Лидия Сычёва. Фото Юрия Паршинцева
Лидия Андреевна Сычёва. Литератор. Слова черпает из себя, как будто воду из колодца достаёт; старается не расплескать, вёдра наполняет до краёв и бережно потом несёт на коромысле... Такой вот предстаёт она передо мной.
Я всё думал, подбирал слова, искал сравнения, но позже до меня дошло, что к сказанному прибавлять не надо больше ничего.
– Вы известный публицист, писатель, Лидия Андреевна, работы ваши отличаются живым умом, и вот я думаю: легко ли жить на свете умной женщине?
– Спасибо за комплимент. Ваша оценка сразу избавляет меня от «умничания» в нашей беседе, поэтому буду говорить просто. Рассказать всё как есть про свои беды и потери? Но они есть у всех. Да и нет смысла жаловаться – орден за страдания всё равно не дадут; скажут, вот дорвалась, жалуется. И потом, всегда есть люди, которым тяжелее. Живу как живу.
– Что от детства вашего осталось в памяти неизгладимо, на всю жизнь?
– Родом я из Воронежской области, для меня родина – это деревня. Я помню её совсем другой, заповедной, утраченной страной.
В нашей семье было четверо детей, у соседей рядом – трое, и через дом – трое, а у соседей напротив был только один сын, и взрослые его жалели, мол, тяжело ему будет без родни... Это совсем другое ощущение – когда есть брат, сёстры, много двоюродных, троюродных. Всё это сейчас разрушено. Я ещё помню деревенские застолья, праздники с гармошкой, с пением на голоса.
Труд на земле – тяжёлый, но человек ближе к звёздам, к ветру осеннему, к яблоне под окном. Чувства острее. А чувства – это краски, которыми художник (писатель) рисует мир. Другие люди в деревне живут, каждый со своим характером, наособицу.
– В наше время по деревне будто бы Мамай прошёлся, а ведь деревни – это роднички, которые во все века питали исподволь Россию.
– Трагедия крестьянства, русской деревни – одна из ключевых тем литературы советского времени. Это и в прозе запечатлено, у писателей-деревенщиков, хотя я не люблю это название, и в поэзии. «Поставьте памятник деревне / На Красной площади в Москве», – писал Николай Мельников.
– После школы вы поступили на исторический факультет Воронежского педагогического института. Это было связано с увлечением историей или просто не хотелось уезжать далеко от дома, от родителей?
– Мои родители переехали из села Скрипниково на окраину райцентра Калач, когда мне было 10 лет. Казалось бы, о чём жалеть – глушь, дорога грунтовая, мои старшие сёстры и брат уже учились в других городках, и они в распутицу не могли попасть домой. Всё это я понимала, но всё равно долго и тайно скучала по деревне, по школе из красного кирпича, по дому, где выросла; к новому месту привыкала очень трудно.
В школе я училась хорошо, легко, любила все предметы – от математики до физкультуры. Много читала, много думала. Понимала, что университет после сельской школы мне не светит. (Это, кстати, оказалось заблуждением, так как на экзаменах выяснилось, что я была подготовлена не хуже воронежских абитуриентов.) Решила поступать в пединститут на «лёгкий» факультет – исторический. Тетради проверять не надо– это же не математика и не русский язык. Школе отдала 7 лет жизни. Работала в Москве, в Солнцево.
– В московскую школу вы попали по распределению?
– Последний курс в институте я училась на заочном отделении (по семейным обстоятельствам), поэтому распределения у меня не было. Приехала в Москву в 1988 году. 30 августа. На следующий день пошла обходить школы в Солнцево. Для очистки совести – была уверена, что на работу меня не возьмут, но уже во второй школе меня не только приняли с распростёртыми объятиями, но и вручили выпускные классы. Через неделю я охрипла от бесконечного говорения, заработала хронический тонзилит и поняла, что учительство – это не моё... Робко пробовала себя в журналистике... Спасибо вам за интерес к моей жизни, действительно, есть что вспомнить... С утра до вечера работа в школе, плюс семья, плюс тьма бытовых проблем. Да ещё тяжело заболели сестра и родители, в автомобильной катастрофе погиб мой брат... Даже не знаю, как я всё это выдержала тогда.
– Вы сказали: робко себя пробовали в журналистике...
