Демократическая Республика Афганистан, Шинданд, июнь 1980 года. Крайний справа – Анатолий Боровский

В советские времена, когда говорили о событиях, происходивших в соседнем Афганистане почти на исходе XX века, избегали произносить слово «война». А в первое время вообще многое замалчивалось, оставалось за завесой секретности. И лишь по так называемому грузу «200», который вскоре стал прибывать из ДРА, да скупым рассказам военных, успевшим побывать в зоне боевых действий, стало понятно, что «там» не все так просто, как это подавалось официальной пропагандой.

Среди тех, кто прошел через Афган, был и А. В. Боровский, проживающий ныне в Уральске. Изрядно постарели ветераны той войны, нередко с трудом узнаешь, угадываешь их в молодых людях в военной форме, что смотрят на тебя с потускневших старых фотографий, кое-кого из этих парней уже давно нет в живых. А Анатолий Владимирович даже среди них самый «ветеранистый», военный пенсионер разменял восьмой десяток. Когда он оказался в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане, ему было уже лет тридцать пять.

Cовсем недавно подполковник в отставке А.В. Боровский был удостоен Диплома от министра обороны Республики Казахстан за военно-патриотическое воспитание молодежи.

В последнее время мы часто встречаемся с Анатолием Владимировичем, все больше по делам, связанным с тем или иным юбилеем, и как-то я поинтересовался у него, какими судьбами его забросило в «афганский котел», человека, который к тому времени уже был обременен семейными узами.

– Забросило меня приказом командования, который, как известно, не обсуждают, – несколько шутливо ответил он, – я в январе 1980 года, буквально через неделю-другую после ввода наших войск, вместе со своей частью тоже пересек границу таинственной, полной для нас тогда загадок страны, которая, не покончив еще с феодальным строем, вознамерилась сразу строить социализм. А вообще-то, я мог и не быть совсем в Афганистане, даже ни на один день не расставаться со своей повседневной кадровой военной службой. Как это удалось сделать, например, кое-кому из моих сослуживцев. Бог им судья… В случае же со мной сыграл роль, пожалуй, целый ряд обстоятельств. И чтобы было понятно, начну с того, что было еще задолго до Афганистана, с того времени, когда мы, поколение, появившееся уже после Великой Отечественной, и думать не думали, что нам, как и нашим отцам, тоже придется воевать.

Я не сразу, как вы понимаете, родился годным к военной службе. В старших классах, помню, мечтал стать врачом. В этой профессии меня привлекало то, что она была мирная и благородная. Тянуло меня и к искусству, ведь я по гороскопу – Лев – творческий человек. Я даже учился в Уральском музыкальном училище по классу вокала, правда, не закончил его. Но все же в конце концов пересилило военное дело. И вот как это произошло.

Осенью 1965 года меня призвали на срочную службу в армию. В учебной роте в Самарканде, это в Узбекистане, из меня, безусого юнца, должны были сделать сержанта для прохождения в дальнейшем службы в мотострелковых частях. Но через несколько месяцев, зимой, к нам в учебку прибыли офицеры из Туркестанского военного округа и стали нас, курсантов, настойчиво агитировать поступать в военные училища страны, и я, загоревшись этим, выбрал Киевское общевойсковое. Но меня потом, так получилось, перевели в Ташкентское такого же профиля училище. Учился я хорошо, был даже заместителем командира взвода курсантов. Много занимался и общественной работой. Часто меня приглашали на узбекское республиканское телевидение, где я снимался в молодежных русскоязычных передачах патриотической направленности. Был также участником хора военного округа, выступал в крупных концертах.

Между прочим, вместе со мною учился и Лев Рохлин, который впоследствии станет известным военачальником. В лихие 90-е годы он погибнет при весьма странных обстоятельствах, и в смерти боевого генерала, пользовавшегося огромным уважением в армии, обвинят его жену Тамару.

Курсант Рохлин уже в молодые годы был очень амбициозен в хорошем смысле этого слова. По окончании военного заведения, когда стоял вопрос о распределении новоиспеченных офицеров, он самоуверенно заявил: «Поеду делать карьеру на юг Туркестанского округа!». А там – Казанджык, Елатань, ТахтаБазар – были очень плохие погодно-климатические условия. Жара, пустыня, безводье… Многие избегали этих мест, предпочитая для службы другие регионы Советского Союза. Но некоторые офицеры специально выбирали сей трудный район: тут действительно можно было быстро сделать удачную карьеру. Досрочно присваивались звания, происходило продвижение по службе. А там – прямая дорога в военную академию в Москве. Ну, и отправился наш Лева в самое пекло, за короткое время добился многого по службе. И в Афганистане Лев Яковлевич будет командовать уже мотострелковым полком. И чтобы закончить о своем товарище по училищу, отмечу, что ему еще пришлось повоевать в Чечне в первую военную кампанию. Он там также прекрасно показал себя как офицер. Боевого генерала даже представили к званию Героя России, но он отказался от него. Считал эту войну бездарной, авантюрной, имевшей тяжелые последствия для армии и страны... И вообще Лев, несмотря на высокие звания и регалии, был всегда, как бы поточнее выразиться, чернорабочим Вооруженных сил, бежавшим от всякой паркетной службы как черт от ладана.

