На фото: Александр Зиновьев
У меня дома случайно сохранилась подшивка журнала «Вопросы философии» за 1990-й год. В тот перестроечный год (и в предыдущий, и в следующий) подписка на толстые журналы стоила дёшево, а материалы появлялись сногсшибательные, потому и наша семья, как и многие, подписалась тогда на несколько «толстяков»: от «Нового мира» и «Невы» до «Вопросов философии».
Журналы литературные открывали новых авторов или возвращали имена тех, кто был под запретом; многие из них сегодня повторно канули в забвение. А журнал «Вопросы философии» буквально сбивал с ног лавиной произведений, которые не обесценились и по сю пору. Это была и западная, так называемая немарксистская философия, и произведения деятелей Серебряного века. Едва ли не весь «философский пароход», который Ленин отправил в эмиграцию, при Горбачёве «прибыл назад». Философы вернулись и произведениями, созданными до высылки из СССР, и теми, что были написаны уже за границей.
Однако сегодня та годовая подшивка «ВФ» удивляет совсем другим… А именно: нагромождением мёртвых слов почти во всех материалах (кроме ранее запретных), упорным стремлением «расщеплять волоски» и бесконечно теоретизировать о том, что или никому не интересно, или всем понятно.
Таким был журнал «ВФ» и за десятилетия до перестройки, и я уверен, что эта мертвечина и была одним из поводов для Зиновьева объявить войну официальной философии тех лет. Таким же – увы – журнал «ВФ» остаётся и сегодня, да, видимо, обречён оставаться всегда. Причём, «на подмогу» ему прибыло теперь много других похожих, переполненных странными умствованиями изданий, одно из них – фолиант «НЛО» («Новое литературное обозрение»). Этот журнал – не о живой литературе, но о схоластических, отвлечённых вопросах, и тексты его вызваны к жизни тем же, чем большинство материалов «ВФ». А именно: желанием авторов выдать статью определённого объёма и получить соответствующий гонорар. (О том, что сегодня убыточное издание «НЛО» оплачивает миллиардер Прохоров, знают все.)
Из сохранившейся у меня подшивки «ВФ» за 1990 год возьму наугад любой номер, пусть это будет десятый. Он открывается большой статьёй Мераба Мамардашвили «Сознание как философская проблема». (Кстати, Мамардашвили был одно время дружен с Зиновьевым, но в «правильный» момент, перед высылкой Зиновьева, успел поссориться с ним.) Надо ли объяснять, что такая тема статьи представляет собой великолепный повод для длинных рассуждений ни о чём? «Сознание как философская проблема»! С таким же успехом можно было бы написать статью «Материя как философская проблема», «Бытие как философская проблема», «Человек как философская проблема» и т.д. Выписывай дефиниции из разных словарей, умствуй сам, тема позволяет – и, кстати, никого не затрагивает и не обижает!
Следующий материал из № 10 «ВФ», вроде бы, поострее, это запись дискуссии «Умер ли марксизм?». Аж 30 с лишним страниц мелкого шрифта, и чего только не наговорили девять участников круглого стола! «С одной стороны, с другой стороны… Есть ли жизни на Марсе, нет ли жизни на Марсе – это науке неизвестно!». (Смерть или, наоборот, жизнь марксизма никто из участников дискуссии не смог ни доказать, ни опровергнуть.)
Как, чем вообще живут философы? По большей части, это люди недалёкие, хотя и обладающие усидчивостью, нужной, чтобы скомпоновать и защитить диссертацию. Получив заветное звание «кандидата философских наук», такой человек уже смотрит на самого себя как на «пуп мироздания», к нему, как говорится, не подступишься. Жулики более высокого полёта защищают и докторские диссертации по философии, и становятся академиками… Принципиальных отличий от кандидатов и даже от начётчиков без степени, конечно, нет, просто преподаватель философии в техникуме облапошивает лишь несколько классов учащихся, а академик порой – целую страну. Но общество знает цену философам и никогда не назначает им высоких зарплат. Фридриху Великому приписывают фразу «профессора и проститутки найдутся всегда»… Сталин тоже не слишком высоко оценивал философов-марксистов, хотя и отдавал им должное. «Митин и Юдин звёзд с неба не хватают, но технику дела знают хорошо», – такую фразу Сталина передают о двух ведущих теоретиках марксизма того времени.
