Газетная история[1]

[Рец.:] Разумевающие верой: Переписка Н.П. Гилярова-Платонова и К.П. Победоносцева (1860 – 1887); Прил.: Н.П. Гиляров-Платонов. Нечто о Русской церкви в обер-прокурорство К.П. Победоносцева / Вступ. ст., сост., подг. текстов и коммент. А.П. Дмитриева. – СПб.: ООО «Издательство “Росток”», 2011. – 480 с.

Впервые публикуемая полностью выявленная на данный момент переписка Гилярова-Платонова с Победоносцевым [2] – уникальна среди прочих источников по целому ряду причин. Во-первых, это длительность отношений, связывающих двух корреспондентов: они познакомились в 1860 г., когда Гиляров оказался цензором переведенной Победоносцевым брошюры Тирша «Христианские начала семейной жизни» и продолжалась вплоть до смерти Гилярова в 1887 г. Такая длительность позволяет увидеть воочию, как менялись отношения корреспондентов по мере возвышения Победоносцева и как менялись взгляды последнего в зависимости от того, какое положение в империи ему доводилось занимать, будучи воспитателем наследника престола, сенатором, членом Государственного Совета, а с 1880 г. – обер-прокурором Святейшего Синода.

Аристотель утверждал, что дружба возможна только между равными и, как добавляет М.М. Жванецкий, «одному от другого ничего не нужно». Такие отношения между корреспондентами так и не сложились – их переписка остается перепиской хорошо знакомых людей, всегда имеющая некий практический интерес. Эта взаимная заинтересованность поддерживает общение, и она же обеспечивает легкость возобновления переписки после долгих перерывов, накладывая свой неизбежный отпечаток на письма обоих корреспондентов: они пишутся с «оглядкой», расчетом возможной реакции собеседника – в особенности такая характеристика применима к Гилярову, раздумывающего над тем, как лучше адресоваться Победоносцеву, пишущего по крайней мере иногда черновые варианты писем и затем тщательного их правящего. Победоносцеву, чья статусная позиция относительно Гилярова постепенно, но неуклонно повышается, меньше необходимости заботиться о возможном восприятии его слов собеседником – но, соответственно, и куда и меньше обязательности в переписке, ответом на длинное письмо вполне может оказаться записка с обещанием (так никогда и не исполненным) последующего письма.

Пожалуй, период наибольшей близости и открытости двух корреспондентов – 1867 -68 гг., когда Константин Петрович окончательно перебирается в Петербург, приняв в 1866 г. приглашение стать преподавателем юридических дисциплин новому наследнику престолу – великому князю Александру Александровичу, а с 1868 г. назначенный в Сенат. Гиляров в это время бьется в тисках службы по управлению Синодальной типографии, встречая активное недоброжелательство как со стороны синодального начальства, так и московских противников. В целом служба у Гилярова не задавалась – долго быть на одном месте, в одном ведомстве у него не получалось – не хватало служебного рвения, безразличного к делу, преданности ведомству и начальству. Была в нем и внутренняя «расхлистанность», некоторая «неряшливость», по выражению К.П. Победоносцева – дела он предпочитал делать «домашним образом», причем, будучи «энтузиастом» в том смысле, в каком это слово употреблялось в XIX веке, охладев к делу, был неспособен его продолжать механически. Свой неудобный характер проявил он и в типографском деле, в частности ввязавшись в историю об аренде синодального типографского здания А.А. Прохоровщиковым, в котором тот откроет затем знаменитый «Славянский базар» (Гиляров попытался помешать сделке, в которой оказались заинтересованы частным образом как московские, так и петербургские синодалы, нажив тем самым новых и опасных врагов).

Гиляров обращается к Победоносцеву (IV.1867) одновременно с вопросом о вакантных профессорских местах, интересуясь кафедрами церковной истории и философии, и в то же время прося разузнать о мнениях в Петербурге о нем – чего ему следует опасаться, защищаясь от обвинений перед Победоносцевым, рассчитывая, что тот пожелает и сможет передать его оправдания дальше: «прошу Вас не полениться меня уведомить. Признаюсь, нервы мои теперь весьма не в порядке, и желалось бы выйти поскорее из крайне неприятного теперешнего положения» (стр. 32). Константин Петрович, выполняя поручение и взявшись за дело обстоятельно, не жалея собственного времени, как это и было ему свойственно, в то же время стремиться остаться «над» конфликтом, и успокаивая собеседника и в то же время защищая тех, кто для Гилярова был несомненными противниками. Поддержка, полученная со стороны Победоносцева, позволила Гилярову не торопиться с отставкой, неизбежность которой в сложившейся ситуации он осознавал (письма от IV.1867 и 9.V.1867), и тем самым получить время для обустройства своей дальнейшей судьбы.

