На фото: Константиново, родина Сергея Есенина

Лет двадцать семь назад, или чуть больше, мы с Ириной были любезно приглашены Владимиром Петровичем А-вым отдохнуть недельку в жаркий период августа на реке Оке, у села Константинова. Нам давно хотелось отдохнуть на природе, в палатке, с костром на воле и у воды.

Основную часть отпуска мы уже использовали для улучшения своего быта, оставалось не более недели.

Петрович, как мы его называли за несколько лет сотрудничества, сразу рассказал о красоте русского раздолья, обширных заокских заливных лугов с замечательной рекой, с журавлями, собирающимися в стаи для отлёта в новые тёплые страны. Обо всём этом, кажется, мы знали, когда проектировали схему развития региона, но то, с какой любовью рассказал А-ов, нас потянуло туда, в село Константиново, на родину великого русского поэта Сергея Александровича Есенина, где с 1965 года существует музей его имени, в котором директором – Владимир Петрович.

Добрый, спокойный и выдержанный, он, пожалуй, как и руководители других музеев-усадеб, был откровенен и, приглашая нас в гости, говорил чистую правду.

– Я вас не хочу уговаривать, вы не малые дети. Собираетесь отдыхать на природе, в лесу и у воды, а не сообразили, что в лесу комары и слепни. И не знаю, что ещё… И поэтому вам не советую. А у меня – «дача» на высоком берегу Оки, правда, не достроена, но в этом и прелесть. Могу гарантировать хорошую погоду и ночной сон на сеновале в сарае, как у поэта – «с шубой овчинной иду я на свой сеновал». И вы будете так же, только без шубы овчинной, ходить на сеновал. Гарантирую замечательное купание в реке, можно ловить рыбу, если будет возможность, готовить горячую пищу и чай на костре, приспособленном к таким целям. А с милым и в шалаше приятно.

– Убедил, Петрович, мы приедем в ближайшую среду или четверг – придём прямо к тебе в музей, хорошо?

За несколько лет знакомства мы сдружились и называли друг друга на «ты» и по отчеству или по имени; естественно, по имени-отчеству – только в присутственных местах и перед начальством.

Так случилось, что перед тем, как ехать, я получил небольшой гонорар в 100 немецких марок за статью, напечатанную в газете «Franctfurte am Meine duesche algemeine Zeitung». По тем временам одна марка стоила 120 рублей, а 100 – 12000 рублей. Ощутимая поддержка в короткий отпуск.

В Москве и в Рязани мы купили для начала небольшой пищевой набор в туристическом ассортименте, да бутылку водки и бутылку сухого вина – отметить с Петровичем встречу у костра. Простыни для спанья на сеновале мы взяли из дома.

Встреча с Петровичем в музее произошла около полудня. Среда – первый рабочий день недели в музее, жарко, и Петрович предложил нам выпить родниковой воды, с газом, из сатуратора.

Разговор в кабинете директора был коротким, А-нов пригласил показать нам усиленную новыми предметами экспозицию, а их появилось немало. Значит, хорошо поставлена собирательская работа – одна из основных функций музейного дела.

Мы оценили работу коллектива и сказали Петровичу, что он на правильном пути к созданию музея-заповедника. Этот музей-заповедник, наверняка, будет одним из наиболее посещаемых и интереснейших.

– Да, – улыбчиво сказал он, – только личная-то жизнь не складывается, всё отдаёшь Есенину. Он как будто мне старший брат.

– Он мог бы быть тебе и отцом! – сказал я, и вместе с директором мы заулыбались.

– Я как-то не могу назвать поэта, ушедшего из жизни в 30 лет, своим отцом, он мне как брат…

Петрович замолчал, но пауза длилась недолго:

– Ребята, вы ведь с дороги устали и не ели, а на воле жарко, надо вас отвести на место, где вы будете отдыхать.

Погода, как по заказу Петровича, выдалась, действительно, солнечной, жаркой, вода в реке чистая, мягкая, напоминает к вечеру «парное молоко». Так говорят местные жители о воде.

День перевалил на вторую половину и уже заканчивался для посещения музея.

По-приятельски Петрович изыскал возможность во второй половине рабочего дня устроить нас на природе, в сарае с душистым свежим сеном.

Пешочком прошли по селу, мимо церкви во имя Николая Угодника, в которой были открыты двери, и женщины молодые и старушки заходили в притвор, как нам показалось, на вечернюю службу, что подтвердил и Петрович.

Сбросив свой небогатый скарб в тень между кустами смородины и крыжовника, мы бросились с крутого берега к реке, а Петрович разводил костёр, чтобы приготовить вечерний ужин. Мы бежали с кручи, не чувствуя ни ног, ни усталости, ни голода. Я снял обувь и вошёл в воду. Она показалась мне вначале не очень тёплой, но через несколько секунд я почувствовал тепло и лёгкость. Быстро сняв шорты, майку, смело окунулся всем телом, и поплыл по течению.

Ирина последовала моему примеру и поплыла с удовольствием; течение было очень сильным, и я крикнул ей, чтобы она возвращалась на берег.

Вода взбодрила нас, и пропал жар в теле, нагреваемый солнцем. Уходя от реки, мы обнаружили источник с холодной, как лёд, водой.

На берегу уже ждал Петрович:

– С почином вас! – крикнул он, – у меня шашлык из постной свинины готов.

– А у нас имеется что-то к шашлычку твоему! – громко сказал я и достал из сумки бутылку водки и бутылку красного вина. – Вот теперь будет с почином, – продолжал я, разливая в стаканчики водку.

Выпивка, приятный вкус жаренного мяса на горячих углях мангала, незаменимый запах дыма от костра, отгоняющего комаров – всё располагало к доверительному разговору: вначале о погоде, которую нам «приготовил» Петрович, затем о музейных делах (без них не обошлось). Потом вспомнили, как ходили в деревенскую баню в Кудрине, где жил великий мастер художественный резьбы по дереву Василий Петрович Ворносков; теперь там живёт его правнук Миша Ворносков, который стал продолжателем дел мастера. Мы говорили и о многом другом, что проходит у нас на глазах или в средствах массовой информации.

Ужин на природе затянулся надолго. Петрович даже искупался вечером, во время нашего обустройства в сенном сарае. Мы продолжали наш разговор на разные темы, выпив всё алкогольное содержание.