Первый из них, академик Митин (настоящее его имя Марк Борисович Гершкович, годы жизни 1901–1987), собственно, и стал «крёстным отцом» Зиновьева в философской науке. В «Исповеди отщепенца» Зиновьев вспоминал, как Митин, имевший репутацию сталиниста, тем не менее, оценил его за оригинальность мышления. На дворе уже была Хрущёвская оттепель, но Митин оставался влиятельной фигурой, и именно его поддержка помогла Зиновьеву защитить кандидатскую диссертацию под крайне нестандартным названием: «Восхождение от абстрактного к конкретному в “Капитале” К. Маркса». Уже в этом блестящем названии содержалась некая Сталинская фирменная метка, а именно: отказ склоняться перед какими бы то ни было западными авторитетами, даже и перед Марксом.
Таким было громкое начало Зиновьева-философа. Докторская его диссертация выделялась уже меньше, и далее он мог бы вообще «слиться с толпой», – если бы не сделал своего решительного шага, не порвал с системой, за что и был выдворен из страны в 1978 году.
Спрашивается: а мог бы Зиновьев прославиться, не переквалифицируясь в прозаики, оставаясь философом? Думаю, что вряд ли, хотя и оппозиционные официальному марксизму мыслители в позднем СССР имелись. «Либеральная общественность» особенно поднимала на щит структуралиста Лотмана и «певца человеческого низа» Бахтина. Воспетый Граниным Любищев также развивал явно не марксистские идеи. Особенностью этих трёх философов было то, что, имея научную степень и публикации, они не могли быть объявлены «сумасшедшими» или «графоманами», и власть, фактически, закрывала глаза на их существование. В «большую» советскую идеологию их не допускали, а наличие умеренного оппозиционера где-то в провинции принципиально ни на что не влияло.
Зиновьеву, однако, нужно было большее, и здесь мы уже говорим об уровне притязаний… Недоброжелатели как раз и пустили слух о якобы присущей ему «мании величия», но ведь это – лишь уничижительное название того, что иными словами именуется «историческим призванием» или «поворотной ролью в истории». В связи с Зиновьевым мне вспоминается фигура Степана Разина: такая же неоднозначная личность, с одной стороны – явный бунтовщик и разрушитель государственной политики на юге страны, а с другой – несомненный герой, сделавшийся образцом для многих поколений свободолюбивых русских людей.
С небольшими отрядами казаков Разин захватывал северные иранские порты и победил в морском сражении, направив против персов ими же применённую военную хитрость. Легенд о персидском походе Разина много, и я привожу этот факт лишь как одну из версий произошедшего. Якобы персы соединили цепью свои корабли, чтобы окружить и загнать в ловушку казачьи струги, но эта же цепь, когда был потоплен один из персидских кораблей, обездвижила и остальные. В северном Иране до сих пор ходят легенды о Разине, что позволяет говорить о нём как о герое не только русского народа, но и всего Каспийского региона. Разин сыграл большую роль в русификации Каспия, что, однако же, не извиняет его восстания против Москвы и фактического объявления им войны царскому правительству.
Такой же резко противоречивой фигурой стал и Зиновьев в идеологической области. Своими романами он, фактически, перечеркнул собственные философские работы и вплотную подошёл к утверждению (не теоретическому, но жизненному), что русский человек выше философии.
Для русского человека вообще нет никаких законов, – даже так я мог бы суммировать путь Зиновьева или его идейную эволюцию.
На Западе в большой моде стандартизация и тиражирование: чуть достигнет кто-то успеха, тут же его работу объявляют неким «новым жанром» и начинают копировать. Включается и хор подпевал-западников в России. Ах, экзистенциализм, ах, Деррида, ах французская деконструкция! И в советские годы мода в России на всё западное была немногим слабее, чем в годы до 1917-го или после 1991-го.
