Памфлет / Илл.: В эфире госТВ Ольга Скабеева

 

«Сны нам не принадлежат, как известно. Они опускаются на тех, кого выбирают».

Эдуард Лимонов

1.

Павел Игнатьевич мало интересовался политикой и, конечно же, телевизором, если и смотрел, то хоккей или шоу Петросяна. Но когда началась заваруха на Украине, а потом спецоперация, он изменил прежнему вкусу. Теперь каждый божий день садится на диван и внимательно следит за происходящим на экране, пополняя запасы скудных знаний из выступлений достойных людей нашего общества. Уж больно нравится ему Оленька Скабеева, – так ласково назвал ведущую программу «60 минут о самом главном». «Молодец она, за пояс заткнет любого, кто ей перечит. И ведь правду-матку гонит! «Вот такую бы мне в жены!», – заключил Блинкин и вздрогнул в испуге, – «Да за такие слова моя Дуся в очередной раз пригрозит мне голову оторвать».

И вообразил Блинкин картину, достойную кисти Верещагина: по периметру их дома на кольях забора вместе с кринками да банками торчат его головы. Ужас! Напрягал он усиленно извилины, о чем толкуют господа популярного ток-шоу. Умные их речи редко доходят до сознания средне образованного Павла Игнатьевича, не думают они о простых людях.

Но однажды он открыл в себе невиданные ранее способности мыслить категориями общественно-политического порядка. За что спасибо Скабеевой, – уверен был Паша Блинкин из Коврова. Сидишь, бывало, на лавочке с бабулями и дедулями возле подъезда своего дома, обсуждаешь мировые проблемы, ну, как тут не поделиться свежими знаниями. Ковровцы народ дотошный, любит задавать ядреные вопросы, дескать, Паша, втолкуй нам, что вообще происходит на земной планете? Ужель война? Тут он, словно фокусник вытаскивает из кармана памяти быль про китайского чиновника высокого ранга эпохи культурной революции. И начнет Паша заливать кумушкам за воротник: «На вопрос шведского корреспондента, «Какова, на ваш взгляд, международная обстановка?», – китайский товарищ ответил: «В мире большие беспорядки, но обстановка отличная». Бабули потуже завязывают платки, кивают усердно головами в знак согласия, дескать, знаем, знаем не впервой.

С чем, спустя многие годы, Павел Игнатьевич не мог не согласиться. Стали его приглашать в клубы, в домовые комитеты, больницы с выступлениями на общественно политические темы. Главное, чтобы язык был подвешен, а взгляд – ленинский, с прищуром. Его заметили в высоких инстанциях, посоветовали баллотироваться в областной Совет народных депутатов. Ради понта хорошо бы создать и оформить институт или Академию каких-нибудь наук, или благотворительный фонд сирот олигархов, которыми господин Блинкин возглавлял бы. Последнее, пожалуй, самое заманчивое. Дуся едва поспевала обхаживать его, кормить, стирать, пылинки сдувать, присутствовать невидимо, как бы за спиной, на заседаниях городского Совета, чтобы, не дай Бог, глупость не сморозил. Женам чиновников такого ранга, ой, как нелегко, коли умнее их, явление нередкое в наше феминистское время.

Волевые качества и неустрашимость, списанные, словно у соседки по парте, у железной леди телеэкрана Оленьки Скабеевой, закаляли умственно Пашу Блинкина из Коврова. Однажды его пригласили на очередное дневное сборище программы «60 минут». Подкинули деньжат на все про все, и помчался окрыленный Паша прямиком в Москву; дали комнатушку со всеми удобствами в приличной гостинице. В сопровождении фигуристой девушки с шелковыми ресницами он шагал с дрожью в ногах по коридору телецентра Останкино. В трюмо гримерной увидел мужчину во цвете лет, очень похожего на госсекретаря США Блинкена – такой же поджарый и сердитый взгляд раскосых глаз. «Так это ж я, Паша Блинкин из Коврова!», – И понял – он артист! А когда вошел в студию, освещенную софитами, в окружении до боли знакомых политиков, философов, историков, генералов в штатском, он с гордостью осознал себя коллегой столь уважаемых людей.

О чем Паша Блинкин из Коврова втолковывал телезрителям, на каком транспорте ехал, как вернулся домой, – не помнит. Скорей всего о том, что искренне переживает за наших российских парней, ведь сражаются они за правое дело в Донбассе, за нашу исконную землю. Зело гневлив он на господ с берегов Потомаки, Рейна и Сены с каштанами вместе взятых. «Нет, господа, в России березы гораздо лучше!» – завершил он историческую речь, едва не опрокинув стакан с водой. Что удивительно: Оленька Скабеева ни разу его не перебивала. Хороший знак, многообещающий.