Летом 1970 года мы получили дипломы, и наши плечи украсили погоны с новенькими лейтенантскими звездочками. Нас ждали на периферии, в мотострелковых войсках. Я как обладатель красного диплома при распределении получил право свободного выбора места службы. И остановился на Прикарпатском военном округе. Не буду лукавить, не последнюю роль тут сыграло то обстоятельство, что мне очень нравилась природа этого региона, находившегося на самом западе нашей огромной страны. К тому же корни у меня были украинские. Когда-то мы жили в Одесской области, но началась целинная эпопея, и мои родители со мною, восьмилетним мальчишкой, переехали в Казахстан, обосновались в наших краях, в Западном Казахстане.

– Насколько я знаю, Анатолий Владимирович, вы в армии, в том числе в Афганистане, все время были политработником. По специальности не пришлось служить?

– К моменту окончания училища в Ташкенте вышло постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР об улучшении военно-политической работы в войсках. Возникла острая необходимость в политработниках. И тогда из всего нашего выпуска, а это около 300 человек, выбрали с полсотни и без дополнительной подготовки сразу направили в места службы уже в качестве политработников. В эту полсотню попал и я. Несмотря на то, что у нас в училище была общевойсковая подготовка, нас еще попутно обучали и кое-каким навыкам политработы со своими будущими подчиненными. Обстановка в мире тогда тоже, как и сейчас, была весьма напряженной. Незадолго перед этим в Чехословакии произошли события, получившие название «Пражской весны»… Стал вновь остро востребованным, как когда-то в Гражданскую и Великую Отечественную войны, институт комиссаров, политруков.

Западная Украина. Львовское высшее военно-политическое училище – тут я на несколько лет бросил свой жизненный якорь. Если до этого меня уму-разуму учили, то теперь я сам участвовал в процессе «ковки» будущих политработников и военных журналистов. Однако впоследствии ясно осознал: это все не для меня, училище – совсем не то место, где можно делать карьеру, успешно продвигаться по служебной лестнице. И несмотря на то, что мне вот-вот должны были тут присвоить звание капитана, напросился в роту почетного караула Прикарпатского округа.

Старший лейтенант Анатолий Боровский, г. Львов, 1974 г.

Служба была очень интересной. Под Львовом находился Яворивский военный полигон, примечательный тем, что там проводились учения не только наших войск, но и армий стран Варшавского договора – союзников СССР по соцлагерю. И мы всегда участвовали в торжественных мероприятиях по встрече и проводам иностранных высокопоставленных военных делегаций. Куда перемещались гости – туда то и дело авиацией перекидывали и нашу роту. Но все равно для военного человека, думающего о своем будущем, не лишенного честолюбивых замыслов – какой рядовой не мечтает быть генералом! – это был все же тоже не тот размах, не те масштабы. И в результате я оказываюсь в артиллерийской дивизии, дислоцировавшейся в городе Тернополе. Это тоже Западная Украина. Не буду рассказывать, как там проходили мои армейские будни. Отмечу лучше один момент, связанный уже непосредственно с Афганистаном.

Приглашает однажды меня к себе в самом начале 1980 года начальник политотдела дивизии и предлагает мне поехать в Драгобыч Львовской области, где в то время формировался полк реактивных минометов (те же легендарные «Катюши», только усовершенствованные) специально для отправки в ДРА. Вид у полковника при этом был какой-то хмурый и уставший. Как я потом узнал, объяснялось это скорее всего тем, что он ожидал, что я откажусь от предложения. В его подчинении были четыре офицера – политработники и они до этого уже уклонились от выполнения воинского долга в соседней стране под различными благовидными предлогами: у одного были дети, у другого жена собралась вдруг рожать… У меня к тому времени детей еще не было, да и жена Вера спокойно и с пониманием отнеслась к известию, которое я привез из штаба дивизии: «Раз надо – поезжай». В общем, в этом серьезном вопросе у нас с нею, к счастью, было полное взаимопонимание и согласие.

В Драгобыче полк ещё не полностью сформировали. Было сколочено главным образом лишь ядро, состоявшее из кадровых офицеров. И по мере нашего продвижения на юго-восток страны, к афганской границе, этот костяк постепенно рос, крепчал, обрастая как людскими, так и материально-техническими ресурсами. А в Самарканде, в том самом, где мне когда-то так и не пришлось стать сержантом, мы получили уже почти все для того, чтобы пересечь госграницу и войти на территорию чужого государства полноценной воинской частью. По прибытии нашего воинского эшелона в Кушку, самую южную точку СССР, мы дополучили еще часть техники, нам наконец-то назначили командира полка.

