное имя Бена Джонсона). Кем бы он ни был (а он был серьёзным издателем), в издании сонетов 1640 года он поменял порядок сонетов, который, как ему казалось был установлен в издании 1609 года ошибочно. Он исправил в некоторых сонетах мужской род на женский. В сонете 108 он заменил слово «my sweеt boy» на «my sweеt love». Джон Бенсон поступил так вовсе не для того, чтобы скрыть мифическое тяготение Шекспира к мужскому полу. В те времена здоровая дружба между мужчинами разного возраста, институт наставничества и посвящение стихов и сонетов друг другу были распространённым явлением. Повторюсь – нам представляется, что «Шекспиром» были два человека – Фрэнсис Бэкон и граф Ратленд и что тайны двойного авторства тогда по большому счёту не было. Но это был уже канун гражданской войны и Джон Бенсон, словно предчувствуя тревожное будущее, взял на себя труд спасти грядущие поколения от заблуждения, чтобы в будущем о Ратленде не возникло ложного представления.
Дело ещё и в том, что супруга Ратленда – Елизавета имела привычку одеваться в мужскую одежду, за что Ратленд в семейном кругу звал её «мой мальчик». Тем более, что их брак был платоническим и некоторые люди об этом знали. Приблизительно в это время выходит трагедия Джона Саклинга, племенника Крэнфильда, бывшего какое-то время управляющим у графа Ратленда. Крэнфилд посвятил панегирик Томасу Кориэту, персонажу, имеющему прямое отношение к фигуре Шекспира (о Кориэте подробно рассказывает данная книга). В пьесе Саклинга героиня говорит строками сонетов Шекспира и носит мужскую одежду. Это отчасти объясняет, почему в ряде сонетов Шекспира обращение к мужчине может восприниматься несколько двусмысленно. Саклинг очень любил Шекспира. Знание подробностей и обстоятельств жизни Шекспира к тому времени ещё не выветрилось из памяти современников. Это признают и стратфордианцы, о чём мне уже приходилось писать в книге «Оправдание Шекспира».
А вот еще мнение самой Данкен-Джоунс: «Странно, что издание Бенсона 1640 года имело тогда (середина XVII века) гораздо больше веса в литературных кругах, чем кварто Томаса Торпа 1609 года. Возможно потому, что томик Бенсона был собранием стихотворений разных авторов и составители поэтических сборников, такие как Джошуа Пул и племянник Мильтона Эдвард Филлипс, много из него черпали. И подобно Бенсону,
эти писатели издавали сонеты Шекспира в гетеросексуальном ключе».
Джон Бенсон наверняка предвидел, что эта интимная подробность, выплывшая в сонетах, первоначально не предполагавшихся к публикации, со временем может
привести к двусмысленному толкованию ориентации великого поэта и драматурга.
Книга переводов ценна еще и своим охватом: помимо всех ста пятидесяти четырёх сонетов, составляющих её первый раздел, в ней присутствуют два значительных
раздела. Это переводы и переложения стихотворений поэтов шекспировской эпохи (представлены двенадцать авторов), которые показывают колорит елизаветинской эпохи. Среди них: королева Елизавета I, Эдуард де Вер (граф Оксфорд), Эдмунд Спенсер, Уолтер Рэли, Филип Сидни, Джордж Чапмен, графиня Пембрук, Кристофер Марло,
Роберт Деверё (граф Эссекс), Джон Донн, Бен Джонсон, Елизавета Ратленд. Приводится по несколько стихотворений каждого автора, но в случае с Джоном Донном, согласно нашему видению тем самым «поэтом-соперником» из сонетов, этот принцип нарушен: подборка гениального поэта Англии составляет около тридцати стихотворений.
Стихам каждого поэта предшествует биография.