Дома его ждал обед со щами, мясом жареной картошкой, ну, и, соответственно, как полагается, сами понимаете… Накушался, пересел на диван и спросил благоверную, так, невзначай, с прононсом:

– Ну, и как тебе?

Дуся, вытерев фартуком маслянистые губы, почти как сводку Совинформбюро, сообщала следующее:

– В первый заход ты махал руками, неприлично таращил зенки на Скабееву, заикался, невпопад вставлял словечко «составляющая», явно собезьянничал у мужчины с куцей бороденкой, не помню его фамилию, Акбаров, кажется. Во второй заход ты подозрительно смахивал на упитанного политика, как его… (ой, забыла, вот память куриная!), – Дуся приложила палец к губам, закатила глаза, махнула рукой, – Ну, не важно. Орал сиплым голосом, точно душили тебя. А так все было вполне умно и доходчиво. Молодец!

Ответ жены нисколько не удивил, даже не обидел. Не стал он называть фамилии порядочных людей, с которыми намерен и впредь общаться. Мысли завихрились и улизнули в темноту.

Паша Блинкин заснул.

 

СОН ПЕРВЫЙ

Сидит он в квадратном кабинете госсекретаря США Энтони Блинкена у камина, покуривает «марлборо» (наяву давно бросил курить), напротив него вальяжно расположился хозяин; подбородок надменно вскинут, глаза, как у рака, раскорячены то в сторону Запада, то Востока. Чем-то похож на Пашу Блинкина из Коврова – такой же поджарый, с сединой в висках. Вот и спрашивает Паша (естественно, без переводчика):

– Чой-то вы, господин секретарь, вздумали присвоить себе мою фамилию Блинкин? Да еще имя присобачили наше русское – Антон.

– Не Блинкин, а Блинкен, – с ударением на второй слог поправил с глумливой усмешкой госсекретарь. И добавил наставительно: – Не путайте. Я не Антон, а Энтони!

– Что в лоб, что по лбу. Однако ж, прочитал я в интернете, что вы из краев наших, славянских. Случайно, это самое, – подмигнул Паша, – не из тех?

Госсекретарь воспринял безобидный вопрос как нехороший намек:

– Господин Блинкин, избавьте меня от антисемитской темы. Мне и без нее хлопот хватает. Докладываю, – Энтони стал загибать в кулак пальцы. – Первое, – как можно больше танков подогнать к вашей границе, заставить союзников снабжать Украину оружием, амуницией, ракетами, черте какой дальности. Второе, – накачивать злобой, до скрежета зубов, Польшу против России. Третье – украинцев пачками бросать на амбразуры русских дотов. Патронов не жалеть! А тут вы еще со своим русским миром.

– Бедный, как вам тяжело! Аж, поседели, – посочувствовал Павел Игнатьевич. – Наверное, из-за ненависти к России. Имейте в виду: злоба старит человека. А вы еще молодой. Санкциями, понимаешь, хотите нас задушить. Не выйдет! – Паша помаячил перед носом Блинкена кукишем. Вздохнул.

– Кстати, господин госсекретарь, как насчет Родины, зова предков, а? – Паша из Коврова пододвинул со скрипом кресло к соседу, едва не сорвал бархатный подлокотник. У Блинкена слезинка капнула на дорогущий костюм стального отлива. Промямлил с дрожью в губах:

– Виноват, в биографии это моя ахиллесова пята.

– Какого ахила мне голову морочите! Вы родились в Ёер… Язык немеет, сказать не могу.

– Йонкерс. – Блинкин приложил к сердцу дрожащую руку.

– И что это за любовный зуд вас тянет к Незалежной? Договаривайте.

– Мои пращуры жили в Тернополе. Мой родной город побратим с ним, – выцедил Блинкен, будто в пыточной.

– Ха-ха-ха! – зычно рассмеялся Павел Игнатьевич. – Вон оно как! Таперича понятно, откуда ноги растут. – Откинулся на спинку кресла, глаза азартно сверкнули, и произнес с придыханием:

 – Дорогой Антон, у меня к вам встречное предложение. Давайте-ка побратаемся: ваш Еёр…, с моим Ковровым. Тогда и войнушку закончим. А то, понимаешь, танки, ружья, «Эх, комроты, даешь пулеметы!». Все это мир уже проходил, и занудливо как то получается…

Неизвестно откуда раздался голос Дуси:

– Что ты мелешь, Паша. Не позорь нацию!

Паша Блинкин из Коврова открыл глаза.

 

2.