Утром следующего дня мы проснулись в нашем с рубероидной крышей вигваме сравнительно рано; солнце уже поднялось над горизонтом на уровне дальних высот леса, а по реке слышался тихо-мерный шум двигателя небольшого корабля.

– Доброе утро, Ирина! – произнёс я с уверенностью, что она вместе со мной встанет, и мы с высокого берега будем любоваться рекой, широкими заливными лугами, где вдали протекало старое русло Оки, старица, а дальше – серый густой туман и еле просматривается горизонт, чуть окрашенный розовым цветом зари.

Утро было погожее, и мы в купальных одеяниях вышли из нашего вигвама на землю. Стопы босых ног почувствовали холодок утренней росы, а яркое солнце сразу обдало плечи ласковым теплом.

Распахнув дверь и отбросив полог, чтобы проветрить головокружительный духман свежего сеновала, полюбовались картинами заокских далей, мы, насколько хватило сил, бросились с крутого берега вниз, к реке, и вначале остановились у источника, где набрали живой водицы в трёхлитровый бачок, спустились вплотную к реке. В ярких лучах утреннего солнца вода в реке играла почти полной цветовой гаммой.

Мы сделали по несколько упражнений и вошли в воду, заметив, что у самой кромки воды образовалась песчаная, весьма твёрдая отмель. Жаркое лето повлияло не только на растения, которые в какой-то мере стали усыхать, но и на реки, о чём говорит и песчаная отмель на Оке.

Я несколько раз окунулся с головой в бодрящую воду и проплыл недалеко от берега вдоль по течению метров пятьдесят. Ирина, любительница плавать, не выходила из воды минут двадцать. Солнце, свежий воздух и вода – всё создавало хорошее настроение, и мы решили после скудного завтрака провести время до обеда у реки.

Обедать ходили в ресторан, что находился на краю высокого берега в пределах музейной территории. Ирина предложила поход в ресторан по мокрому слежавшемуся песку вдоль реки с выходом на берег непосредственно к ресторану. Мы поднялись к нему по крутой деревянной лестнице.

В ресторане сидели пять-шесть человек. Мы выбрали столик напротив северного окна, из которого видна река и синетуманные дали, а свежий воздух с небольшой прохладой из открытой узкой дверцы бодрил разгорячённые на солнце лицо и грудь. И хотелось выпить холодного русского кваса.

Мы попросили официантку, молодую девушку школьных лет, принести по стакану квасу и заказали лёгкий обед с мороженным и чаем на десерт.

Жаркий день катился к вечеру, солнце уже не так сильно грело и утомляло, и мы вышли из ресторана и неспешно пошли по территории музея, затем – через дорогу, в магазин, чтобы купить что-нибудь к вечернему и утреннему чаю, а когда вышли из помещения, увидели у памятника Есенину Петровича, разговаривающего с каким-то человеком.

– Смотри, Петрович с кем-то! – показал я Ирине.

– Вижу, подойдём к ним… – ответила она.

На подходе к двум, пожалуй, достаточно умудрённым персонам, спорящим, как я понял, о литературе, Петрович бросился нам навстречу, обнимая нас широко раздвинутыми руками.

– А я хотел пойти к вам и встретил Сенина, нашего рязанского поэта, – на одном дыхании заявил Петрович. – Он выпустил книжку, только мне не нравится его стихотворство: Сенин не Есенин. Пойдёмте, я вас с ним познакомлю.

Сенин оказался поэт как поэт, выставлял себя чуть ли не продолжателем Есенина, только без одной буквы в фамилии, но стать своего великого земляка блюл чётко: побрит, помыт, галантно одет, в галстуке, и, как бы равняясь на того первого поэта 20-х годов нашего века, с книжкой в кармане и подшофе.

– Сенин Анатолий, – отрекомендовался поэт.

Мы назвали себя, и он, спросив предварительно Петровича, где остановились дорогие гости, предложил пойти вместе и сбегал в магазин, купил две бутылки водки и сухого вина. Рассмеялся и похвалился:

– Получил гонорар за книжку, – он вынул из кармана книжку в мягком переплёте и протянул мне. – Я поэт как поэт, как и вся наша братия, – гонорар даётся ему не за труды, а за смелость дурачить людей; пускай, мол, он погуляет, одумается, и будет писать, как надо правительству, партии, а народ знает, что и как дышит.

– Насчёт дурачества я с тобой не согласен, Анатолий! – твёрдо сказал Петрович, а я подтвердил мысль Ан-ва.

– Если ты поэт, – служи народу, ибо «глас народа – глас Божий»! – сказал я, процитировав Константина Аксакова.

Мы шли тесной толпой длинной улицей села Константинова. Шли с разговорами. Я приоткрыл несколько листов книжки, которую дал мне Сенин, и не нашёл ни одного стихотворения в духе Сергея Есенина.

По дороге встретили сидящую на скамейке у палисадника женщину, знакомую мне раньше. Екатерина Михайловна, тётя Катя, работница гостиницы при музее, узнала Владимира Петровича и подумала, что к нему приехали из Москвы, встала и пошла навстречу, и тогда она поняла:

– Ба-а! Какие люди-то. Гости московские. Я ведь вас помню, в прошлый раз приглашала вас в гости к чаю…

– А мама-то ещё жива? – перебил я её.

– Нет, не жива, ушла не так давно.

– Сколько ей было, то есть с каких лет она помнила Есенина? – спросила Ирина.

– Надо думать, – восемьдесят пять, а в те времена, когда стали учитывать народонаселение, приписывали года, чтобы молодого человека взяли на работу.

– Жаль бабушку Дуню, какая была разумная старушка! – произнёс я и сказал на прощание: – Бабы Дуни нет, и нет живой памяти о выдающимся человеке.

– Спасибо вам, за радость встречи, спасибо за дела, которые вы ещё делаете. Здоровья вам и долгих лет жизни… – произнесла Ирина.

Когда пришли к вигваму, я вспомнил, пока готовили к ужину какие-то закуски, тот осенний день в избе бабы Дуни. Мы, вся компания, зашли в гости к Екатерине Михайловне, её мама пряла пряжу, сидя у окна. Помнится, я спросил старую женщину, занимающуюся ручным трудом, о том, помнила ли она Сергея Есенина в юности.