После разгрузки эшелона мы совершили марш из города Кушки через афганский Герат и остановились в чистом поле возле Шинданда на западе Афганистана. Там мы получили название нашей части – 28-й армейский реактивный артполк. Начались трудные боевые будни на афганской земле, полные тревог и ожиданий. Все для нас было чужое, незнакомое…

Я забыл сказать о встрече с иностранными корреспондентами, которая у нас произошла во время переброски полка в район нашей постоянной дислокации. Ее, этой встречи, могло и не быть. До сих пор, несмотря на то, что минуло уже более сорока лет, к случившемуся где-то неподалеку от города Герат относишься как к какому-то недоразумению, наваждению – промелькнуло перед глазами и исчезло!

Мы все время от самой границы двигались по хорошему бетонному красноватому шоссе, проложенному когда-то советскими строителями. Я был уже не очень молодым человеком, много успевшим поколесить по белому свету, но не могу припомнить, чтобы с таким жадным любопытством смотрел буквально на все, что встречалось по пути. Все – внешний вид местных жителей, селения, через которые мы обычно без задержек следовали, пейзаж – свидетельствовало о том, что мы уже находимся в чужой стране, живущей по своим законам и обычаям, со своим жизненным укладом, уходящим корнями в толщу веков. В память врезались жилища афганцев, несколько походившие на культовые сооружения: крыши плоские, а их венчает нечто куполо-образное. И так повсюду, будь то глинобитная хижина бедняка или каменный особняк зажиточного землевладельца.

Машин нам попадалось мало, и то по большей части наши «ГАЗ-51» и «ГАЗ-53». Удивительна способность местных закупаемую за границей технику приспосабливать к своим внутренним потребностям. Те же «газики», например, после определенной доводки, произведенной в кустарных условиях, разумеется, тут уже в состоянии перевозить до тридцати человек – неприхотливые пассажиры плотно набиваются и в машину, и снаружи густо облепляют ее так, словно гроздья винограда. Транспорт раскрашивается и расцвечивается самым немыслимым образом, так что в нем не сразу признаешь старых знакомцев.

С каким жадным и неослабевающим интересом мы пялились на все, что проносилось мимо по обе стороны дороги, с таким же неподдельным интересом встречало и провожало нас местное население. Видимо, оно впервые видело в таком большом количестве грозную военную технику, вытянувшуюся в колонну на километр с лишним. Но судьбе все же было угодно первую встречу устроить нам не с афганцами, а с иностранными журналистами.

Когда мы уже отмахали более ста километров, командование решило дать нам небольшую передышку; остановились тут же, на обочине дороги. Не успела осесть пыль, поднятая колесами тяжелых машин, как к нам кинулась неизвестно откуда взявшаяся толпа людей, одетых не по-здешнему. Они были обвешаны фотоаппаратами, в руках наготове держали диктофоны. Пишущая забугорная братия, а в том, что это была именно она, мы уже не сомневались, видимо, не знала русского языка, а мы ничего не понимали по-ихнему. И поэтому почти все вопросы, которые второпях задавались нам, оставались без ответа. Корреспонденты все время пытались сфотографировать нас на фоне боевой техники, старались заглянуть в кабины и кузова. Вся эта свистопляска вокруг нас продолжалась минут десять, нам все это стало надоедать, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не появились энергичные молодые люди в штатском. Они вежливо, но настойчиво, с использованием кое-каких русских специфических выражений, оттеснили непрошенных гостей как можно дальше от места нашей стоянки.

Зато общение с мальчиком-пастушонком лет двенадцати-четырнадцати нам доставило истинное удовольствие. Он пас неподалеку байских овец, грамоте был совершенно не обучен. За спиной у пастушонка в холщовой сумке лежал ягненок. Он, наверное, только что появился на свет. Лицо у мальчика было красивое, доброе, умное. «Кем он тут вырастет? – думал я. – Поможем ли мы, советские военные, изменить его горькую жизнь хоть немного к лучшему?» Объяснялись больше жестами. На прощание я подарил подростку новую общую тетрадь с надписью: «Юному афганцу. Учись, дорогой, писать на своем родном языке и по-русски».

– Я ещё знаю, Анатолий Владимирович, что в Афганистане вы вели дневник. Притом удивляют та точность и те подробности, с которыми вы порой производили записи в нем. Что побуждало вас к этому, ведь война – не лучшее место для такого рода занятий?