Несмотря на провал в ток-шоу «60 минут», Блинкин серьезно подумывал о расширении своего кругозора. Теперь он стал внимательно прослеживать другие каналы, с той же темой – спецоперация, Украина, козни США вкупе с Западом супротив России, бои на передовых рубежах исконных землях наших, и, к удивлению, заметил многих знакомых, которые кочуют по студиям, горячо и пламенно выступающих в полит-ток-шоу. И даже заметил украинца и украинку, вот уже который год блуждающие, как привидения, по студиям. Оригинально! Видимо, участие вражеской стороны в российском телецентре – глубоко задуманная, хитроумная операция, которая должна… Впрочем, умолчим и не будем разглашать государственную тайну. Своими размышлениями Паша Блинкин поделился с соседями по лавочке. Бабули по-прежнему кивали, затягивали потуже платки, влюблено глядели на знаменитого соседа и судачили за глаза: «Ён шишкой стал, таперича главный, не помню, чиво…», «Почитай, Маша, выше – президент Фонда, сиротинушкам олигархов помогает!

С некоторых пор распорядок дня несколько изменился. После сериала «60 минут» ненаглядная Дуся в аккурат 14.00 кормит мужа обедом, потом он ложится на кроватку, поспит часочек, попьет чаю с вареньем и пирожками, и двигается, по старинке выражаясь, в присутствие – городской Совет, счетную палату, на встречу с соратниками по Фонду, который никак не добьется денежек от бедных олигархов.

Паша Блинкин из Коврова лег на кроватку, закрыл глаза, и сфокусировал мыслишки на мировые проблемы. «Беспорядки то есть, да и обстановка отнюдь не отличная», – озабоченно заключил, засыпая.

 

СОН ВТОРОЙ

Сидит Павел Игнатьевич в кабинете Областной думы, шуршит бумагами, за окном ликует весна, расцветают яблони и груши. Звонок телефона:

– Павел Игнатьевич, – голос Маши, «птицы секретаря», как обозвал ее Паша за длинные ноги и длинный нос. – К вам Урсула фон дер Ляйен.

– Не понял – кто?

– Председатель Европейского Союза.

– По какому вопросу? – застучало в висках Блинкина.

– Не говорит, но очень что-то важное.

– Зови. И чаю заодно неси.

Вошла женщина, очень знакомая, ее показывают по телевизору каждый день и каждый час, стройная, в розовом костюме и пышной шевелюрой. Павел Игнатьевич встал из-за стола, скользнул к ней, шаркнул штиблетами, обменялись рукопожатием.

Паша галантно указал на кресло.

– Прошу, фрау.

Она по-прежнему не двигалась с места, руки, скрестив, опустила. Взгляд тревожно-просительный. Столь необычный вид никак не вязался с обликом крутой на выходки женщины, которая держит в трепете международное сообщество, что смутило Блинкина. Хотя, если вспомнить визит ее к Байдену, то выглядела она овечкой. А в Китае – просто удивительно: померкла на фоне решительных действий в Поднебесной Мануэлля Макрона. Эти эпизоды молнией сверкнули в голове Паши Блинкина из Коврова; быстро сообразил, что церемониться с ней вряд ли нужно.

– Садитесь, фрау. Что вас занесло в наши края?

– Господин Блинкен, я решила просить вас о помощи, – заговорила Урсула, присаживаясь к торцу стола. – Запад в тревоге. Украина в скором времени сожрет Евросоюз непомерными, даже для нас, финансовыми расходами и поставках вооружения. Я…

– Постойте, фрау. Что-то я не петрю: о какой помощи вы говорите? Вы хоть знаете, к кому вы пришли?

– К Блинкену, секретарю национальной безопасности Соединенных штатов Америки.

«Так-ак, приехали», – подумал Паша, барабаня пальцами по столу, и смекнул – сразу не открывать карты. «Поиграем-ка с Урсулой дурой фон дер-Ляйен в кошки-мышки».

Вошла Маша с чайным набором на подносе. Павел Игнатьевич кивнул в сторону бара. Маша открыла его, достала початую бутылку коньяка, бокалы, поставила на стол вместе с чашками, печеньями, лимоном, разлила по бокалам коньяк и быстро покинула кабинет.

– Да, кажется, ко мне пришли, – сказал нарочито уверенно Блинкин.

Урсула вскинула брови, настороженно произнесла:

– Endshuldige, Sie bitte.

– Битте, дритте, фрау, мадам, – захохотал Павел Игнатьевич, и протянул бокал визави. Урсула засмеялась, чокнулась, а глаза то печальные, печальные.

– Я глубоко сочувствую вашему, фрау, состоянию. Дело исправимо. Ведь мы с вами одинаково, мягко говоря, не любим Россию, и при удобном случае всегда готовы любыми средствами ей напакостить. Самое пикантное в наших с вами, фрау фон дер Ляйен, деле это то, что корни наши, что у меня, что у вас, что у Бориса Джонсона заложены в Российской империи, с которой мы исторически тесно связаны. Поэтому моя святая обязанность вспомоществовать вам, не оглядываясь на серьезные в политике разногласия.