– Да, – сказала старушка, не отрываясь от работы. Веретено накручивалось быстро, и так же быстро говорила баба Дуня:

– Я помню, вот так же, как вы, приехал он с друзьями из Москвы. Они увлечённо говорили, Сергей читал свои стихи. Я это видела. Голос его был необыкновенный, звучный и певучий. Они смеялись, выпивали вино прямо на улице, кто из стакана, а кто прямо из бутылки. Какое вино они пили, я не знаю, но бутылки были из чёрного стекла. Сергей иной раз брал тальянку, таких гармоник сейчас нет, и пел частушки, сочинённые тут же, под гармошку.

– А как он выглядел? – спросил я.

– Он был красивый и живой… молодой – казалось, Сергей был моложе наших парней, которым по 25 и по 30 лет, невысокого роста, и силы было в нём, как у мерина, – баба при этом улыбнулась, и продолжала: – Ну, сравнить только можно с матёрым мужиком… Из одежды любил простую полотняную рубаху-косоворотку, подвязанную ремешком или верёвочкой, и плисовые штаны. А когда стал знаменитым, приезжал в тёмном костюме, в белой рубахе с галстуком; вот, как этот парень. И баба Дуня показала на Толю Оленина, моего приятеля.

Толя, знаток изустно всего Есенина в малой форме и содержании, спросил:

– А в ваши годы были такие вот гусары, как мы? – показывая на нас.

– Гусары-то были, а такой пьяни не было! – ответила баба Дуня и засмеялась, и вся наша компания грохнула гомерическим смехом. Один из моих друзей – Виктор, с красным носом, красными глазами и пьяненький, стал хриплым голосом оправдываться:

– Мы не пьяни какие-то, мы в честь Есенина выпили. Сегодня праздник – день рождения Есенина.

– Праздник праздником, а глотку-то держи сухой! – это были её последние слова.

Всё мгновенно вспомнилось, и я казался отдалённым, неразговорчивым на время.

Закуска лежала в одноразовых тарелках: буженина, лук зелёный, огурцы свежие и малосольные, хлеб, масло сливочное в пачке, сыр твёрдый…

В основном всё брали руками, но и пластиковые вилки тоже пригодились.

Говорили о разных делах: о литературе, о кино, о политике, а Сенин спросил, где, мол, мы питаемся? Я сказал, что завтрак и ужин у костра с чаем и бутербродами, а обедать ходили в ресторан.

Меня перебил Петрович, он сказал:

– Зачем ходить в ресторан, можно на костре приготовить горячее-то блюдо. Картошка уже поспела, капуста наливается, огурцы есть разные, лук зелёный хорош. Можно квасу купить и делать окрошку… Холодное первое блюдо в жару очень неплохо ложится на желудок. На чай всегда можно вскипятить воды. Ну, я так думаю, что чай вы не будете пить, а родниковую воду с пряниками. Так что отказывайтесь от ресторана. Здесь всё в твоих руках, что хочешь, то и сделаешь…

– Что ж, – сказала Ирина, – резонно и выгодно для кармана, и завершим этот разговор.

Сенин предложил выпить за гостей, которые не забывают родину Поэта, и, дай Бог, чтобы у них всё состоялось. Выпили водки, запивали сухим вином, разбавленным наполовину родниковой водой. Затем выпивали за книжку, которую держал в руках Толя Сенин. Он прочитал несколько стихотворений… Читал однозвучно, без особого выражения, словно пономарь. Петрович сказал ему об этом и даже прочитал строки его же сочинительства.

Ирина знала, что Владимир Петрович частенько при встречах с реставраторами из института в недалёком прошлом любил читать стихи Сергея Есенина, творчество которого он знал наизусть, попросила его почитать что-нибудь. Ан-ов встал подальше от костра и дыма от него, сказал:

– Я прочту для начала ранние стихи. – и он читал:

Вот уж вечер, роса

Блестит на крапиве.

Я стою у дороги,

Прислонившись к иве.

В тихом звоне сумерек с приближающимся закатом, голос чтеца звучал опьяняюще чисто, в нём чувствовались различные упоительно тонкие ноты отдельных слов. Петрович то повышал голос, то снижал, и в этом была тайна его декламации. С придыханием тихо, чуть слышно он завершил стихотворение:

И вдали за рекой,

Видно, за опушкой,

Сонный сторож стучит

Мёртвой колотушкой.

– Браво! – сказала Ирина громко, – Вот как надо читать-то! Владимир Петрович, вы профессионально и вполне по-своему читаете так, как будто с ним дружили и общались.

Мы просили Ан-ва почитать из «Анны Снегиной», поэмы. Это выдающееся во всех отношениях стихотворное произведение, пронизанное гражданским пафосом, сердечной лирикой и безответной и грустной любовью к женщине, которую поэт знал ещё в ранней юности.

– Что вы, ребята, я, пожалуй, не смогу, здесь нужен талант и профессионализм! – Взмолился Владимир Петрович. – Нет, нет, что вы?!

– У тебя, Володя, – сказал я, – кажется, есть всё, и талант, и профессионализм, и что-то другое, есенинское, и твоё. Ты чудесно читаешь.

Окрылённый дружескими положительными словами и вниманием, он заявил:

– Я прочту, но не всю поэму, а отдельные места, которые, думаю, и вам нравятся больше, чем мне, и он заулыбался. Прошла минутная пауза, и Петрович стал читать.

Село, значит, наше – Радово,

Дворов, почитай, два ста.

Тому, кто его оглядывал,

Приятственны наши места.

Богаты мы лесом и водью,

Есть пастбища, есть поля.

И по всему угодью

Рассажены тополя.

Читал он тихо, не взрываясь, однотонно. «Так, как надо», – подумалось мне. Это начало, а оно всегда бывает ровным, но задевающим некоторые душевные струны. На втором восьмистишье поднял на мягкую ещё нотку голос, а с третьего – взял громкую ноту, когда сказало «грозном судье-старшине» и особенно о том, что власти прибавляют к оброку «по мере муки и пшена».

Раз – власти, на то они власти,

А мы лишь простой народ.