– С дневниками, – улыбнулся собеседник, – я стал дружить еще с той поры, когда учился в военном училище, и эту традицию решил не прерывать и в соседней стране. С дневником там я никогда, даже во время боевых рейдов, не расставался. Нередко записи и другие пометки приходилось делать буквально на коленях… Помимо суровых военных будней я своему дневнику доверял нередко и самое личное, самое сокровенное. С первых дней пребывания в ДРА я мыслями частенько уносился домой, к дорогой супруге Вере, Вере Васильевне. И хотя я регулярно отправлял ей из части письма со скупыми сообщениями о своей службе, я то и дело поминал ее в дневнике. И после этого сразу как-то на душе становилось легче, как будто она была где-то рядом со мною. Я ведь одно время даже хотел, чтобы она переехала ко мне и была бы со мною рядом, пока продолжалась моя нелегкая служба в Афганистане. Я знал советников, прибывших из Союза с родными, семьи их жили в Кабуле, дети учились в русской школе при нашем посольстве. Меня совершенно не смущало, что у моей жены, медика по профессии, специализация была самая что ни на есть мирная – гинеколог. Без работы, был уверен я, она у нас не осталась бы. В частях немало служило представительниц прекрасного пола вольнонаемными – в госпиталях, столовых и так далее. Да и сама Вера Васильевна не прочь была сменить обстановку. Она, как только я убыл в Афганистан, вынуждена была на время переселиться к своим родителям в Старый Оскол.

Но нашим планам не суждено было сбыться – командование мне сказало как отрезало: ты, мол, человек военный, и никаких жен, детей рядом быть не должно!

– Значительно ли отличались функции Боровского-политрука в Союзе от того, чем позднее вам пришлось заниматься уже фактически в условиях войны?

– Я вас немного поправлю. «Там» – в Афганистане – я был пропагандистом полка. Так незамысловато называлась моя армейская должность, на которой я пребывал в чине капитана. Что касается заданного вопроса, вы на него сами частично и ответили. В первом и во втором случаях моей повседневной задачей было повышать уровень политической подготовки солдат, сержантов и офицеров, их боевой дух. Единственное, что сюда потом добавилось – это фактор войны, постоянного нахождения в зоне боевых действий. И еще, правда, одна обязанность появилась, которая требовала, пожалуй, не меньше внимания и сил. Это работа с местным населением, в подавляющем большинстве своем – до 95 процентов – совершенно неграмотным, забитым, запуганным. Главным моим оружием было слово, сила убеждения. Я не раз оказывался в довольно опасных для жизни ситуациях.

Через несколько месяцев после прибытия на новое место службы я пошел на повышение. Наш 28-й отдельный артполк подчинялся непосредственно армейскому командованию в Кабуле. Однако рядом с нами, в районе Шинданда, размещалась 5-я гвардейская мотострелковая дивизия, с которой мы часто взаимодействовали в ДРА. Наши пути с этой крупной частью пересекались еще в Туркестанском военном округе, в Кушке. Меня там, видимо, приметили, и когда в политотделе дивизии образовалась вакансия, пригласили туда пропагандистом. А вскоре не заставило себя ждать и присвоение очередного звания: майор. Примерно в то же время дивизию возглавил прибывший сюда Борис Громов. В то время он пока был еще полковником, огромная популярность и известность придут к нему позже, когда он в третий раз приедет в Афганистан и примет командование сороковой армией, последним покинет эту страну в феврале 1989 года. Уже с первых дней Борис Всеволодович произвел на окружающих самое хорошее впечатление – толковый, боевой офицер, прекрасно знающий свое дело, уверенный в себе…

С Громовым мы то и дело принимали участие в крупных боевых операциях. Перед каждым таким ответственным делом создавалась оперативная группа, которая и занималась детальной проработкой всех вопросов предстоящей операции. Наряду с комдивом в группу входили обычно представители штаба, оперотдела и я от политотдела дивизии.

Город Фарах, январь 1981 года

На всю жизнь в память мне врезалась операция, которую мы проводили в соседней Фарахской провинции. Наша разведка сообщила, что в горном массиве под названием Биби-Бачаран сосредоточена крупная группировка душманов. Мы – туда. Артиллеристы, танкисты, разведчики... Возглавил операцию сам Громов. Прибыли на место. Огня решили сначала не открывать, попробовали воздействовать на врага моральным способом. В моем распоряжении была особая машина – автомобильная звуковещательная станция, сделанная на основе бронированной разведмашины. Только вместо башни на ней были установлены мощные колонки, слышимость составляла до пяти километров. С помощью афганца-переводчика Хабибулы Артиши, постоянного нашего спутника в подобных рейдах, мы обратились к тем, кто засел в горных ущельях, с тем, чтобы они не оказывали нам сопротивления, что, дескать, «шурави» пришли в Афганистан с миром, ничего плохого им не сделают, что наша цель – помочь народу страны построить лучшую жизнь. К сожалению, эти обращения, многократно повторенные, не дали никакого результата. И в конце концов пришлось прибегнуть к более действенному средству – оружию. Именно тут я впервые по-настоящему узнал, что такое гибель боевых товарищей, что такое мужество и героизм. И в этот же день я впервые со всей ясностью и глубиной осознал настоящие цели и задачи нашего пребывания в ДРА. Ведь до этого мы думали, что нам придется здесь лишь в основном осуществлять охранные функции, помогать афганцам в налаживании мирной жизни. А попали в самую настоящую войну! Потери от операции в Фарахской провинции, если не ошибаюсь, были такие: двое убитых и пятеро раненых. Но даже этих, в общем-то, небольших потерь, может быть, не было вовсе, если бы мы тогда имели хотя бы бронежилеты. Да что там бронежилеты! Кое-кто из военнослужащих, отправляясь в тот памятный рейд в Биби-Бачаран, воспринимал происходящее как просто некую устрашающую прогулку по отношению к потенциальному противнику, засевшему где-то далеко в горах.