Между прочим, на самом Западе большое значение имеют некие квоты на «количество гениев»: вот столько-то от Франции, столько-то от стран англоязычных и прочих членов «Большой семёрки», а остальные, простите… За эти квоты идёт на Западе борьба, и, коль я уж упомянул «Большую семёрку», напомню, что в неё, количества ради, включена англоговорящая Канада, но не входит Испания, что в культурном отношении – абсурд. Главная борьба идёт всё-таки между державами «континентальными» (Франция и Германия), с одной стороны, и англоговорящими, с другой. Это противоречие сыграло на руку Зиновьеву, который вначале был переведён на французский, затем на немецкий, а уж потом его имя подхватили англоязычные издатели.
Западная Европа сама страдает от склонности к тиражированию стандарта, потому-то европейцы так хватались в поздние советские времена за отечественных диссидентов. Они чувствовали, что русские ломают все рамки, и именно это их привлекало, заставляло переводить и издавать даже некоторых «деревенщиков» (Астафьева, Распутина), а уж тем более – «антисоветчиков».
Теперь я вернусь в тот самый 1990-й год, о котором мне напомнила случайно сохранившаяся подшивка «ВФ». Именно летом этого года Горбачёв вернул Зиновьеву советское гражданство, соответствующий указ вышел 1 июля 1990 г. Зиновьеву, однако, важнее было издание его книг в России, о чём он сразу же и заявил. Запрет на его труды держался ровно на год дольше, чем на Солженицына, чей «ГУЛАГ» вышел в «Новом мире» уже во второй половине 1989 года, а Зиновьевские «Зияющие высоты» появились в СССР только после указа о восстановлении в гражданстве, зато тиражом аж 250 тысяч экземпляров!
Напомню, что книга «Зияющие высоты» держалась, в смысле романной конструкции, во многом за счёт хамского имени собственного, «Ибанск». Так назывался описываемый в романе город, а его жители, соответственно – «ибанцы». Это был примерно такой же грубый разрыв с советскими ценностями, каким был призыв высокопоставленного и официального казачьего атамана Разина «убивать царских воевод».
Поначалу Зиновьев, и оказавшись в эмиграции, не уменьшил накала своих антисоветских выпадов. Примеров тому множество, упомяну хотя бы его книгу «Гомо советикус» (1982), в которой он, фактически, объявил советского человека особой (и непривлекательной!) разновидностью живых существ. Такого рода резкие (отнюдь не «философские») ходы мысли и требовались тем силам, которые решились поменять в России идеологию и весь строй, потому Зиновьевские книги стали «издательским хитом» в пору перехода от плана к рынку.
Сам Зиновьев, правда, всегда утверждал, что борется не против марксизма как такового, но против его «извращений». Зиновьев не верил, что в России возможна отмена социалистического строя, и резко критиковал Горбачёва и Ельцина… Однако всё это – уже другая история.
В этой статье мне важно было показать, как именно и из-за чего произошёл разрыв Зиновьева с советской философией. Это была борьба не столько против марксизма, сколько против самого метода философского мышления, который неизбежно плодит всякого рода доктринёров, многопишущих скучных формалистов, садо-мазохистов, «выворачивающих наизнанку» собственный мозг и требующих от читателя такой же «работы». Так называемый идеолог Суслов – есть ли более законченный образец философской мертвечины?
Таких «Сусловых» полным-полно и сегодня среди философов всех стран, и, конечно же, они дождутся нового «Зиновьева», который опрокинет их псевдо-учёные, пестрящие цитатами схоластические построения.
Нынешний год, 2022-й, – год столетия со дня рождения выдающегося писателя Александра Зиновьева. Указом Президента России объявлено о проведении в этом году целого ряда мероприятий, посвящённых памяти философа. Автор этой статьи надеется, что и его скромный текст станет полезным вкладом в эти юбилейные события.
Санкт-Петербург, январь-февраль 2022 г.