Там не было ещё равенства и свободы. Народ – производитель продуктов, не считал себя силой. Всё в стране «берёзового ситца» исходило от богатого и «доброго» барина, а крестьяне выполняли требования своих господ. Эти слова он произнёс с высоким пафосом и любовью к народу.

Прочитав из первой главы поэмы, – рассказ возчика поэту, едущему в радовские места на охоту, Петрович перешёл на несколько возвышенный тон. Видимо, именно те строки живо врезались в память:

Беседа окончена…

Чинно

Мы выпили весь самовар.

По-старому с шубой овчинной

Иду я на свой сеновал.

Иду я разросшимся садом,

Лицо задевает сирень.

Так мил моим вспыхнувшим взглядам

Состарившийся плетень.

Когда-то у той вон калитки

Мне было шестнадцать лет,

И девушка в белой накидке

Сказала мне ласково: «Нет!»

Далекие, милые были.

Тот образ во мне не угас…

Мы все в эти годы любили,

Но мало любили нас.

В этом месте чтец остановился, и, сделав паузу, сказал:

– А вот как звучат окончательные строки: спустя некоторое время – война, разруха, голод и холода… Бурные годы перестройки России новой властью. Герой, уже умудрённый жизненным опытом, говорит с другой стороны:

Так мил моим вспыхнувшим взглядам

Погорбившийся плетень.

Когда-то у той вон калитки

Мне было шестнадцать лет.

И девушка в белой накидке

Сказала мне ласково: «Нет!»

Далекие милые были!..

Тот образ во мне не угас.

Мы все в эти годы любили,

Но, значит,

Любили и нас.

«В шестнадцать лет мы и любили, быть может, несерьёзно, нет. Любовь между способным мальчиком из крестьянской среды и девушкой-дворянкой мучительна, если даже девушка любит парня-босяка и хочет быть с ним, ей не дадут родители благословения. Но когда крестьянский парень поднимается, растёт как необходимый обществу, начинают тогда прагматичные струны души приходить на круги своя. Но круг-то сделан, только не тот».

Владимир замолчал, и мы сильно втроём прокричали: «Браво, браво, браво!»

– Ну и ты что-нибудь покажешь нам, – присаживаясь на корточки, ответил на свой успех Петрович, – один поэт прочитал нам хреновенько, не по-поэтически, теперь слово тебе хорошенькое. – Обратился он ко мне.

– Я последнее время почти ничего не писал, только вот Ирина поспособствовала: день рождения ведь у неё, и я сочинил что-то лёгонькое – «На Оке», написанное экспромтом.

– Это уже интересно – сказал Сенин – Давай читай!

Я спешу к реке по круче,

От загара красный.

Утонуло солнце в туче,

Будет день неясный.

На воде гудят моторы.

Тут и там рыбачат.

Где-то песни, разговоры,

Где-то кони скачут.

Ты идешь со мною рядом,

Бедрами играя.

Нам не нужно, нам не надо

Никакого рая.

Будем плавать до рассвета

В тишине бредовой.

Отлетает август лета,

Вот и Спас медовый,

Вот и яблоки поспели –

Скоро разговляться.

Раскричались коростели,

И грачи резвятся.

А луна роскошной дамой

Смотрит с поднебесья.

И висит над переправой

Удалая песня.

Над рекой горят огни.

Мы с тобой здесь не одни.

17 августа 1992

Константиново на Оке

– Какая чудесная зарисовка! – выразил своё почтение Сенин, – Да, какая дикция, прелесть!

– В нём нет ничего особенного, – добавил я, – утренняя разминка: упражнения, водные процедуры, вода из родника…

– Но в нём есть какое-то обаяние, эстетическая доза хорошего настроения. – Определил Петрович. – Хорошо-то, хорошо... но давайте сменим пластинку, поговорим о наших сиюминутных делах:

– У тебя, Петрович, не только сиюминутные, но и ежедневные дела, не за горами столетие Есенина. Осталось чуть больше двух лет. Надо много сделать: подготовить музей, то есть всю территорию и строения, все памятные места приближённо к тому виду, когда тут жил поэт. Большая научно-изыскательская работа и работа реставрационная.

– Да. Ты правильно говоришь, дружок. Здесь нельзя мельтешить, приедет большое количество гостей, любителей поэзии, приедут художники, артисты. Конечно, литераторы-поэты, писатели… Асфальтированную дорогу делаем от Рязани до Константинова, и, значит, увеличится поток посетителей.

Эти и другие вопросы волновали директора.

Он был первым, и за 30-летний период работы поднял, так сказать, с колен на ноги основные объекты усадьбы. Дом на высоком берегу реки Оки, подход к нему – обустроил территорию, создал тематическую экспозицию. Отреставрировал дом родителей и участок с сараем.

Так Владимир Петрович постепенно за годы руководства создал музей, посвящённый Сергею Александровичу Есенину. И не завидно поклониться в ноги такому деятелю русской культуры. А он думает об объектах, снесённых и уничтоженных в советское время. Он знал, где бывал Есенин в детстве, и что можно и что нельзя делать в юные годы. Молодые годы – все эти памятники и места должны нести информацию о поэте, голосовую и видимую, вплетая в жизнь молодого и среднего возраста, показывая им, что можно и что нельзя делать в юные годы. Поэт ушёл из жизни очень молодым – в 30 лет. Его литературная работа заняла не более 15 лет, и за то короткое время он перевернул язык русской лирики, который стал поэту как бы собственным языком, а затем и популярным языком русской поэзии, ибо он мог выразить сокровенные чувства обычного человека.

У него особое отношение к женщине, которая страдает от невысказанных желаний, любовь к родине, к отцу, к человеку, зрелому и известному, талантливому и душевному…

Много замечательных качеств в характере самого Поэта и в мыслях, которые он выражает в стихах. Иным становится взгляд Есенина на природу, на человека как вершителя всего богатства общества.

Поэт понимает, что любовь – это всё, значит, она не только для человека, в человеке и между людьми, она – к животным, к флоре, к неживой природе, а животные во многом чувствуют любовь человека и тянутся к нему. В поэме и в отрывках, прочитанных Петровичем, были всплески и ровное дыхание есенинского слова и музыка стиха.

– Мне очень нравится, с каким пиететом автор относится к Родине в незабвенном письме Анны Снегиной из-за рубежа. Я прочту это место, – сказал Петрович:

Теперь там достигли силы.