– Первая моя публикация – небольшое эссе на первой полосе «Комсомольской правды». Это был, наверное, 1991 год. Заметку я посылала наудачу, она была написана от руки, и вдруг приносят телеграмму: завтра в таком-то номере будет напечатана моя статья, а ещё пришло извещение о денежном переводе-гонораре. Я была так счастлива! От волнения не могла уснуть до утра. Тогдашняя «Комсомолка» очень отличалась от нынешней, не только внешне, но и содержательно. Это была газета для думающей молодёжи, с достаточно широким спектром мнений, публиковались очерки, а это сложный жанр, это же не голых девушек на всю полосу давать! У той, чёрно-белой «Комсомолки» было многоцветное красочное слово.
Я мечтала о журналистике, но видела непреодолимую преграду – у меня не было профильного образования. Учиться на дневном отделении я не могла, а заочного факультета в МГУ в начале 90-х годов не было. Случайно, благодаря коллеге по работе, узнала о существовании Литературного института. Посмотрела условия. Нужно было представить на творческий конкурс 35 машинописных страниц прозы. Но никакой прозы у меня не было вообще! Я писала эссе, статьи, заметки, которые печатали «Комсомольская правда» и «Учительская газета». Где же взять прозу? Стала сочинять. Взяла напрокат печатную машинку «Любава» и все весенние каникулы сочиняла прозу – повесть и рассказы. Когда получила письмо из Литературного института с коротким – в три строчки – извещением, что я допущена к экзаменам, то долго не могла поверить, что всё это со мной происходит наяву. Это как рассвет – солнце ещё не появилось, а заря уже осветила всё небо. Был май 1995 года. А в сентябре 1995 года, как только я получила студенческий билет факультета прозы Литературного института, я распрощалась со школой, стала работать в «Учительской газете» корреспондентом. А через месяц с небольшим меня назначили редактором отдела школ, и я работала с большим удовольствием. Семь лет в «Учительской газете» вспоминаю с тёплым чувством.
– У вас ведь был опыт работы и на телевидении...
– Я была главным редактором программы «Точка зрения» на канале «Красная линия». Работа была тяжёлой, изматывающей. Главным режиссёром был Валерий Рокотов – известный телевизионщик и писатель. Нам удалось собрать трудоспособный коллектив, поставить программу на «крыло», она и по сей день выходит. Мы проработали ровно год (2013–2014) и ушли всей командой. Такая сплочённость – редкость для телевидения, там, как правило, каждый за себя.
– Почему же вы ушли так дружно?
– Главной причиной стало хамство и жульничество продюсера, руководителя канала.
– На него нельзя было найти управу? Руководителям КПРФ, по логике вещей, как воздух, нужен свой канал, с большой аудиторией, чтобы популярным был, доходчивым и убедительным...
– Работая на «Красной линии», естественно, я общалась в ходе эфиров почти со всеми руководителями фракции КПРФ в Госдуме, включая Дмитрия Новикова, он является директором канала. Ничего плохого сказать про него не могу, но у меня сложилось впечатление, что решают там совсем другие люди, которые никогда не бывают на виду.
До «Красной линии» я 10 лет отработала парламентским обозревателем в журнале «Российская Федерация сегодня». Общалась с членами Совета Федерации, депутатами Госдумы, высшими чиновниками из правительства. Контуры и возможности политической системы страны, весьма убогий кадровый состав управленцев, декоративность нашего парламентаризма – всё это я знала слишком хорошо, в деталях. На «Красной линии» мы боролись за свою «Точку зрения», как могли, но силы были явно неравные. Телевидение, театр, кино – дорогие «игрушки», здесь слишком много значит финансовый ресурс. Если у тебя за спиной нет олигархического прикрытия, «крыши» спецслужб или влиятельного человека на самых высоких этажах власти, то талант, творчество и профессионализм в конфликтной ситуации тебя не спасут. Это малозначащие вещи в современной России.
– Мне слышится усталость в вашем голосе.
– Мне 56 лет, если я скажу, что полна сил, бодра и весела, то, пожалуй, нам поднимут ещё выше пенсионный возраст. С другой стороны, тайна жизни ещё не разгадана и хочется верить, что будут красивые дни и годы в моей судьбе.
– Чем вы сегодня занимаетесь?
– После «Красной линии» я уже не возвращалась к журналистике. Веду литературный интернет-журнал МОЛОКО и сайт «Славянство – Форум славянских культур». Как публицист, пишу иногда для «Московского комсомольца», «АиФ», «Литературной газеты», некоторых других изданий.