Ловко же вывернулся Паша Блинкин из Коврова! Далее, порылся в ящике письменного стола, выложил квитанцию об оплате коммунальных услуг, расписался, в графе «сумма» начертал единицу с десятью нулями. Урсула вытянула шею, в мольбе скрестила на груди руки.

– Этот документ действителен во всех банках мира. Битте щен, – протянул бумажку Урсуле.

– О, yawol, main lieber! Danke chon! – всхлипнула фрау. – Чем я могу вас отблагодарить, герр Блинкен? – встала, близко подошла к депутату городского Совета, так, что он слышал ее сердцебиение, вспомнил почему то, что она мать семерых детей, отшатнулся.

– Да не Блинкен я, а Блинкин, – с ударением на второй слог воскликнул он.

– Все равно хорошо, – шепнула Урсула в пунцовое ухо его, обхватив шею.

 И вдруг голос – так знакомый, так близкий:

– Руки!!!

Проснулся Блинкин в холодном поту.

 

3.

В последнее время у Паши Блинкина из Коврова дела по части общественной и государственной службы сходили на нет. Где-то что-то ляпнул не дипломатично, тащил за волосы «бактерию» (так он обозвал депутата нетрадиционной ориентации), наорал на либерала, назвав несправедливо его иноагентом, запутался в финансовых отчетах. Словом, замашки его выглядели бы не столь уж грубыми, если бы он жил в столице. Но тут Ковров! Тут – строго, Трампы и Жириновские тут не в почете. И все-таки, учитывая заслуги перед Отечеством, награды, заступничество домовой общественности, а также скамеечных бабуль и дедуль, взявшие своего кумира на поруки, сыграло решающую роль в реабилитации бывшего депутата. «Спи спокойно, дорогой товарищ», так говорят в народе. И оставили Павла Игнатьевича в покое. Было, правда, предположение, будто не обошлось без вмешательства Оленьки Скабеевой. Но то – слухи! Он безропотно, отошел в сторонку, стал жить, как все простые люди. Одно огорчало, скорей его Дусю. Глубоко вздохнув, она как-то сказала:

– Уж больно хороши блинчики с икрой в Думе.

Для Павла Игнатьевича это небольшая потеря. Важно, что сон его стал глубоким, без сновидений. Особенно его радовало исчезновение, так сказать, политических снов. Вставал рано утром бодрым; в голове было одно желание: откушать омлет, попить кофе со сливками и помчаться на набережную Клязьмы, окаймленную живописными берегами, каких в провинциальных городах России немало. На этот раз, проходя мимо сквера имени писателя Сергея Никитина, Павел Игнатьевич решил посидеть на изящной скамейке, потом, не спеша, проследовать к храму, а там к берегу Клязьмы. Солнце, отбросив сизое марево на горизонте, сладко потягивалось, рассыпая по небу золотистые кудри. Павел Игнатьевич сел на скамью, вытянул ноги, опрокинул голову назад, подставив небритое лицо майскому ветерку.

 

СОН ТРЕТИЙ

Экая досада! И минуты не прошло, как он погрузился в нирвану. И первого, кого увидел Паша Блинкин из Коврова – Бориса Джонсона, бывшего британского премьер-министра. Он ехал на велосипеде, махал руками, улыбался. Заметил Блинкина, притормозил. Снова улыбка, теперь до ушей, белая шапка волос вздыбилась, туловище набухло, словно гриб после дождя.

– О, сэр, Блинкин, ужель вы?

Джонсон подкатил велосипед, плюхнулся на скамью.

– Он самый, – ответил настороженно Павел Игнатьевич. – Вы то кто? Чай, не бывший ли премьер-министр, владелец заводов, фабрик, пароходов?

Джонсон еще больше согнулся, приложил палец к губастому рту, оглядываясь воровато по сторонам, прошипел:

– Тише, я казак Борис Чуприн.

– Вы такой же казак, как я ваш родственник турок Али Кемаль.

Джонсон согнулся в три погибели, заморгал белесыми ресницами.

– Напрасно вы так говорите, друг мой. Оскорбляете, – почему-то с ударением на второй слог произнес он. – У нас с вами общее несчастье.

– В каком смысле?

– Выперли: вас – из Думы, лишили привилегий. Меня – с кресла премьер-министра, но привилегии сохранили.

– Пить надо меньше, – Блинкин закатился смехом, не сразу успокоился. – Ишь, как вас в Чернигове в казачки посвятили. И смех, и грех. Люба она вам, Украина. А все почему? Вы, англичане, никогда никого не любили, кроме себя. И опять же ненависть к русским заставила вас любить щирую Незалежную. Так ведь это же медаль – славянская. На одной стороне мы, кацапы, на другой они, хохлы. Стереть нас в порошок – вот вся ваша хваленая любовь. Так что, мистер-Твистер, меня с вами равнять не резон. Я в жизни твердо стою на ногах, а вы, как тот мужик, который рассказывал: «Я выше и выше, так в будочники и вышел. Будку сломали, меня и прогнали».