Дорога моя ясна…

Но вы мне по-прежнему милы,

Как родина и как весна.

– Любовь – категория вечная, истина в последней инстанции, – говорит Сенин.

– Любовь – это Бог! – добавил я.

– Бог-то Бог. Да будь сам неплох! – пословицей обратил на себя внимание Сенин, – пора и на покой, почти полночь.

– Ты куда идёшь, Толя? – спросил Петрович.

– Здесь, недалеко. Арендую у бабы Мани небольшой угол, я с ней договорился, чтобы она не закрывала калитку, а через неё – в террасу, приделок к дому, хорошо, воздух свежий.

– Ну, а я, как обычно, – сказал Петрович.

Ас-ов и Сенин разошлись по своим «квартирам», арендованным у старых жителей села. А мы стали получше устраиваться в нашем вигваме. Вечер был тёплый. Дневная жара ушла куда-то за реку, в заливные луга.

Мы лежали на сене. На сеновале, какой, быть может, описан Поэтом в поэме «Анна Снегина», отрывки из которой читал Петрович, и я сказал:

– У нас, как у Есенина в поэме, только шубы овчинной нет…

– Ещё бы шубу, и мы совсем бы сгорели и задохлись, – перебила Ирина, – и так дышим одним дурманом.

– Не дурманом, а духманом. Дурман – ядовит, и его тут нет.

Однако, мало-помалу смыкались глаза, и уходили постепенно картины костра, пищи, питья и закусок, слова сидящих и стоявших у костра, дымок. Отгоняющий мелких кровососов, комаров и мошек, сон вступил в бесчувственное тело. Мы хорошо заснули и прекрасно спали на целой горе слежавшегося сена, и вдруг нас одновременно разбудил ужасный вой и крик, лай собаки, просьба о помощи человеческим голосом…

– Что это? – спросила тихо Ирина.

– Я ничего не пойму… То ли волки воют, то ли какие-то звери, напавшие на хозяйственный двор.

– Это же рядом с Федякиным оврагом, в трёхстах метрах от нас; я боюсь, вдруг пойдут к нам эти звери.

Страшные звуки и голоса приближались. Казалось, вот они совсем рядом, от нас, может, в 100 метрах. Их рычание. Блеяние овец. Мычание коров с лаем собаки дворняжки да невнятные голоса женщин – всё навалилось и на меня тоже сильным страхом, какого я не ощущал никогда. Ирину от страха била сильная дрожь, так что мне пришлось навалиться на неё всем телом.

На время страшный «ор» прекратился.

– Как в рассказе Юрия Казакова «Кабиасы», – сравнила Ирина ситуацию, дрожа, вцепившись в мою грудь.

– Возможно, и так: нынче модно дурачиться по ночам, особенно в сельской местности; кого-нибудь пугают, – успокаивал я Ирину.

Не более пяти минут продлилась пауза, и снова заревели звери, залаяли собаки, заголосили люди, прося о помощи. Мычали коровы, орали быки, ржали лошади – пошла новая вакханалия, но скоро рычание и звуки, голоса людей стали уменьшаться, «кабиасы» пошли вверх по оврагу, и я сказал Ирине:

– Это никакая ни беда, а молодёжь пугает кого-то, а тот бежит от оркестрантов, они за ним.

– А вдруг они пьяные и заглянут к нам на участок, а мы здесь, и они нас прибьют. Я одеваюсь на всякий случай, может, придётся и нам бежать от «кабиасов». Ты тоже давай одевайся, – беспокойно тряслась Ирина.

Слова Ирины заставили меня спуститься «с облаков» на минутку на землю, и я тоже стал одеваться, а «кабиасы» только что бывшие в пределах нашей территории или на границе её, видимо, уходили всё дальше от нашего логова и уже не так сильно и страшно слышались их отвратительные голоса.

Мы вышли на волю. Воздух, свеж и прохладен, обдал лицо бодростью и лаской, а ноги босые щекотала вечерняя роса. Тёмное небо, словно брильянтами покрыто яркими звёздочками, под которыми висит круглый фонарь луны, освещающий землю тёмно-жёлтым светом.

– Какая красота! – восхитилась Ира. – Сколько звёзд, их не счесть, мириады. Но только мы во всём космосе можем любоваться и считать эти милые бриллиантики…

– Ты права и не права, – перебил её я, эти «бриллиантики» – солнышки и планеты; да только землянам дано счастье смотреть на них, а там могут быть существа по факту учёных выше нас разумом…

– Невероятно, – Ирина на минутку замолчала и приблизилась ко мне, ещё дрожа от страха, – я прижмусь к тебе, так будет потеплее…

– Прижмись, но ты дрожишь не от холода, а ещё не прошёл стресс. Ну, да, ладно, кабиасы-то, вроде бы, пропали, куда-то ушли.

– Может, к нам? Они такие, могут… Вон, Жукова как напугали, – у Юрия Казакова в рассказе. – Полушёпотом, на ухо говорила подруга, прижимаясь к моему телу, к холодным, росой обмытым ногам, и она успокоилась.

– Ира, ты спишь у меня на плече, – тихо произнёс я. – пойдём в наш сарайчик, «кабиасы» твои пропали, их не слышно, пойдём…

Петрович пришёл утром сравнительно рано, и мы услышали скрип сколоченной из старых досок калитки, временно установленной на участке, огороженном сеткой рабица.

Хозяин шёл в недостроенный дом, и, проходя мимо сарая, я спросил его:

– Ты что-то раненько встаешь?!

– Дела… Я тут всю ночь не спал, какие-то дьяволы не давали спать, всё орали на разные голоса.

– Они и нас напугали дурными криками: то волки, то собаки, то коровы, овцы, гуси и куры, кричали и люди о спасении! Мы думали к нам придут и сделают нехорошее!

– Что это было, Владимир Петрович?! – громко спросила Ирина, – Это «кабиасы»?!

– Не думайте, – это свадебное явление. В селе свадьба. Вот среди ночи и начинают пугать молодых. Выпрашивая у них выпивку. Дураки, парни, ребятишки, да и взрослые в оркестре; взрослым надо выпить-то, а не ребятишкам. Полсела не спит с этим, как ты говоришь? – каби-ками…

– «Кабиасами», Петрович – поправила его Ирина.