Ещё один важный раздел сборника – послесловие сына поэта, культуролога и психолога С. Ю. Ключникова «Бездонная тайна Уильяма Шекспира» (в этом формате книги оно дано в сокращении, а более полный вариант данной работы составляет том в 16 авторских листов). Очерк развивает предложенную гипотезу о двойном авторстве Бэкона и Ратленда, которые на наш взгляд, и создали великого поэта и драматурга – Шекспира. С. Ю. Ключников построил свою работу в виде доказательств (их больше сорока), отвечающих на два важнейших вопроса: 1) почему стихи и пьесы Шекспира не мог написать актёр-ростовщик Шакспер? и 2) почему Бэкон и Ратленд – истинные
авторы произведений Шекспира? Доказательства, представленные в таком компактном виде, выглядят вполне убедительно. Эта работа – ещё один шаг в раскрытии подлинного авторства Шекспира. Новое шекспироведение, на наш взгляд, обязательно должно опираться на труды просвещённых психологов, хорошо знающих мировую литературу, культуру, искусство, историю. Стратфордианцам, верящим в авторство малообразованного актёра-ростовщика Шакспера, нужно будет как-то ответить на поставленные в исследовании вопросы.
Возвращаясь к переводам Ю.М. Ключникова, нужно отметить, что в ряде случаев перед нами не буквальные, а именно вольные переводы, передающие общий дух сонета, о чём поэт искренне предупреждает в своем предисловии. Он и сам сознаёт, что не всегда следует букве, а иногда и отступает от неё. Но он это делает, сохраняя высокую культуру поэтического письма и в его переводах и переложениях нет желания навязать свой подход. Просто это особенность его видения мира, свойство его натуры. При всём том дух шекспировской поэзии переводчик чувствует и передаёт. Его позиция обоснована и
опирается на традиции русской поэзии. В своём предисловии к книге он говорит, что старается следовать примеру выдающихся русских поэтов, которые тоже переводили зарубежных классиков вольно, подписывая свои переводы и переложения: «Из Гёте», «Из Байрона», обогащая тем самым отечественную литературу.
Ещё раз повторим: лучше, если сонеты Шекспира будет переводить природный поэт. Могу только порадоваться, когда поэты, переводящие сонеты, чувствуют ту реальность, которая стоит за строчками. Плохой поэт не сможет передать дух Шекспира, даже если будет пытаться соблюдать букву. А здесь получилось, книга удалась.
М. Д. Литвинова – лингвист, переводчик, профессор Кафедры переводоведения и практики перевода английского языка МГЛУ, главный редактор научно-художественного журнала «Столпотворение».
Подборка сонетов Шекспира в переводах Ю.М. Ключникова
Сонеты 1-19
1
От всех существ мы продолженья ждём,
Чтоб роза красоты не исчезала
И, возродясь в наследнике своем,
Прекрасное цветенье продолжала.
Но ты, свой жар питая изнутри,
Повенчанный навеки с вечной Тайной,
Обилья красоты не раздари,
На голод не смени в игре случайной.
Ты сам. как и Природа, светишь нам
Весенней свежестью и красотой телесной,
Но, как скупец с транжирой пополам,
Не погуби себя в бутоне тесном.
Скупцом не поглоти весенний цвет,
В могильный мрак не унеси свой след.
2
Когда за сорок зим ты перерос,
И на чело пришло морщин теченье,
Что ты ответишь на простой вопрос:
Куда весны исчезло облаченье?
Не говори – оно ушло на дно
Моих очей, чтоб стать добычей ила.
Скажи, что зреет новое вино,
Коль прежнее в душе перебродило.
Куда бы лучше был ответ такой:
«Вот мой ребёнок, в нем ни капли тленья,
И кровь моя пребудет молодой,
Коль за рожденьем – новое рожденье».
И зиму, остужающую плоть,
В потомках сможет время побороть.
3
Взгляни-ка на своё изображенье.
Не время ли прекрасному лицу
Задуматься о вечном продолженье –
И в этом уподобиться Творцу?
Иначе ту обманешь поневоле,
Чьё лоно жаждет пахаря весной.
И, если лик не повторишь свой боле,
Гробницей станешь красоты самой.
Ты отраженье, и в твоем цветенье
Свою весну опять находит мать.
И ты сквозь окна дряхлости осенней
Сумеешь собственную юность увидать.
А если образ свой предашь забвенью,
Пройдешь один по жизни бледной тенью.
4
Мы расточаем в жизни лишь дымы,
Не подлежащие ни счёту, ни возврату.
Нам Красота вручается взаймы –
Природой в долг – на щедрую растрату.
О, милый скряга, сделку соверши,
И в рост пусти сокровища скорее,
Не будь скупцом, что схоронил в глуши,
Богатство, им по сути не владея.
Ведешь дела лишь сам с собою ты,
Себя обкрадываешь, улыбаясь мило.