Уже осенью того же года, все еще оставаясь управляющим Синодальной типографией, Гиляров начинает дело, ставшее для него главным вплоть до самой смерти – издание газеты «Современные известия». Свое газетное начинание он воспринимает по аналогии со священническим служением: «…Честно поступит, высокий гражданский долг исполнит, больше других соотечественников послужит тот, кто, имея дарования кое на что высшее и блистательнейшее, на более глубокое и ученое, совлечет с себя парадные одежды публициста-генерала и в рубище, свойственном простому люду, потолкует с ним о том, что им знать желательно, но что растолковать им отчасти не хотят, отчасти не умеют. Молю Бога, чтобы Он дал мне успех, не потому только, что это выгодно, а и потому, что это общеполезно. Скромная, общенародная газета, это – мысль моя с юных лет» (стр. 61). В этих словах много самоободрения, стремления найти и утвердить высокий смысл того дела, за которое он принимался; по крайней мере многие годы спустя, в резком и грустном письме, вызванном незаслуженной обидой со стороны Победоносцева, Гиляров напишет (15.XI.1883): «…Я вынужден был искать себе места, куда отступить; оставаться в Типографии было уже невозможно <…>. Я взялся за газету как за предохранительный клапан. Неужели Вы думаете, что мне радость себя разменивать?» (стр. 219).

Сюжеты, связанные с изданием газеты, занимают центральное место в переписке, позволяя рассмотреть неофициальную сторону цензурных дрязг, понять значение сейчас слабо ощутимых стилистических различий в передовицах. Будучи на протяжении более чем десятилетия единственной общедоступной ежедневной московской газетой, «Современные известия» были одним из создателей типа «ежедневной газеты для широкого читателя»: письма Гилярова, «нащупывающего» своего читателя и часто недовольного им, позволяют представить и понять того обывателя (по крайней мере – каким он представлялся глазами редактора), к которому адресуется русская журналистика 1870-х – 80-х годов. Так, в письме от 12.X.1867 г. Гиляров, весь захваченный своими газетными планами, делится с корреспондентом своим пониманием газетного рынка и тем, на чем он рассчитывает основать свой успех: «За интеллигенцию, кажется, ручаться можно: надеюсь, что я человек все-таки не бездарный и кое-что понимаю: стало быть, издание не будет совершенною дрянью. Вопрос: найду ли сотрудников и как отнесется к изданию масса? А это взаимно связано: сотрудников найти можно, если хорошо платить; платить хорошо можно, когда газету полюбит масса (на интеллигенцию нечего рассчитывать; не ею держатся издания). <…> В дешевой ежедневной газете у нас нуждаются,  и нуждаются страшно. Доказательство: “Русские ведомости” (что может быть их ничтожнее?) имеют 16 000 подписчиков и получают, сверх того, с одних объявлений 6 000 рублей. “Сын отечества” имел некогда 20 000 подписчиков; теперь подупал, но остается все еще больше чем с 10 000. Самые паскудные петербургские дешевые газеты имеют 4,5 тысяч подписчиков» (стр. 54).

20.X.1867 Гиляров отвечает Победоносцеву (письмо которого не сохранилось): «Вы говорите, что  петербургские газеты ведут дело шаромыжнически. Совершенно верно многолюбезнейший Конст<антин> Петрович. Но выведите отсюда совершенно противоположное заключение. Ужели Вы думаете, что эти газеты имеют успех, потому что шаромыжничают? Ужели в России находятся десятки тысяч человек, которые выписывают газеты собственно потому, что надеются видеть в них скандалы? Допустить этого нельзя. В разносной продаже успевает № со скандалами: платит тот, другой 5 копеек, чтобы прочитать скандал. Но Вы допустите такое умозаключение в целой массе: будем подписываться на полгода, на год, ибо там будут скандалы? Нет, подписываются, потому что развилась уже жажда политического чтения и проникла в массу даже до извозчиков. Дешевизна облегчает удовлетворение этой жажды; а издатели, да и Вы-то вместе с ними, воображаете, что для этого надобны фортели. По моему мнению, это ошибка. Шаромыжники могли бы иметь успех еще больший, если бы откинули шаромыжничество и имели в виду не жажду к скандалам, а жажду к чтению вообще» (стр. 61).