Мы опять заснули и вышли из сеновала, когда солнце стояло почти над головой. Был выходной день, и в доме стучали топоры и молотки, визжала электропила, заглушая неслабые голоса работников.

С крутого берега нам уже ничего не стоило сбегать к роднику, набрать «живой» водицы, окунуться в реке и подняться наверх. Такая пробежка длится не более получаса.

Поднявшись на вершину берега, мы увидели Сенина, который пришёл с бутылкой водки и принёс целую сумку красивых яблок.

– Доброе утро, привет всем! – встретил нас Анатолий с радостью…

– Доброе, доброе! – сказали мы почти в унисон.

– Я вас жду с нетерпением, Петрович занят, надо бы здоровьице поправить, – и он сел на скамеечку, сделанную наспех, около костра. – Вы ночью хорошо спали?

– Неплохо, если не считать переполоха, какой наделала в селе дурацкая компания страшными криками и дебильными выходками; кого-то гоняли, видимо, у сватов просили выпивку. Я назвала их «кабиасами», сатанинским отродьем.

– Такой деревенский обычай страшилки устраивать во время свадьбы и у сватов выпрашивать выпивку. А кто-нибудь что-то нехорошее скажет – зараз попадёт в руки ряженных сильных парней, а если он вырвался и убежал, то за ним гоняются со страшным криком, свистом, рёвом и звуками, имитирующими чертей, волков, кабанов, лошадей и коров, овец и коз. Человек среди этого гвалта и ора, с одной стороны, чувствует себя преступником, с другой – пострадавшим, – объяснил Сенин. Затем продолжил: – Давайте выпьем за нас, за удачи. За хорошее настроение и здоровье…

В момент, когда говорил Анатолий, вышел на волю Петрович, улыбаясь и что-то говоря, но за визгом электропилы не было слышно его голоса. Увидя приятеля, Сенин остановил движение соучастников:

– А вот и Петрович! – крикнул Сенин. – Иди к нам, мы поднимаем бокалы за наши удачи, и, естественно, вместе с тобой и за твои драгоценные дела.

Петрович подошёл, и мы выпили по полстакана водки, закусив прекрасной мельбой.

– Вкусные яблоки, под них можно бы ещё выпить, – вырвалось у меня, – такие зреют у хозяйки, где ты ночевал?

– Да–а! – протянул Сенин, разжёвывая яблоко. – Она мне дала ведро, я даю ей пятёрку, она не берёт, оставил на столе и пошёл.

– Насчёт выпивки – дело мне очень неудобное, – сказа Петрович, – ребята занимаются работой, а я буду пьянствовать с вами, так не пойдёт. Мы решили закрыть шифером главную часть крыши дома, погода ведь хорошая, дождя нет. Дальше можно и посмотреть, с нами могут быть ещё двое парней, прекрасных ребят.

– Владимир Петрович, ты что, нас не считаешь! У тебя целая бригада работников – ещё три человека, – предложил я помощь. – Ирину пошлём в магазин купить необходимое для обеда. А мы с Толей (ты не против?), займёмся основной работой.

– Правильно! – твёрдо ответил Сенин, – мы эту крышу закроем за два-три часа, и в три в четыре дня будем отдыхать. И он вынул из кошелька купюру, сказав, что это вклад.

«Работа пошла, как по маслу, сказал бы наш Коновалов, заведующий хозяйственной частью», – подумал я. Двое влезли на крышу, мы с поэтом Толей Сениным носили листы шифера, удалённые от дома метров на семнадцать. Петрович подавал их ребятам-кровельщикам.

Работа спорилась. Ирина пришла из магазина, немного отдохнула от ноши, дороги и жары. И взялась за второе значительное дело: готовить на костре жаркое – колбасу с яйцами, делала овощной салат: нарезала огурцы, лук, помидоры, мелкими кусочками колбасу и сваренное вкрутую яйцо, насыпала перец, соль и всё залила майонезом.

Мужики, как и полагалось, управились к трём часам дня, работали без перерыва четыре с половиной часа. Вся бригада спустилась к реке купаться. Да отмывать на руках и лицах загрязнённые места.

Вся бригада, шесть человек, разместилась за длинным столом, устроенном из наскоро сбитых досок. Во главе стола встал Анатолий Сенин, поэт из Рязани, приятель Петровича. Нашли одноразовые стаканчики, спасибо Ирине, она прикупила вместе с продуктами одноразовую посуду (тарелки, вилки, стаканы), сразу появился комфорт, хотя, при чоканье нет звона, но дело не в этом. Он решительно выступил с тостом:

– Предлагаю выпить за Владимира Петровича, первого и настоящего руководителя музея С.А. Есенина, великого русского поэта-лирика, а также за успехи, которые мы надеемся будут к 100-летию со дня рождения поэта, и в то же время я желаю ему удачи с обустройством личного участка, дома и всего самого лучшего в жизни.

Выпили, и вдруг раздался громкий голос за нашими спинами:

– Эй, вы, черти полосатые! Пьёте водку и вино, и гуляете давно!

Все как один оглянулись и увидели человека в спортивной форме.

– Ба-а! Да это Рекслер! Вадим Юльевич! Откуда ты свалился-то, дорогой Вадим?! – приветствовал его Петрович.

– С луны – и прямо к вам! Мне сказали, что вы там делаете, вот я и приехал, – и он достал из, казалось бы, необъёмной сумки водку, вино, продукты, улыбаясь, и спросил по какому, мол, случаю такая компания, и он быстро со всеми обнялся и встал к столу седьмым.

Рекслер привёз (невероятно, где он отоваривался!) две бутылки по 0,75 водки «Президент», две бутылки шампанского, сыру, буженины, колбасы, хлеба московского… и, естественно, пять пачек сигарет «Marlboro», с которыми никогда не расставался.

«Строительная» бригада на время взяла паузу после опустошения сумки с провиантом. Вадим Юльевич присоединился окончательно к дружной компании. Выпили за встречу нашего с Петровичем друга, заслуженного архитектора России, руководителя архитектурной мастерской по проектированию историко-культурных объектов Рекслера Вадима Юльевича.

Ирина, выпив стаканчик шампанского, поведала Вадиму о том, чем занимался коллектив.