– Представим, пригласил вас президент страны Владимир Путин и говорит: Лидия Андреевна, вы умный человек, на какую должность вас назначить, чтобы вы максимальную пользу приносили России, а то меня уже достали дураки? Что бы вы ему ответили?
– Я бы ему сказала: Владимир Владимирович, как же так? У нас сельским хозяйством руководил кардиолог, Министерством обороны – продавец мебели, космосом – журналист, промышленностью – социолог и тому подобное. У нас в стране такая интересная кадровая политика, что я, наверное, могла бы работать абсолютно на любом месте в госуправлении. Если родине нужно, я готова. Но я и сейчас служу России своим словом. А разве есть что-то выше и достойнее, чем имя честного литератора? Дай бог мне его не уронить, ничем не унизить, пронести до конца моих дней.
– Что отличает литератора от журналиста, на ваш взгляд?
– Это совершенно разные ипостаси. Журналист работает по заданию начальства, литератор пишет по велению души и Музы, если исключить, конечно, заказные книги. Факт, проблема, событие – основа для статьи или заметки. А в прозе главное – душа человека. Нестареющие книги – об этом. Главная причина, которая побуждает человека взяться за перо, – избыток художественности, любви, боли, а не стремление развлечь читателя, показать себя, обличить социальные язвы или получить литературную премию.
Я много лет отдала журналистике, ухитряясь при этом писать художественную прозу. Это очень тяжело. Трудно сохранить язык и творческое состояние. Почти невозможно. Но вот я как-то исхитрилась.
– Что вам дал Литературный институт?
– Литературный институт – эпоха в моей жизни. Всё во мне трепетало, когда я впервые ступила на литинститутский дворик. Учёба в этом заведении совершенно изменила мои взгляды на литературу, на жизнь, на народ, на Россию. С Литературным институтом связаны незабываемые впечатления. Ещё шли приёмные экзамены, оставалось последнее испытание – собеседование; многие уже отсеялись, и было бы обидно «срезаться» именно сейчас. Мы с ребятами стояли на солнечной площадке, переживали, а мимо нас стремительно проходит человек в главный корпус института. Он бросил взгляд на нашу компанию, наши глаза встретились, и я просто обомлела, потеряла дар речи, потому что вдруг увидела человека из другого мира. 1 сентября на традиционном митинге Литературного института я узнала, что это был проректор по ВЛК, поэт Валентин Васильевич Сорокин.
У меня была его книга «Посвящение», я купила её, когда училась в 10-м классе, мне понравились стихи. И вот в сентябре 1995 года я пришла к Валентину Васильевичу с книгой, попросила автограф (это был предлог) и сказала, что хочу учиться только у него. Для меня он – в ряду классиков.
Что было дальше? Из бесед с Валентином Васильевичем у меня со временем сложились книги «Время Бояна» и «Природа русского образа»; вышли две версии беллетризованной биографии поэта, а уже в этом году я закончила подготовку иллюстрированного издания «Встреча с жизнью». Казалось бы, я так много знаю об этом поэте, была редактором некоторых его сборников, тем не менее работа шла сложно и не вместилась в один год.
– Сколько у вас книг?
– У меня вышло 14 книг. 5 книг – это художественная проза, остальные – литературоведение, культурология, публицистика и документальная проза. Все свои книги я стараюсь писать «изо всех сил», на пределе; они мне тяжело даются.
– Ваши любимые писатели?
– Я люблю классику, русскую и зарубежную. Когда выступаю в молодёжных аудиториях, на вопрос «что читать?» всегда советую начинать с лучшего, с того, что отобрано и одобрено временем.
– Вы часто возвращаетесь к родительскому дому?
– Дом моих родителей 1883 года рождения. Два раза перестраивался, один раз переезжал. Много повидали эти стены. Несколько раз в год я сюда приезжаю, с грустью смотрю на фотографии в рамках– знаете, раньше их развешивали по стенам? Многих людей уже нет. Жизнь изменилась. Она стала жёстче, утратила полутона. Стала ли жизнь легче? Счастливей? Не уверена.
– Может быть, мы изменились, а не жизнь? Повзрослели, потеряли связь с природой и желание упасть в траву стало для нас баловством, а не потребностью?
– Мы же тоже часть жизни.
– Спасибо за беседу.
Беседу вёл Владимир Смирнов, член Союза писателей России
Впервые опубликовно в "Литературной газете", № 42, 19.10.2022