Но самое худшее, пожалуй, было в другом. Как потом удалось выяснить, случившееся в Биби-Бачаран было крупной провокацией душманов – или тех, кто стоял за ними, – против нас, советских войск. Этот горный район, оказывается, был очень почитаемым местом у мусульман, захоронен там кто-то из святых, что ли. Естественно, сразу стали усиленно распространяться слухи среди населения, что «шурави» воюют со святынями ислама, что они уничтожают все то, что дорого народу Афганистана.

Для нас произошедшее послужило хорошим уроком, заключавшемся в том, что помимо всего прочего нам, военным, надо было не только уметь храбро и грамотно воевать, но и более или менее хорошо знать традиции и обычаи страны, куда мы прибыли для выполнения интернационального долга.

– Анатолий Владимирович, как местные жители относились к вам, советским военнослужащим? И претерпевало ли это отношение изменения за тот срок, что вы со своими сослуживцами находились в Афганистане?

– Настороженность и некий испуг – вот, пожалуй, то, что мы чаще всего видели в глазах большинства афганских граждан. Они толком не понимали, с какой целью мы прибыли в их страну, чего им ждать от чужих, появившихся откуда-то с севера вооруженных людей. И лишь когда убеждались, что никакая опасность от нас для них не исходит, если они становились свидетелями добрых дел и поступков, на которые, в общем-то, всегда были щедры наши военные, их отношение к нам менялось – недоверие и страх уступали место доброжелательности, неподдельному и живому интересу к нам. Правда, силы реакции как внутри страны, так и за ее пределами, всячески старались посеять семена вражды и ненависти народов, населявших ДРА, к нам, и вообще ко всем, кто представлял тогда у них СССР. Приведу такой весьма характерный пример.

Для того, чтобы склонить симпатии как можно большего количества афганцев на свою сторону, мы разбрасывали с авиации над населенными пунктами листовки. В них на арабском языке в доходчивой форме – так нам казалось – рассказывали, зачем находится ограниченный контингент советских войск в их стране, что «шурави» хотят, чтобы на древней афганской земле воцарились мир и спокойствие, чтобы сюда пришло процветание. И вот представьте такую ситуацию. К примеру, попадает одна из листовок в руки муллы в каком-нибудь отдаленном горном селении. И он своим соплеменникам переводит ее на свой манер. Допустим, там, где в листовке утверждается, что мы пришли в Афганистан с миром и
добром, в «переводе» муллы звучит уже так: мы пришли к вам с войной, будем всех вас, собак проклятых, убивать. И так далее, и тому подобное… А что же действительно писалось в тех листовках большинству афганцев чаще всего оставалось, увы, неведомым из-за их почти поголовной неграмотности. Сами душманы в противостоянии с нами тоже нередко прибегали к наглядной агитации, и порой у них это получалось эффективнее, чем у нас. Они упор делали не на тексты, в которых простому дехканину все равно было никак не разобраться, а на простейшие изобразительные средства. Советские военные ими представлялись в виде звероподобных существ с хищным оскалом. С растерзанными младенцами и стариками, и все эти кровь леденящие картинки как бы должны были убедить каждого афганца: так будет со всеми, кто окажется в зоне досягаемости «шурави».

– В чем еще, помимо наглядной агитации, заключалась работа армейских политработников с мирным населением?

– Мы проводили с жителями также встречи, митинги советско-афганской дружбы. Показательна в этом отношении одна старая газетная вырезка, которую я специально взял с собой, готовясь к нашему сегодняшнему интервью. Корреспонденция с интригующим названием «Что скрывалось за тайником» была опубликована в газете Туркестанского военного округа «Фрунзевец» 30 апреля 1981 года, ее автор – ваш покорный слуга. Я вам прочитаю из нее небольшой кусочек, буквально несколько предложений: «Далекий горный поселок Зармардан посетили советские и афганские воины. Во время встречи крестьяне рассказали, что накануне в селение тайно проникли контрреволюционеры. Они распустили слухи, будто если в поселок придут войска, то будут убивать всех, у кого найдут коран или другие исламские книги». И далее я писал в статье о том, что, зная, как дорог для мусульманина коран, враги апрельской революции пытались выступать под видом «защитников» ислама. Сухие и достаточно скупые газетные строки, но как явственно помнится мне тот митинг в глухом, вознесенном под самые небеса горном районе!