Крепко задумался Борис Джонсон. Копна на голове зашевелилась, подогнул кончик галстука и стал жевать его.

– Друг мой, Паша. Я еще поборюсь. Я…

– Не надо. В мире большие беспорядки, и будут они до тех пор, пока власть находится в руках таких, как казачок Чуприн. Пойдем-ка, Боря, в кафе-бар, там отличное пиво. А велосипед твой оставим здесь.

– А не сопрут? – спросил Борис Джон по-нашему, по-русски.

– Эй, дядько! – позвал по-украински Паша Блинкин из Коврова молодого человека, стоявшего возле памятника писателю Сергею Никитину. – Покарауль-ка велосипед моего друга Бори Джонсона.

… – Эй, дядя, проснитесь! – услышал сквозь пелену сна Павел Игнатьевич. Открыл глаза и увидел перед собой молодого человека с велосипедом. – Вас жена ищет, говорит, вы ключ с собой взяли из дома.

– Ну, спасибо, парень. Вот старый пень, что-нибудь да забуду.

Идет Паша Блинкин из Коврова по дороге домой, насвистывает, улыбка до ушей, и напевает, знакомый старикам мотив песни: «Ландыши, ландыши…», однако, на свой манер: «Санкции, санкции, светлого мая привет»…

 

4.

Вы будете смеяться, а Паша Блинкин – нет. Его простая русская фамилия приходит в голову, когда готовишь блины, поджаренными на постном масле. Однако никак не Блинкена, секретаря национальной безопасности США, который спит и видит, как бы откушать русских вместе с блинами. Разница между однофамильцами с мышиный писк – буквой «е». Спасибо Оленьке Скабеевой из программы «60 минут»: Пашу заметили на телеканале и благословили на пробу в эпизодической роли Владимира Ильича Ленина в телесериале. Кому пришла столь шальная идея, умолчим. В наше время в порядке вещей – приглашать играть непрофессионалов, хотя нередко бывает, что отличие в них, как в букве «е» Блинкиных – всего лишь. Ненаглядная Евдокия Блинкина, по случаю отъезда супруга распрямила торс, прическу с кудряшками заменила на «а ля «Нефертити», такую же носит бывшая сенатор Валентина Петренко. С томным колебанием попы фланирует Евдокия мимо ковровских бабулек и дедулек, держа в руке ведро с мусором, коего относит на помойку, ибо мусоропровод забит всклень. Получив подъемные, Паша Блинкин из Коврова прибыл в Москву, дали ему прочитать сценарий, в котором он мало что петрил, но ролью вдохновился, то и дела заглядывал в зеркало и обнаружил в себе, на удивление, черты великого человека, (вспомним сон Первый, где Павел Игнатьевич был похож на госсекретаря Блинкена). Странно… Так вот, выдержал он пробу, раскрыв не дюжинный (по нынешним меркам) талант актера. Оставалось главное – выучить на зубок текст. Руководство телеканала потребовало от создателей фильма немедленно приступить к съемкам, поскольку сериалы должны, как вагоны состава, не мешкая, идти один за другим каждую неделю. Сонмище главных, креативных, линейных, исполнительных, генеральных и прочих продюсеров быстренько слепило сценарий, схапав сюжет из повести писателя, ветерана нижнего буфета ЦДЛ. Группа захвата даже не удосужилась вписать в титры его фамилию.

Приезд из Коврова в Дом творчества писателей «Переделкино» захватил мысли и чувства провинциала, до слез истосковавшемуся по светской культуре. Беседа с режиссером в кожаной кепке и трубкой за ухом, суета операторов и ассистентов, курящие костюмерши и гримерши, камеры, провода, осветительная аппаратура… Все это так ошарашило Пашу Блинкина из Коврова, что долго не мог прийти в себя. Поселили его в старом корпусе, в стиле дворянской усадьбы с колоннами. В старину советскую здесь отдыхали и работали, теперь забытые богом, писатели. Патриархальность историческому полотну, успевшему покрыться кракелюрами, подчеркивали плетеные кресла перед фасадом и на балконе, в которых дремали старичье и старушье – вдовушки, экс-любовницы, родственники знаменитых литераторов. Среди них можно было обнаружить Анастасию Цветаеву сестру незабвенной Марины. Впрочем, не стану отнимать хлеб у экскурсовода Инны Воскобойниковой, так замечательно рассказывающей об истории Дома творчества.

