На илл.: Людмила Константиновна Татьяничева (6 (19) декабря 1915 – 8 апреля 1980, Москва) – поэтесса.
Я познакомился с Людмилой Константиновной Татьяничевой в середине 50-х годов. Юноша, только что напечатавший в газете свои первые стихи, был приглашён своей наставницей Лидией Александровной Преображенской на городское собрание писателей. Проходило оно на втором этаже громадного коммунального дома на углу улиц Свободы и Тимирязева. В подъезде с тёмным коридором и бетонными лестницами дверь из крохотного тамбура вела в помещение с огромным окном и треугольным балконом, на котором курили седые ветераны литературы, каковыми только и могли быть, в моём представлении, настоящие писатели.
Там я увидел знакомых по фотографиям в газетах осанистого Марка Гроссмана, сухощавого благородного Ивана Малютина, курносого импульсивного Якова Вохменцева и других «классиков», имена которых мы, пионеры, знали наизусть: Николая Глебова, автора любимого «Карабарчика», Серафиму Власову – сказительницу, для нас почти равную Бажову, и, конечно, несравненную, обворожительную Людмилу Татьяничеву, царившую среди мужчин подобно Хозяйке Медной горы.
Аура, исходившая от Людмилы Константиновны, была так велика, что несколько её слов, сказанных в мой адрес (это было согласие на публикацию «Баллады о погибшем отце» в готовящемся сборнике «Уральская весна»), стали на долгие годы как бы божьим благословением, дававшим мне силы на дальнейшую работу над словом. Я вдруг почувствовал, что мои переживания и надежды чего-то стоят. Публикация стала для меня рубежом, после которого круто переменилось многое. Хозяйка Медной горы благословила меня на подвиг – так многие десятилетия думал я, занимаясь помимо инженерного дела литературным творчеством. Однако в начале семидесятых, окончив вуз и аспирантуру в столице, многократно заподозренный в инакомыслии и усердно опекаемый спецслужбами, я потерял надежду на любые публикации в отполированной и отшлифованной словесности застойного периода. Но у меня была наука, были заработок и любимая семья, были квартира и надёжное положение в институте – и я спокойно писал «в стол», собирая историю родного Урала, его фабрик, заводов, мастеровых людей.
Всё это не вписывалось в благостную картину социальной идиллии, которой была полна печатная продукция подцензурной литературы, поэтому я порвал все связи с её новыми лидерами на местном уровне. Только один Константин Скворцов, давний мой друг и талантливый драматург, сохранил для меня авторитет и какое-то трепетное чувство: он был принят в Союз писателей и входил в «обойму» молодых, не сломав в себе самобытности. Именно он и пригласил меня в 1971 году на встречу с Татьяничевой – уже секретарем Союза писателей РСФСР, приехавшей в Челябинск перед новым съездом этой организации.
Уже в другом помещении – по улице Цвиллинга, в здании, где магазин «Ритм», на первом этаже, в комнате с низкими окнами, состоялась эта памятная встреча. Людмила Константиновна, постаревшая, усталая и измотанная, рассказав о задачах Союза писателей РСФСР (работа на провинцию, на молодёжь), просила нас высказаться о проблемах, видимых нам, молодым, в провинции. Тут меня и понесло! Я произнёс монолог о величии интеллекта, сочетающего в себе реальные прикладные знания с романтикой одухотворённости, без которой нет ни творчества в науке, ни воздуха для таланта. Я атаковал писателей-гуманитариев поэзией техники, архитектуры, металлургии, которые тогда уже владели мной.
Это очень взволновало и Людмилу Константиновну. Попросив меня остаться после общего разговора, она ещё долго проверяла приведённые мною факты, потом потребовала изложить всё это в статье, которую непременно отдаст в лучшую литературную газету России.
Я написал и отослал ей статью, не очень надеясь на гласность моих отнюдь не крамольных, но и не ординарных мыслей. А в начале января 1972 года все друзья в институте спешили ко мне с известием: огромная моя статья открывала общероссийскую дискуссию о путях взаимопроникновения искусства и техники. Появилась она в газете «Литературная Россия».
Не буду дальше пересказывать хронику моего вхождения в публицистику, в прозу, в новые и новые книги и открытия. Более трёх десятков лет эта стезя поглощает все мои дни и часы, дав мне счастье осознания нужности своему краю и современникам.
На этот путь меня снова благословила Людмила Константиновна – труженица литературы, хорошо знавшая индустриализацию и Великую войну. Благословила быть верным земле своей и хранить особость своего характера. Последняя встреча была, видимо, уже совсем в пожилом её возрасте, когда, приехав в Челябинск, она просила меня рассказать ей о старинных трактах Урала, о старообрядческих местах в горах, о нужных ей книгах, изданных до революции. Глубина её знаний поразила меня, и я более двух часов беседовал с ней о Мамине-Сибиряке и потаённых монастырях под Саткой; о Верхнеуральском тракте, где сохранился булыжник екатерининской эпохи; о пещерах над Аем, где скрывался Салават Юлаев. Это был разговор, который могут вести только долго пожившие в глуби России уральцы, и нам обоим было приятно от взаимных открытий.
Больше я не встречался с Людмилой Константиновной. Читая её стихи, я в наиболее поздних её книгах находил отзвук той элегической кротости, которая присуща зрелым и печальным поэтам нашей Отчизны: Не может, не смеет считать себя русской пустая душа и скупая рука...
Три встречи в разном возрасте дала мне судьба с Женщиной-Поэтом, воплотившей Урал в стихах с классической выразительностью. Они во многом создали моё представление о нравственном долге писателя перед своим краем.
Источник: Газета «Танкоград», г. Челябинск, главный редактор Сергей Алабжин