Но, уходя под своды темноты,
Какой итог представить сможешь миру?
Коль красота свой образ не продлит,
Ее твоя могила поглотит.
5
То Время, что творило Красоту
Пленительную чувственному глазу,
Предстанет вскоре, как тиран, и сразу
Прекрасное низвергнет в пустоту.
На смену лету злобная зима,
Придёт, всю зелень схоронив под снегом.
Сковала сок ледовая тюрьма,
Но жизнь не потеряла связи с Небом.
Она способна гибель обуздать,
И алым лепестком в лампаде лета,
Роз аромат, как Неба благодать,
В стекле упрятать, уберечь от тлена.
Зимой наряд цветок теряет свой,
Но аромат его всегда с тобой.
6
Не дай себя зиме обезобразить,
Наполни летом собственный сосуд.
Позволь судьбу наследником украсить
Спеши, пока не грянул Страшный Суд.
Дорога всех живущих безотрадна,
Удар косы её неотвратим.
Но мы судьбе в ответ десятикратно
Себя в любимых детях повторим.
И в них себя найдем и приумножим,
Не прерывая отражений нить.
И Смерть твой образ поглотить не сможет,
Ведь красота в потомках будет жить.
Дар драгоценный предков не развей,
Наследством их не накорми червей.
7
Вот солнце утром всходит на востоке
Всему живому радуя глаза.
И, пробуждаясь, вечной жизни токи
Устремлены, ликуя, в небеса.
Неспешно золотая колесница,
Свой ежедневный совершает путь.
Лучи светила блещут, словно спицы.
А к ночи солнцу надо отдохнуть.
Под облака ложится или в море,
Чтоб завтра пробудиться поскорей
И оставляет на земном дозоре
Жену-луну и звёздных дочерей.
Светилу золотому уподобься,
Ми не оставь без сына и потомства.
8
Ты сын гармонии, и непонятен мне
Твой уходящий от природы случай.
Играешь в жизни на одной струне
Вдали от гармонических созвучий.
Упрямо избегаешь брачных уз,
Подумай о семье и о невесте.
Мир – это – нескончаемый союз
От атомов незримых до созвездий.
Начало всякой жизни – две струны,
А вот и третья зазвучала звонко.
Семейные созвучия слышны
Родителей и малого ребенка.
Союза душ чураешься зачем?
Когда один, становишься ничем.
9
Боишься слез вдовы иль видишь ложь
В семейных узах? Посмотри иначе:
Коль одиноким в мир иной уйдёшь,
То не вдова, земля тебя оплачет.
Любая безутешная вдова,
Тоскуя в одиночества пустыне,
В сравнении с тобой всегда права:
Ведь видит отраженье мужа в сыне.
И даже самый беззаботный мот,
Уверен – примет мир его наследство
Но красота, как летний сон пройдёт
И в прежнее не возвратится место.
Кто путь земной проходит не любя,
Жизнь предаёт и самого себя.
8
Ты сын гармонии, и непонятен мне
Твой уходящий от природы случай.
Играешь в жизни на одной струне
Вдали от гармонических созвучий.
Упрямо избегаешь брачных уз,
Подумай о семье и о невесте.
Мир – это – нескончаемый союз
От атомов незримых до созвездий.
Начало всякой жизни – две струны,
А вот и третья зазвучала звонко.
Семейные созвучия слышны
Родителей и малого ребенка.
Союза душ чураешься зачем?
Когда один, становишься ничем.
9
Боишься слез вдовы иль видишь ложь
В семейных узах? Посмотри иначе:
Коль одиноким в мир иной уйдёшь,
То не вдова, земля тебя оплачет.
Любая безутешная вдова,
Тоскуя в одиночества пустыне,
В сравнении с тобой всегда права:
Ведь видит отраженье мужа в сыне.
И даже самый беззаботный мот,
Уверен – примет мир его наследство
Но красота, как летний сон пройдёт
И в прежнее не возвратится место.
Кто путь земной проходит не любя,
Жизнь предаёт и самого себя.
12
Когда слышу бой уходящих часов,
Печалюсь над павшей фиалкой,
Предвижу – назначен последний засов
И мне в моей старости жалкой.
Ничто не спасёт от ударов судьбы
Листву, что хранила от зноя,
Траву, что на дрогах везут как снопы
С колючею их бородою.