С каждым годом угроза исчезновения Дома становилась реальной: полный развал и разорение. Срочно назрел капитальный ремонт. В высоких инстанциях опомнились, что поселок писателей вкупе с Домом творчества все-таки место заповедное и без «буржуазных ужимок», как бы выразился Ленин, попросили олигарха Романа Абрамовича заняться оной проблемой, соответственно, раскошелиться. Администрации киногруппы повезло, она успела до нашествия исполнителей воли Абрамовича произвести несколько натурных съемок. Оставался эпизод – речь с балкона Моссовета Владимира Ильича Ленина в октябре 1919 года. Пашу Блинкина загримировали, наклеили на череп лысый парик, присобачили бородку, усы, облачили в «тройку», подвязали галстук в крапинку, добавили в облик несколько штрихов – правая рука заложена под мышкой и легкая картавинка, (с прищуром все в порядке), – чем не вождь пролетариата! Любопытная деталь: в истории создания образа Владимира Ильича на сцене или в кино, наметилось поразительное сходство с оригиналом, причем у любого актера, столичного или провинциального: парик, бородка, костюмчик, в котором Владимир Ильич соблазнял в Цюрихе Инессу Арманд. Будьте любезны! Перед выходом из номера Паша Блинкин оглянулся: на кровати лежали кальсоны, носовой платок и кепка. Надел ее. Для храбрости маханул опрокидончик бокал коньяку, прихватил машинально с тумбочки дубликат кепки, оставленный рассеянной костюмершей Ланой, и вышел в коридор. Возле Дома в плетеном кресле сидел режиссер с трубкой в зубах, нога на ногу, зорко смотрел на балкон, кинооператор впился в камеру.

Народ замер. Из распахнутой настежь двери на балкон стремительно вышел Владимир Ильич. Подошел к перилам. Ассистент поднесла перед его носом черную дощечку: «Кадр первый, дубль первый!», хлопнула по ней. Снизу голос: «мотор!». И понесло нашего ковровца…

– Товарищи! – воскликнул он, грассируя. – Пролетарская революция, о необходимости которой все время твердили большевики, совершилась! – Ленин выпростал руку с кепкой, зажатой в кулаке.

– Стоп! Стоп! – зарычал режиссер. – Что он мелет! – «твердили», (трам-тара-ра). Лана! Почему у Ленина на голове и в руке кепки!?

Перерыв. Дом огласился храпом, ритмично выкатывающимся из окна второго этажа 37-й комнаты. Паша внепланово погрузился в тяжкий сон. Попробуем его подать в жанре пьески.

 

СОН ЧЕТВЕРТЫЙ

Действие первое

Кабинет директора администрации поселка писателей «Переделкино». Стол, лампа, аппарат ВЧ правительственной связи, компьютер, стулья, заляпанные мухами занавески окон. Хозяин Владимир Зеленский. в майке времен Очакова и покорения Крыма, заросший щетиной, понюхивает через трубочку содержимое табакерки, закатывает в истоме глаза.

Зеленский. (голос хриплый, басовитый, блаженно улыбается). Хорошо то как в Переделкине! «А я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги…» – пропел он, всхлипнув. – Не то, что в бункере сидеть, неуютно и мерзко. Вот закончу спецоперацию, и заживу с жинкой и детьми в этом заповеднике.

Стук в дверь. В проем просовывается голова Паши Блинкина.

Блинкин. Разрешите?

Зеленский. Ах, это вы, переговорщик Паша Блинкин из Коврова! Проходите, садитесь. (указывает на столик приставленный к письменному столу).

Блинкин. (подчеркнуто строго). Здравствуйте, господин директор.

Зеленский. Здоровеньки булы. Я как был президентом, так и остаюсь им. Бывший директор сидит в Лефортове, связался с братвой солнечной группировки. Так и шо надо? (хлопает себя по лбу). Ах, да! Вы приехали на переговоры (с ухмылкой). Ну-ну, драников вам захотелось. У нас свои галушки. Министр обороны вот-вот подкатит, их-то и покушаем. Из горячей точки прямо в прохладное местечко Переделкино (хохочет).

Блинкин. Позвольте, Владимир Александрович, спросить вас.

Зеленский. Валяйте.

Блинкин. Каким образом вас занесло в Переделкино?

Зеленский. Вы все ковровцы такие настырные? Поставлю-ка я вас моим советником, вместо оппортуниста Арестовича.

Блинкин. И все-таки…

Зеленский. Всэш-таки нехай буде тайна. Над Владимирской горкой сгустились тучи, меня в гриме, с повязкой на щеке, как Ильича в октябрьскую ночь 1917 года, доставили на броневике в поселок.

Блинкин. Господин президент, чем вы порадуете здешних писателей?

Зеленский. Построю кабаре, пабы, сеть шоу-бизнеса, привлеку разумных писменников к мировой культуре.