– Мы Владимиру Петровичу накрыли крышу дома шифером за четыре с половиной часа, а у меня вчера был день рождения. И мы вчетвером просидели у костра до 11 часов вечера. С нами рязанский поэт Анатолий Сенин, он по левую руку стоит… А сегодня – Яблочный Спас, большой православный праздник.

– Вот оно что, а я думал Медовый, – полушутя произнёс Рекслер, улыбаясь, – за сказанное Ириной нужно непременно выпить… и закусить. А ведь достаточно жарко, вода в Оке, пожалуй, тёплая, надо бы, ребята, окунутся, жара в теле.

– Мы уже плавали перед твоим приходом, – сказал я, – вода замечательная…

– И вы совсем не пойдёте?

– Я пойду с бывшим своим начальником, – первой ответила Ира, а за ней и Толя Сенин, и Петрович, а меня оставили «дежурным» по кухне.

Ребята-кровельщики сказали, что управились очень хорошо с нашей помощью, а то нужно было бы заниматься работой два дня, и теперь хотели бы оставить нас одних. Я по порученному мне делу сохранять состояние кухонной неприкосновенности взял на себя небольшой, но радостный для них труд – налил им по сотке водки. И они выпили, закусили огурчиком, и, поблагодарив меня, ушли спокойно, не качаясь.

Купальщики поднялись по круче на берег, немного мокрые, но бодрые и весьма весёлые.

– Ребята ушли? – спросил Петрович, – ты им стременную-то налил?

– Боялся, но переборол себя, и по сто граммчиков налил, они очень довольны. Хорошие парнишки.

– Да тут ничего не изменилось, – сказал поэт, подходя к столу.

– А что, разве мог наш ответственный дежурный продать кому-то всю кухню, – пошутил Вадим, – когда друзья-приятели страдают от голода?! Нет! Ребята, после реки надо непременно согреться.

Согревались весьма долго. Вадим рассказал историю, которая произошла с ним в те дни, когда мы уже отдыхали у Петровича на даче.

– Так что же произошло?! – спросила Ирина.

– А произошло, невозможно поверить… меня пытался избить один маньяк, живущий в нашем доме, только квартира в другом подъезде. Я теперь кроме государственной службы, работаю по договору в неурочное время у одного высокопоставленного человека (не буду говорить у кого), делаю проект дачного дома в загородной усадьбе. Со мной работает Лена Н-ва (Ирина знает).

Мы встречаемся у заказчика, показываем некоторые соображения по проекту, ему нравится наша концепция. Он нам дал часть задатка в инвалюте и по сумке продуктов… – он сделал паузу и предложил ещё выпить; затем продолжал: – Откуда продукты-то? От него, в Москве ничего хорошего нет! Мы приехали вечером. Лена решила меня проводить, так как у неё была нетяжёлая сумка (пакет), а у меня вино – водка, а ещё дорогой фотоаппарат и другие вещи, кроме сумки с продуктами. Дойдя от метро до подъезда своего дома, мы распрощались, я стал у двери подъезда, и вдруг на меня, нападает мужик, ударил меня в грудь, потом сильно кулаком по голове; я сильно вскрикнул, началась потасовка… он тянет к двери на улицу, хватает сумку с продуктами, хочет забраться в нагрудный карман пиджака, но я собрался не пойму с какими-то силами, пихнул его ногой в паховое место, он пошатнулся от боли, нажал плечом на входную дверь, она открылась. Тут появилась женщина (я вижу, но не могу понять), она шлёпает ему чем-то по голове, и он падает. Оказалось, это Лена, услышав крик и шум (она отошла лишь на пять шагов) в подъезде, подбежала, попался под руку кирпич (у нас делали ремонт цоколя), и она шарахнула ему по башке.

– Да-а, почти отрезвел я, – почувствовав себя на месте Вадима, – можно сказать, он мог бы тебя хорошо прибить, забрать всё, что у тебя было, и скрыться…

– Тем более, когда я встал, узнал того человека, – сказал Рекслер, – маньяк-то из нашего дома, – повторил он.

– Мы все тебе сочувствуем, – произнёс Петрович, наливая всем по стаканчику.

– Я не могу пить водку, налейте мне шампани, – взмолилась Ирина, когда ей предложили водку.

– Это я, дурной, недоглядел… – давайте выпьем за победу Вадима над собой, и за его здоровье. Да и, пожалуй, за Лену, которая не спасовала, грохнула мужика булыжником…

– Кирпичом, Петрович, – поправил Вадим, – Я отлежался в квартире, принял тёплую с морской солью ванну.

Жена с сыном на даче у дяди Лёни; я один в квартире, жара несусветная, рано утром поехал к тебе в деревню, там не так жарко. Встречаю твоего друга, Виктора, на машине. Он говорит, что Ивана нет, он уехал на четыре дня в Константиново на Оке с подвернувшимся транспортом, а я хотел его взять в Липецкую область, к прежнему моему жилью и там немного отдохнуть, расслабиться.

– Ты поедешь через Рязанскую область, – говорю ему.

– Рязань чуть в стороне, – отвечает он.

– Ты меня не мог бы подбросить хотя бы до Рязани?

– …И сто километров не крюк с нашими машинами и заоблачными скоростями, так что, садись, поехали…

– Прямо сейчас?!

– Здесь и сейчас, раздумывать нечего; я только заеду, возьму кое-что родственникам, – сказал Виктор, – старики остались доживать. Садись, поехали.

– Вот молодец, Виктор, – улыбнулась Ирина, – он всегда подставит плечо!

Рассказ Вадима Юльевича нас определённо потряс, а встреча с Виктором оказалась счастливой.

– Виктор довёз меня до Рязани, и он поехал дальше, я же автобусом, очень неплохо, доехал до вас. Он передаёт всем большой привет…

– Надо выпить по этому поводу и ещё раз искупаться, а то всё-таки жарко, – предложил Петрович, – к вечеру вода становится теплее.

Купались активно, обрызгивали друг друга, веселились, соревновались в плавании, кто быстрее проплывёт 100 метров по течению или против течения. Ирина показала себя с хорошей стороны, плавала быстрее, чем Вадим.