Что примечательно, когда мы только еще собирались туда, в Зармардан, мы и думать не думали, что там уже должным образом кто-то «подготовил» почву для запланированной нами акции. Двинулись мы в Зармардан небольшим отрядом с минимумом военной техники и оружия. Всегда в подобных случаях так поступали. Люди, до которых мы хотели донести слово правды, должны были быть уверенными, что от нас действительно не исходило никакой опасности, что мы вовсе не такие страшные, какими нас изображают наши недруги.

Прибыли на место. Представители афганских вооруженных сил собрали жителей на площади – мужчин, женщины у них, как правило, в подобных мероприятиях не участвуют. Кто-то принес в двух мешках кораны. Оказалось, еще перед нашим приходом дехкане собрали священные книги и спрятали их в тайнике в горном ущелье. «Что делать, Хабибула, с этой литературой?» – растерянно спросил я нашего молодого афганского друга, выполнявшего обязанности переводчика с дари на русский язык. «Дорогой Анатолий, – не замедлил он с ответом, – лучше всего будет, если жители непосредственно из твоих рук получат то, что для них всегда свято и дорого». И научил меня как это сделать наилучшим образом.

Я извлекал из объемистого мешка очередной коран, прикладывал его к губам, затем ко лбу и спрашивал, чей он. Дехкане все хорошо знали свои священные книги, они по очереди подходили ко мне и получали их. Быстро разрядилась обстановка, установились доверие и взаимопонимание.

После митинга ко мне подошел один из местных жителей какого-то неопределенного возраста и пригласил к себе домой отведать его хлеба. Судя по одежде, он был из зажиточных, по здешним меркам. Мои товарищи стали отговаривать меня от этого: мол, главное, ради чего мы прибыли сюда, уже сделано, пора возвращаться в часть… И в какой-то мере они, конечно, были правы. Я достаточно сильно рисковал, отправляясь неведомо к кому и куда в гости. Меня по дороге мог подстрелить вражеский снайпер, могли, в конце концов, похитить… Таких случаев с похищениями наших военных в Афганистане было немало. Но мне не хотелось обидеть отказом афганца, который вроде бы с вполне добрыми намерениями сделал свое предложение. Да и Хабибула заверил меня, что он верит этому дехканину, что разумнее будет не отвергать его предложение. Это позволит как бы еще больше закрепить успех, достигнутый на митинге советско-афганской дружбы.

Вдвоем с переводчиком, оставив товарищей на площади, почти без оружия, если не считать пистолета, который был со мною, мы по узким пыльным улочкам двинулись вслед за немногословным бородатым незнакомцем.

Очутились на самом краю селения возле глинобитного строения, которое было покрупнее соседних. Тут же неподалеку – несколько коров, овец. Нас пригласили в какое-то подобие шатра, стоявшего возле дома. Стен у этого сооружения, державшегося на деревянных подпорках, не было. Только верх закрывался неплотной шерстяной тканью.

Одна из жен хозяина, видимо, старшая, увидев нас, засуетилась возле очага, она пекла лепешки. Другая жена с закрытым лицом сидела в сторонке во дворе в окружении маленьких детишек. Женщина, та, что готовила, сама к нам не подходила. Она передавала лепешки хозяину, а тот – нам. То же самое проделывалось и с кисломолочным продуктом наподобие айрана. Супруг осторожно принимал из рук женщины пиалы и с легким кивком головы обносил угощением нас.

Некоторое время сидели молча, потом хозяин вдруг о чем-то негромко заговорил с моим переводчиком. Я поинтересовался их беседой. Хабибула Артиши сказал, что, мол, его соплеменник просил передать этому русскому, то есть мне, как бы извинение за то, что они, афганцы, в основной своей массе живут бедно. И что он надеется, что мы, советские люди, поможем им в будущем зажить лучше и счастливее прежнего. Я тоже попросил передать нашему уважаемому аксакалу, чтобы он нисколько не сомневался в этом. Да. Именно для выполнения этой благородной миссии мы и находимся сейчас в ДРА.

Минут через тридцать-сорок, вспомнив о боевых товарищах, ожидавших нас на другом конце кишлака, мы стали прощаться с нашими гостеприимными хозяевами, даже тепло обнялись, как старые друзья. Когда уходили, я оглянулся назад и в этот момент встретился с глазами человека, только что принимавшего нас в своем доме. Выражение его лица меня поразило. Была в нем какая-то подавленность и глубокая печаль. Я потом долго размышлял над этим и в конце концов пришел к такому выводу. В тот день – и на митинге, и дома у дехканина – немало говорилось добрых и хороших слов о дружбе и добрососедстве двух стран и народов, о лучшей доле, которую заслуживают простые, трудолюбивые люди древней афганской земли. Но он, афганец, видно, ясно понимал, какая еще пропасть лежала между этими словами и окружавшей действительностью, через какие тяжелейшие испытания скоро придется пройти его родине.