Блинкин. И к украинской так же.

Зеленский. А як же! Я вам скажу, шо таки скоро писменники Переделкина будут сочинять свои нетленки на украинской мове. Но шоб ви знали, (берет со стола коробочку, вдыхает в нос порошок) для меня главная цель – превратить державу в оплот НАТО, и нехай кордон буде до Переделкина. Я переверну мир наизнанку! И буде он усе в ногах Незалежной! (вскакивает, вскидывает правую руку в нацистском приветствии, в глазах демонический блеск). Я приглашу моего дорогого коллегу Джо Байдена в писменный городок мед, пиво пить. А шобы не пугать западенцев, вызову поэта Пеленягре. Разведка доложила, что он здесь в поселке живет. Пущай перепишет писню «Как хороши в России вечера» на «Как хороши в Украйне вечера».

Блинкин. (хлопает в ладоши). Браво, браво!

Зеленский встает, шаркает ногой, кланяется

Блинкин. И как это вам удалось обогнать на выборах Порошенко?

Блинкин. Трошки разумею.

Зеленский. Язык дружков надо бачить. Я, например, могу сходу овладеть любыми языками Евросоюза, Англии и Америки, даже монгольским. Талант мой полиглота, кроме актерского, позволяет мне запросто общаться с их лидерами в интимной обстановке. Франция никогда не забудет наши получасовые объятия с Маккроном, (кладет на стол ноги).

Блинкин. И? (подмигивает многозначительно).

Зеленский. Це не то, шо ви думаете. Нет, друже Блинкин, я с народом. У него этим не забалуешь.

Блинкин. А как же дружок ваш Байден?

Зеленский. И с ним, юмористом, обнимашки, и с фокусницей Урсулой фон дер Ляйен обнимашки, и с англо-наглым Ришулей Сунако, и с колбасником Шольцем, и с канатоходцем Борькой Джонсоном – со всеми я на дружеской ноге.

Зеленский (наклоняется над столом, подмигивает, почти шепотом) Паша, одолжи мне денежку. На пропитание.

Блинкин. Вы, как Васисуалий Лоханкин.

Зеленский (хохочет, хлопает в ладоши). Браво! (задумчиво), Бендер... Бандера… Как все это созвучно сердцу моему, близкое, родное.

Блинкин. Сколько?

Зеленский. Так и штук десять. До завтра.

Блинкин (просовывает руку в боковой карман пиджака, берет бумажник). Могу пять. Больше никак.

Зеленский выхватывает из рук Паши купюру, танцует.

Зеленский. Паша, знакомься, министр обороны сержант Лёша Резников.

Резников и Блинкин обмениваются рукопожатием.

Блинкин. Павел Блинкин, пресс-секретарь всея Руси. Уполномочен вести переговоры с украинской стороной.

Резников. Прошу (указывает на стол, приставленный к столу директора, садится напротив Блинкина, искоса поглядывая на Зеленского, тот гримасами и ужимками подает знак, как он нервничает).

Резников. Э-э, господин Блинкин, эу-а, э-э, наша мати…

Блинкин. Наша мать – великая Русь. На этом краеугольном постулате будем строить наши переговоры.

Резников грызет ногти, моргает, как филин. Зеленский лихорадочно набирает номер вертушки, трясет аппарат, чертыхается, наконец, лицо его сияет широкой улыбкой, жестом вытянутой ладони показывает «молчать», встает навытяжку.

Зеленский. Яволь, герр канцлер! Ищь хабен хапен вагонен гольден, унд дивизию «Леопарда». (смотрит торжествующе на Блинкина).Я-я, натюрлих. Кайне ферхандлунген! (Есть, господин канцлер! Мне необходимо два вагона золота и дивизию «Леопарда». Да-да, конечно!), (искаженный немецкий). И тут же звонок вертушки. Зеленский срывает трубку, бледнеет, медленно встает, вытирает платком шею. Прикладывает к уху трубку. Пытается говорить по-английски, переходит на русский язык.

Зеленский. Так точно, господин президент. Никаких переговоров! (хлюпается на кресло в изнеможении).

Кресло закручивает седока, все быстрее и быстрее... Комнате темнеет. С нарастающим темпом звучит музыка, голоса, смех.