Пять лет спустя позиции корреспондентов поменяются с точностью до наоборот, и Гиляров, обремененный тяжелым и грустным редакторским опытом, будет вынужден объяснять и доказывать Победоносцеву невозможность ведения массовой серьезной газеты (письмо от 6.XII.1872): «Что же делать, вообразите: публика, то есть подписчики, изъявляют мне только одного рода неудовольствие – за сухость и серьезность, выражая свои требования разными видами, то сожалея, что нет фельетона, как в других газетах, то советуя дать повестушки, как “Сын отечества”, то упрекая, почему слабее газета происшествиями, которыми занимаются “Русские ведомости”. <…> Однако нельзя и давать молитвенник вместо ежедневной газеты, не погубив ее. <…> Краевский мне говорил третьего года, с уверенностью испытавшего человека: “Поверьте, передовые статьи и разные там этакие рассуждения – публике этого совсем не нужно”. Он говорил правду, и я сам очень хорошо знаю это. Прошлого года осенью или началом нынешнего, не помню, меня позабавил отзыв кн. Черкасской: “Вероятно, у вас теперь подписка поднимается”. Она разумела обилие серьезных статей, тогда как подписка, и именно вследствие этого, падала. Серьезные статьи нужны только для славы журнала, а не для успеха» (стр. 122). Однако, стоит отметить, что и в 1867 г. особых иллюзий Гиляров не питал, успокаивая и уговаривая одобрительно отнестись к своему начинанию и обеспечить его возможной поддержкой, оговариваясь о трудности «соблюсти известную меру пошлости, необходимой для дешевого издания» (стр. 62).

Со временем для Гилярова определится и облик его читателя. В 1867 г. он будет обижен «услугой немного медвежьей», оказанной объявлением о начале издания «Современных известием», сделанным в «Москве» И.С. Аксакова (21.XI…1867): «образованный человек легко может прийти к мысли, что мое издание предназначено исключительно для мещан, будет излагаться маленько-мужицким слогом, и в конце-концов – есть такое издание, которое в порядочной гостиной нет места», впрочем, успокаивая себя тем, что «“Москву” читают не очень многие» (стр. 68). После шести лет издания газеты он напишет Победоносцеву (16.IX.1873): «Небольшая надбавка, которую я сделал третьим годом (60 к<опеек> в год) отняла у меня несколько сотен подписчиков; 12 прямо объявили, что не могут дать этой цены (судите, между прочим, о публике)» (стр. 143).

Газета имела сложную цензурную историю, чему существуют вполне прозрачные объяснения – строгость цензурного надзора и кары, налагавшиеся на газету, о несоразмерности которых многократно жаловался Гиляров, связаны, помимо прочего, с тем, что допустимое в газетах, адресованных к читателям обеспеченных сословий, оказывалось неприемлемым в газете, распространявшейся среди низших слоев: та «жажда политического чтения», которую, видимо, несколько преждевременно обнаруживал в массах Гиляров, отнюдь не соответствовала чаяниям цензуры, не говоря уже о стремлении редактора к самостоятельности в выражении политических идей.

Если в 1872 -73 гг. Победоносцев много и старательно помогает Гилярову, стремясь облегчить его цензурное положение (в то же время всячески взывая к осторожности и осмотрительности в выражениях), то в дальнейшем он становится все менее склонен к заступничеству за старого знакомого. Это нарастающее отдаление, разницу во взглядах, все возрастающую по мере расхождения жизненных позиций и ситуаций, с которых собеседники смотрят на жизнь, проявляется уже в письме Гилярова от 6.XII.1872: «Я Вам глубоко благодарен за предостережения и буду иметь их в виду, насколько хватит сил умственных и нравственных. Прошу Вас об одном только: не судите слишком строго. Вы живете в мире, откуда многое представляется <в>верх ногами. Очень многое даже совсем не видно; со многим столица примиряет, что здесь ощущается во всей болезненной живости» (стр. 123).

Конфликт станет очевидным с того момента, как Победоносцев займет должность обер-прокурора Св. Синода: суждения самого Гилярова и публикуемых им корреспондентов о церковных делах, будут вызывать все более раздраженную реакцию со стороны «главы духовного ведомства», как если не личные выпады, то нападки на «вверенное ему учреждение». Надежды, связанные с назначением Победоносцева, широко распространенные в Москве (И.С. Аксаков, например, писал сестре, Софье Сергеевне, 21.IV…1880: «назначение наилучшее, потому что Победоносцев глубоко-верующий и церковный человек, Командиром Церкви не будет»), вскоре развеялись: возрождения внутрицерковной жизни не только не произошло, но и не оказалось и подвижек в данном направлении. Победоносцев изменил, разумеется, политику в отношении церкви, но и при новом обер-прокуроре она оказалась крайне далека от взглядов Гилярова или Аксакова: Победоносцев не отличался от Толстого в том отношении, что как и последний, равно как и его более ранние предшественники, смотрел на церковь с государственных позиций – она оставалась инструментом политическим и государственным, а для «народа церковного» отводилось строго ограниченное место. Тот же И.С. Аксаков, с которым советовался и которому показывал свои и ответные письма Победоносцева Гиляров в конфликте 1883 г., когда был глубоко оскорблен переданными ему словами обер-прокурора, отмечал (16.XI.1883): «Со всеми своими дарованиями и высокими нравственными качествами, К<онстантин> П<етрович> не в состоянии ввести нового духа, где он служил (Сенат, Синод), ни в одну область, куда его вводила судьба и где он занимал важное и властное положение» (стр. 220).