На улице одного из афганских городов

Мое пребывание в Афгане составило около двух лет – с начала 1980 года по конец 1981-го. Таков был порядок: по истечении двухлетнего – максимум – срока пребывания в зоне боевых действий военнослужащего отправляли в Союз, ему прибывала оттуда замена. Много после нас еще пройдет через эту воюющую, раздираемую внутренними противоречиями страну ребят, но нам тогда, пожалуй, было труднее всех, и вот почему. Мы толком не знали куда пришли, что от нас требуется, как вести себя с населением, органами власти на местах. Наши части, которые дислоцировались в районе Шинданда, время от времени вступали в схватку с душманскими группировками, однако покончить с ними раз и навсегда было весьма трудно. Ночью – борец с неверными, защитник ислама, а проще говоря – бандит, а днем он добропорядочный дехкан, ничем внешне не отличающийся от остальной массы мирных граждан. Никак не шло на пользу делу и то, что поблизости была довольно протяженная иранская граница. Конечно, Иран это не Пакистан, где бандформирования в специальных лагерях регулярно с помощью американских и прочих западных инструкторов проходили подготовку, получали оружие, боеприпасы и все прочее, что необходимо было для ведения длительных боев с советскими войсками. Однако незадолго перед нашим приходом в Иране тоже произошли революционные события, приведшие к свержению шаха и бегству его за пределы страны. Иранцам в этой неразберихе пока по-настоящему было не до охраны своих государственных границ, да они еще и не могли хорошо уяснить себе цели нашего пребывания в Афганистане. И враги пользовались этим, находя нередко укрытие в соседней стране.

Как-то мой непосредственный начальник, возглавлявший политотдел 5-й гвардейской стрелковой дивизии, полковник Павлюченко предложил мне нанести с ним визит губернатору Фарахской провинции. Этой поездке, помню, армейским командованием придавалось важное значение. Она носила прежде всего ознакомительный характер и должна была, так сказать, поспособствовать наведению мостов сотрудничества между нашим командованием и местными властями.

Губернатор, а это был мужчина лет 45, по национальности пуштун, принимал нас в своем доме, проявив при этом необыкновенное радушие и такт. Однако когда начались переговоры, меня с переводчиком, прибывшим с нами, попросили удалиться из помещения. Разговор носил сугубо конфиденциальный характер. С полчаса мы с афганским товарищем находились в томительно-неопределенном ожидании на веранде, выходившей в большой, окружавший со всех сторон губернаторскую резиденцию, сад. Тут буйно произрастали пальмы и еще всякие такие деревья, которых я потом нигде не видел.

Наконец появляются губернатор с полковником. По внешнему виду последнего мне нетрудно было заключить: переговоры прошли успешно, найдено немало точек соприкосновения для дальнейшей взаимовыгодной работы. Больше с радушным главой провинции, входившей в зону ответственности нашей дивизии, мне не довелось встречаться. Но чиновники из его ближайшего окружения не раз потом посещали наш гарнизон в Шинданде, охотно заглядывали в клуб, или, точнее сказать, Дом офицеров, где нередко проходили концерты и другие культурно-увеселительные мероприятия.

– А что у вас произошло в Кандагаре? На одной из встреч с учащейся молодежью нашего города вы как-то упомянули о чересчур горячем приеме, который вам, военным, устроили в этом крупном населенном пункте.

– Было такое, – подтвердил с грустной улыбкой собеседник. – Но это было достаточно далеко от Шинданда, от Фараха. Вообще этот рейд, тот марш-бросок, который мы по чьему-то распоряжению из сороковой армии совершили на юг страны, у меня и сейчас, несмотря на то, что уже прошло несколько десятилетий, вызывает противоречивые чувства. Нам из Шинданда нужно было проследовать через Кандагар, второй по величине город Афганистана, до Калата, это уже юго-западнее Кабула. Ядро нашего отряда, где я находился в опергруппе, составляли восемь машин БМ-21. Это те же самые «Грады», которые мы в последнее время печально знаем по событиям на юго-востоке Украины. Душманы их очень боялись, ведь они хорошо знали, что такое винтовка, автомат, пушка, а эти БМ-21 для них были чем-то неведомым, таинственно грозным. Однако каким бы сокрушающим ни было оружие, оно имеет определенные особенности, которые надо обязательно учитывать в тех или иных случаях. Так вот, БМ-21 не били прямой наводкой, как танковые орудия, они работают обычно с закрытых позиций по дальним целям. Поэтому на марше, в пути, а тем более в гористой местности, нас должна была сопровождать охрана, а она практически отсутствовала. Чье-то головотяпство в армейских верхах, по другому я это не могу назвать, нам могло дорого обойтись. Но, как говорится, пронесло, наше стремительное передвижение из одного конца страны в другой обошлось без стычек с противником. Однако в Кандагаре избежать неприятного сюрприза нам не удалось. Там среди бела дня на одной из оживленных улиц нас… закидали камнями. Сделали это мальчишки. Ладно если бы все обошлось только камнями. По нам в образовавшейся суматохе даже стреляли. Одна из пуль влетела в боковое стекло кабины «Урала» где я сидел, и вылетела в другое. И хотя я был в каске, вряд ли она меня спасла, если бы пуля отклонилась всего на несколько сантиметром от своей траектории.