Тогда мне понятен удел красоты,
И если не ищешь знакомства
Со смертным забвеньем и тлением ты –
Обязан оставить потомство.
Да, выход один от забвенья уйти –
Оставить детей у времён на пути.
13
Будь сам собой. Таким всегда пребудешь
Пока живой и пыл хранишь внутри.
Поддашься смерти – всё и всех забудешь.
Бессмертный лик потомку подари.
Распорядись же совершенством плоти,
Чтоб Красота тебя пережила.
Всегда в бессменном находясь полёте,
Вручи наследнику нетленные дела.
Так дом прекрасный не разрушит злая,
Стихия не снесёт твоих трудов,
Когда для будущего их сберечь желая,
Восстанешь против бурь и холодов.
Когда смиренно преклонится голова:
«Был у меня отец!» – пусть прозвучат слова.
14
Я не выстраиваю звёздные расчёты,
Хотя с азами астрономии знаком.
К царям не набиваюсь в звездочёты,
Их не смущаю вещим языком.
Чуму или здоровье Рок подарит–
Не возвещу. Пусть Время сроки шлёт
Продолжат ли светила свой полёт,
Получат ли удачу государи?
Не вижу в том надежды золотой.
В твоих глазах пророчества вернее:
О том, что правда вместе с красотой
В твоем потомстве расцветёт пышнее.
Но коль его не обретаешь, обе
Оставят от нас одни надгробья.
15
Мы видим: Небо гибельно, не так ли?
Всё исчезает, вынырнув на миг.
Мир – сцена, где всегда идут спектакли,
Мелькают дни, сезоны, стопки книг…
И мы вселенским подлежим законам.
Где Смерть одна господствует всегда.
Чуть помаячим стебельком зелёным
И пропадаем в поле без следа.
И только ты в юдоли этой бренной
Владеешь даром на труды в обмен –
Распоряжаться красотой нетленной
Сам ненадолго превращаясь в тлен.
И то, что время отобрать готово,
Привью тебе своей любовью снова.
16
Ну что ж ты злого Времени коней
Не усмиришь, в прислугу превращая,
Неужто нет для них узды сильней
Чем строки, что тебе я посвящаю?
В расцвете ты, обласканный судьбой,
Любое сердце девственное радо
Взрастить с тобой цветы живые сада,
В их красоте увидев облик твой.
Кисть времени или перо любви,
Не смогут неуверенным движеньем
Запечатлеть достоинства твои
И оживить для взоров отраженье.
Отдав себя и свой творя портрет
Преодолеешь власть грядущих лет.
17
Я очень опасаюсь, что рука,
Твой образ на бумаге верно чертит.
И сомневаюсь, сохранят века
Слова мои, хотя бы и на четверть?
Читатель или будущий поэт,
Просматривая ветхие страницы,
Наверно, скажет: «Лиц подобных нет
И не было, ну, разве что приснится».
Поэтому труды моей руки
Окажутся, обсмеяны, возможно,
А обо мне заметят: «Старики
Болтают много и нередко ложно».
Однако будь на свете сын мой жив,
Любой укажет: «Этот стих не лжив».
18
Сравню ли я Тебя с ночной кометой,
С бутоном нераскрывшимся весны,
С прелестной розой в середине лета?
Подобные сравненья не верны.
Задумайся же, глядя на природу:
То солнце радует, то нестерпимо жжёт
И всё прекрасное, что лишь теперь цветёт,
В миг следующий подлежит уходу.
Ни тучи тёмные, ни золотые дни
Лишь над Твоею красотой не властны:
И не посмеет даже смерть похвастать,
Что Ты находишься в её тени.
Покуда мир наш не повергнут в прах,
Ты тоже будешь жив в моих стихах.
19
Нацель свои, о Время, когти льва,
Круши свои невечные творенья,
И птицу Феникс, что ещё жива,
Сожги в огне жестокого горенья!
Выстраивай мир следствий и причин,
Весну и осень проводи по кругу,
Но охрани от старческих морщин
Бессмертный лик возлюбленному Другу.
А, впрочем, что положено верши
Под освещеньем солнечным и лунным.
Я знаю, образ дорогой души
В моём сонете сохранится юным,
Как память пережитых светлых дней,
Как образец для будущих людей.