Действие второе

Сцена. На портале растяжка – АРТ-ШОУ ЗЕЛИБОЬА. Слева – чучело совы. На заднем плане сцены стоит самолет. У правого портала в кресле сидит Паша Блинкин, в качестве почетного гостя. Огни прожекторов ослепляют поток людей, скатывающий с верхних софитов, женщины в сногсшибательных хитонах до пупа, мужчины во фраках и масках. В толпе зритель может угадать известных всему миру персонажей: Урсулу фон дер Ляйен, Маннуэля Макрона, Бориса Джонсона, Энтони Блинкена, Шульца и других господ Евросоюза. Джо Байден вытянул руки вперед, ищет, куда идти, вице-президент США Харрис поддерживает его под локоть, следом семенит пресс-секретарь Белого дома смуглянка Карина. Замыкает шествие святейший патриарх Всея Украйны Филарет. Кавалькада вереницей проходят по кругу, пританцовывая. Полуголые девицы с подносами лавируют между столиками, расставляют напитки для светской публики. На сцену под грохот барабана и вой оркестра выпрыгивают артисты цирка, кувыркаются, жонглируют моделями ракет ближней и средней дальности. Дама в испуге визжит, падает со стула в обморок. Из-за кулис с приплясом выкатывают типы, облаченные в шкуру медведя, тигра, зайца, их сменяют трансвеститы, с подскоками, кружась, демонстрируют незалежные прелести. Не стану утомлять, вас, читатель, описанием шабаша, уступаю место вашей богатой фантазии. Секундная пауза. Барабанный бой. На середину сцены выходит шталмейстер, поворачивается в сторону самолета.

Шталмейстер. Господа! Внимание!

Дробь барабана, фанфары. Оркестр исполняет разухабистый марш. Толпа выстраивается шпалерой, из люка медленно всплывает многоступенчатый трап и подкатывает к самолету. На подиуме возвышается трон с фигуркой Зелибобы в треуголке Бонапарта и трезубцем.

Шталмейстер. Господа глав государств и министры! Прошу засвидетельствовать свое почтение дорогому хозяину бала!

 Первым к подножью трапа семенит Джо Байден. Поднимается по ступенькам, спотыкается, едва не падая, Харрис подталкивает обеими руками его зад, Джо поднимает ногу, вцепившись в перила, снова спотыкается. Наконец, он встает возле Зелибобы, улыбается.

Зелибоба. Что это вы, Джо, падаете? Боитесь трапа?

Джо Байден. Трампа боюсь, больше никого. (Публика хохочет).

Зелибоба. Прошу (указывает скипетром на место по правую от себя руку).

Участники шоу следуют друг за другом, кланяются Зелибобе, встают позади трона, машут в приветствии. Дробь барабана, музыка, Зелибоба встает, царственно оглядывает округу, к нему подходит министр обороны Резников, сбрасывает с него мантию, треуголку. Играет оркестр. Снопы прожекторов освещают Зелибобу, облаченного в трико шута и в шляпе с бубенчиками, спускается по трапу. Спрыгивает со ступеньки, крутится веретеном, изображая персонаж кафешантанов, подхватывает из рук иноагента Шендеровича микрофон и поет что-то шансонное, порочное, Подтанцовщики ритмично бьются в конвульсиях, подпевают Зелибобе. Люди визжат, хохочут, пьют вино и кричат: «Слава Зелибобе!». Барабанный треск, фанфары. Зелибоба бежит по трапу к самолету, встает возле трона, вскидывает руку. Тишина.

Зелибоба. Господа! Я не политик. Я клоун. А это (показывает на стоящих за его спиной Блинкина и К) моя команда КВН. Прошу, ребята, в самолет!

К трапу протискивается Блинкин с микрофоном.

Блинкин. Куда летите?

Зелибоба якобы не слышит, замыкает группу, входящую в самолет.

Публика с криком повторяет:. Куда летите?!

Зелибоба (оглядывается с улыбкой сатира, взмахивает руками, изображая полет орла). А кто его знает! (исчезает в утробе самолета).

Самолет свистит, стучит, дрожит.

Эпилог

Блинкин вздрагивает, просыпается, в ушах эхом звучит шум самолета. Над его изголовьем склонилась Дуся.

– Как не стыдно тебе дрыхнуть. Тебя ждут на балконе.

Блинкин протирает глаза, с удивлением смотрит на жену.

– Дуся, что ты сделала с прической?

– Я, как Валентина Петренко, бывшая сенатор. Хочу на нее быть похожей. И вообще, дорогой, я намерена баллотироваться в депутаты народного собрания. Ты же в актеры собрался (любуется мужем). Хорош, дорогой, ничего не скажешь, вошел в образ. А что тебе приснилось?

Блинкин надевает брюки, подходит к умывальнику, всматривается в зеркало, теребит бородку.

– Приснился мне, Дуся, шабаш с Зеленским и свора наших врагов. Такого кошмара Дуся, я не мог представить. Я вспомнил сенатора, кажется, его зовут Константин Долгов. Так вот, Дуся, на телепередаче «60 минут» он сказал замечательную фразу. Я даже запомнил ее: «Чем больше там извращений, тем лучше нам». А, каково?

– Не во сне ли ты слышал?

– Нет, дорогая, наяву. Ладно, я пошел на второй дубль.

Конец