Я не очень прилично плавал, даже – бестолково, и поэтому решил подурачиться. В сандалиях и шортах зашёл в реку, убедился, что в реке не так глубоко, пошёл дальше и, осмотревшись, поплыл поперёк течения воды. Проплыв метров пятнадцать, решил встать, замерить глубину, и… рухнул в яму с головой от неожиданности. Ирина закричала: То-о-нет! То-о-о-нет! – чтобы позвать и других купальщиков, а сама нырнула ко мне, схватила меня за волосы и вытащила голову из воды. Я глубоко вздохнул, и вскричал:

– Отпусти, я сам!

– Дурак! Утонул бы! – и рванула меня на мелководье.

Подплыл Петрович и за ним Вадим, потащили меня к прибрежью и положили на траву. У меня изо рта и из носа вылилось большое количество воды, которую я хлебнул, и, полежав минут двадцать на земле, встал. Ребята закончили купанье и потянулись по круче наверх, и я за ними, немного покачиваясь, с помощью Ирины поднялся на высокий берег, вошёл в сарай, лёг на сено. Ребята о чём-то говорили, спорили между собой; выделялся голос Ирины. Она волнительно, но чётко рассказывала о моём «эксперименте в кавычках». Спать не хотелось, я встал.

Солнце медленно катилось к дальним заливным лугам, где стояли остроконечные стога свежего сена, гребни вершин которого к лесу упирались в горизонт.

– Ты как себя чувствуешь? – подбежала ко мне Ирина, – голова не болит?

– Ничего не болит, моя дорогая! Что будем делать? Вино пить или сказки рассказывать, стихи читать, славить великого поэта? Песни петь?! Ты, может, споёшь нам что-нибудь, Иринушка? – и я легонько поцеловал её в щёчку.

– Чтобы петь, как и читать стихи, надо поднять настроение, – громко произнесла Ирина.

– Понял вас, – ответил на голос женщины дежурный второй половины дня Сенин, – всем наливать? Вам шампанского?

– Будьте добры, господин поэт, я разделяю ваше решение! – с улыбкой шутливо дала знать, что она готова порадовать мужской коллектив.

Ирина запела, первые звуки, казалось бы, охватили всю окрестность. В предвечерней тишине голос звучал разными, едва уловимыми оттенками. Она пела старую песню «По муромской дорожке». Я заметил, что Петрович прослезился, и вся группа стояла несколько минут в каком-то оцепенении, когда песня закончилась. Каждый думал о своём, но все, пожалуй, – о прекрасном исполнении песни Ириной, очень редко выступающей на публике. Здесь она была принцессой – певицей.

Солнце ушло за дальний лес, наступили сумерки. Сенин-поэт предложил посетить могилу родителей Сергия Есенина. Быстро собрались и пошли в село и на кладбище. Было уже темно, но с помощью Петровича всё нашли. Я прочитал «Отче наш…», могила не очень хорошо ухожена. И мы с Вадимом сказали Петровичу, что надо принять меры.

Уставшие и выпившие, мы с Ириной добрались до нашего вигвама в полночь. Вадим Рекслер шёл с нами. Я сказал ему, что можно поспать в сарае, который мы назвали вигвамом. Он, напротив, ничего не сказал по поводу сна, но просил не думать о его комфорте, он будет фотографировать ночные пейзажи. И рано утром – зарю, восход солнца и заокские дали.

– И всё же надо отдохнуть часа два, – сказал я.

– Днём можно отдохнуть… – глухо произнёс он.

Вадим пропадал всю ночь и только утром, около семи часов, появился на участке. Он что-то выпивал и закусывал яблоками, оставшимися с прошлого дня. На столе стояла бутылка из-под водки с желтоватой жидкостью. Я подошёл к нему:

– С добрым утром.

 – Не хочешь поправиться? – предложил он мне.

– А что у тебя?

– Самогон высшей марки, сдобренный лимонадом.

– Откуда?.. – перебил я.

– От свадьбы, там мужики третий день пьют, а я их решил сфотографировать. Они обрадовались, я кое-кого из них знал; мы ведь давно здесь работаем, а я чуть не с первых лет музея…

– Может, не стоит выпивать-то, – отказывался я.

– Надо голову лечить, граммов 150 принять самое оно… время пока ещё нежаркое, спуститесь с Ириной к речке и отдыхайте на природе. А вот и она! – заулыбался Вадим.

– Выпиваем?! – возмутилась Ирина.

– Лечимся от боли в голове и от сердечной недостаточности, – легко пошутил Вадим, – вы попробуйте с Иваном, какое вино-то, прелесть!

– Пробуем? Как, Ирина?!

– Что с вами сделаешь, наливайте и мне!

– Женщина сказала – женщина сделала! – восторженно выбросил он, наливая в стаканчики янтарную жидкость.

«Запах приятный; выпили – крепкая, но не першит в глотке», – думала Ирина, а я – просто расхвалил напиток, и Вадим ещё мне налил полстаканчика.

Втроём мы спустились с берега вниз к реке. Купались и загорали, лёжа на прибрежной равнине, покрытой зеленью. Так сибаритствовали часов до 2-х дня пополудни, когда услышали голос Владимира Петровича. Он кричал, чтобы мы поднимались, приехал Виктор.

– Да, оплошал я, не сказал вам о том, что Виктор, возможно, приедет из Липецка в Константиново, – оправдывался Вадим.

– То-то и добро, когда грома не ждёшь, а он неожиданно нагрянет, – сказали мы с Ириной и мгновенно поднялись на высокий берег.

– Витёк! – крикнул я, дружище! Ты нас не бросил, молодец, что приехал. Сейчас сделаем обед, примем немного на грудь для контенансу, почитаем стихи и споём кое-что. Гитара-то, поди, в машине?!

Виктор с Вадимом купались долго, мы готовили обед, предварительно сходив в магазин. Водку не брали, пили сухое и полусухое белое и красное вино. Читали Есенина, Виктор пел под гитару песни, пели дуэтом и хором – «Подмосковные вечера».

Наконец угомонившись, не раньше полуночи всей возбуждённо-весёлой компанией улеглись в сарае, в нашем духманистом вигваме. Я не припомню такого душевного отдыха в жизни, какой получился у нас с Ириной на реке Оке в селе Константинове, на родине Сергея Есенина.

июнь – август 2021 г.