Нас явно провоцировали, явно толкали на какие-то ответные действия. Но инструкция, полученная накануне, нам запрещала отвечать на подобные выходки. Зачинщиков провокации даже не смущало то обстоятельство, что вокруг было много мирных афганских граждан, улица была полна! Миновав Кандагар, мы остановились для того, чтобы осмотреться, подсчитать ущерб от произошедшего в городе. Много было выбито стекол в автомобильных кабинах, хватало и пострадавших среди личного состава. Но раны, к счастью, в основном были не опасные – от осколков стекла…

В Калате мы пробыли около недели. Нас разместили в пригородной старинной крепости, находившейся на возвышенности. Здесь мы узнали, что дальнейший наш путь лежал в Дарвазагай, населенный пункт на самой границе с Пакистаном. Мы должны были сопровождать доставку грузов – продовольствия, боеприпасов – в этот отдаленный район ДРА. Дорог нормальных туда, в горные массивы, не было, и мы не представляли как будем выполнять это сомнительное задание. Узкие дороги – тропы были просто не для нашей мощной техники. Неоднократно связывались по радио со своим командованием, доказывая абсурдность нашего положения. Наконец нам дали команду: возвращайтесь в Шинданд, место своего постоянного базирования. Обратно мы двигались тем же маршрутом, только Кандагар, во избежание новых инцидентов, мы проехали уже ночью. Больше мне не приходилось в Афганистане, к счастью, принимать участия в выполнении столь сомнительных и толком не продуманных армейских операций.

Покинул Афганистан я 21 декабря 1981 года, дождавшись своего сменщика из Союза, из знаменитой Таманской мотострелковой дивизии. Он тоже был в чине майора, примерно моего возраста. Я похудел тогда килограммов на десять, выглядел уставшим, измученным нелегкими условиями службы в военный период. За несколько месяцев до этого получил контузию в одном из боев, подорвавшись на мине. Правда, контузия оказалась сравнительно легкой, без серьезных последствий для здоровья. Что в это время было у меня на душе, когда я уезжал из Афганистана домой к родным, думаю, вы догадываетесь. Не стоит об этом рассказывать, тем более слова тут будут совершенно бессильны…

Впоследствии я еще несколько лет служил в армии под Горьким (Нижний Новгород), пока не начались массовые сокращения. И в 1987 году, в разгар перестройки, я вынужден был расстаться с армией. К тому времени у меня, 45-летнего кадрового офицера, за плечами уже было 25 лет выслуги.

– Анатолий Владимирович, и раньше и в настоящее время довольно распространена в обществе точка зрения, что, дескать, нам не надо было влезать в Афганистан, что это послужило одной из причин развала СССР. Согласны с этим?

– А что нам надо было тогда делать – сидеть и спокойно наблюдать за тем, что творилось у нас под самым боком, возле южных рубежей страны!? Не секрет, что США со своими союзниками делали все для того, чтобы расшатать ситуацию в ДРА, чтобы ввергнуть страну в хаос беспорядков и гражданской войны и чтобы пламя этой войны перекинулось на соседние регионы Советского Союза. Американцами в те годы отрабатывались различные террористические методы, и теперь этот «афганский» опыт ими активно используется в разных регионах планеты. Всякие террористические, радикальные исламские группировки – так или иначе их порождение, которые позволяют им достигать своих целей, зачастую весьма далеких от идеалов мира и демократии.

США, мягко говоря, лукавят, когда говорят о выводе своих войск из Афганистана. В любом случае, на мой взгляд, они останутся в стратегически важном для них регионе. А весь их «вывод» из исламской республики будет заключаться в том, что свои военные базы они просто переместят в соседние, близлежащие страны. В частности, такую возможность на сей счет они сейчас прощупывают в нашем Казахстане.

Возвращаясь к вашему последнему вопросу, скажу, что мы там, на чужбине, не только воевали, но и много строили дорог, больниц, школ, предприятий, кормили, лечили и обучали афганцев. Я недавно был очень удивлен, прочитав в одной книге о том периоде: в числе покидавших последними Афганистан воинских частей были и строители, военные строители! Это свидетельство того, что строительство там нашими велось до последнего дня, использовались любые возможности, чтобы помочь афганскому народу в налаживании экономики, мирной жизни.

г. Уральск

Республика Казахстан