Сам Гиляров уже в ноябре 1881 г. противопоставлял своих читателей (и тем самым, подразумеваемым образом, и самого себя), тем москвичам, «которые сносятся с Вами посредством бумаг за №. <…> Вы сетуете, почему я не обратился к Вам. Но Вы ответили бы, что Вам говорит занумерованная бумага или известное Вам патентованное лицо» (стр. 204). Серьезность этих слов, то, насколько они должны были задеть Победоносцева, можно понять, только если вспомнить излюбленное им противопоставлении людей учреждениям и призыв к непосредственному общению с людьми – Гиляров здесь возвращает Победоносцеву его собственные слова; Победоносцев же ответит не только охлаждением личных отношений – так, начальнику Главного управления по делам печати Е.М. Феоктистову он посоветует объявить «Современным известиям» предостережение либо запретить им розничную продажу. Если в 1870-е, при всем различии стилей и оттенков политической позиции, Победоносцева и Гилярова объединяло критическое отношение к существующей власти и желание перемен в государственной и церковной жизни, то в 1880-е они окажутся по разные стороны: и консервативная журналистика, осмеливающаяся на самостоятельную позицию, будет казаться уже неприемлемой. Это не был разрыв – но со стороны Победоносцева все меньше было желания помогать Гилярову выпутаться из трудных ситуаций, связанных с цензурными и финансовыми проблемами. То, что их связывало, все больше относилось к общему прошлому, к памяти о нем – и показательно, что последняя теплое письмо от Победоносцева, в котором звучат мотивы, родственные письмам десяти – пятнадцатилетней давности, связано с кончиной уважаемого ими обоими И.С. Аксакова (24.II.1886): «Очень рад, достопочтенный Никита Петрович, что моя статейка об Аксаковых, от души написанная, пришлась Вам по душе. Рад и тому, что Вы ее перепечатываете, ради больше распространения. Люди эти достойны, чтобы память об них жила, ибо, в сущности, были они люди не партии, а люди правды, и притом русской правды» (стр. 229).

Оказавшийся фактически банкротом, в безвыходной ситуации Гиляров в 1887 г., после смерти Каткова, освободившей место редактора «Московских ведомостей», обращается в последней надежде к Победоносцеву с просьбой об этом назначении. Кн. Н.В. Шаховской, передавая рассказ М.Г. Черняева, записал в своем дневнике, «что Н<икита> П<етрович> приехал к нему страшно взволнованный и убитый после разговора с К<онстантином> П<етровичем>, который на него будто накричал и отказал в поддержке» (стр. 21); несколько часов спустя Гиляров скончался от разрыва сердца. Как отмечает публикатор и комментатор переписки, А.П. Дмитриев, «полное духовное примирение Победоносцева с покойным приятелем произошло уже спустя 10 лет после кончины последнего, когда Победоносцев (с помощью кн. Н.В. Шаховского) приступил к переизданию его сочинений…» (стр. 24), в рамках которого вышли и два тома передовых статей из «Современных известий», озаглавленные «Вопросы веры и Церкви» (СПб., 1905 – 1906): Константин Петрович за собственный счет переиздал статьи покойного, в том числе и те, которые в момент публикации вызывали серьезные и подчас резкие нарекания с его стороны.

Сюжеты, затрагиваемые в переписке, чрезвычайно многообразны – от цензурной политики до церковных дел и внешней политики. Подобное изобилие, идущее в разнобой, могло бы сделать текст нечитабельным, если бы не филигранный комментарий, подготовленный Андреем Петровичем Дмитриевым, продолжающий традицию добротного вдумчивого комментирования, погружающего текст в контекст эпохи, останавливающего зачастую на мелких и внешне незначительных деталях, подробное комментирование которых можно было бы счесть излишним – если бы не ценность детальной реконструкции ситуации, необходимой для понимания героев, в особенности таких, как Константин Петрович Победоносцев и Никита Петрович Гиляров – людей, постоянно погруженных в повседневное, живо откликающихся на текущие события и происшествия, тех, для кого наиболее читаемым газетным разделом была «Хроника и корреспонденции». Комментарий адекватен комментируемым письмам – а это, пожалуй, лучшее, что можно сказать о комментарии.