На фото: Владимир Степаненко (слева) со своими боевыми товарищами Анатолием Калугиным (в центре) и Павлом Железновым

Танковую бригаду, в которой воевал Владимир Степаненко, направили на переформирование. Бригада находилась в плачевном состоянии. Большинство танков было выбито в ходе боёв с немцами или закопано красноармейцами в окружении ввиду отсутствия горючего. Из полутора тысяч человек личного состава в строю осталось не более пятисот бойцов.

Находясь в неглубоком тылу в ожидании пополнения и новой техники, потерявшие счёт дням и ночам люди подлечивали раны, приводили себя в порядок, и, наконец, просто отсыпались, не веря в то, что активные боевые действия хоть на немного, но остались позади. Сильных морозов пока не было, тем не менее, печи в наскоро оборудованных землянках топились вовсю, выгоняя из них сырость и согревая живительным теплом их постояльцев.

Помкомвзвода разведки сержант Степаненко сидел на снарядном ящике у затянутой брезентом стены землянки. Вспомнился молодой и задорный командир взвода лейтенант Кудрявцев, убывший в отпуск в начале июня и затерявшийся на дорогах войны. Обязанности взводного с тех пор исполнял он, его помощник, набираясь командирского опыта вначале в мирной, а потом и во фронтовой жизни.

«Вроде и времени немного прошло с начала войны, а мир как будто перевернулся», – подумал Владимир и невольно заслушался незатейливой мелодией, которую тихонько выводил на своей тальянке Костя Циковкин.

Внешне неказистый и неловкий красноармеец, с которым они начинали службу ещё в тридцать девятом, поначалу стал объектом насмешек со стороны однополчан. А его привычка многократно чихать после пробуждения вызывала просто безудержный хохот. Но насмешки прекратились, как только Циковкин взял в руки гармонь. Даже далёкие от музыки бойцы его сразу зауважали. Степаненко улыбнулся, вспомнив, как раненый Костя спасал свою «подругу» из подбитого танка, а потом тащил её на себе из окружения.  

В углу на нарах шумно перевернулся на спину и захрапел могучий Толя Калугин.

– Тише, не мешай! Дай гармониста послушать, – проворчал ефрейтор Свистунов, с трудом вернув товарища в исходное положение. Но тот продолжил храпеть, причём с большим усердием.

– Това-а-а-рищ помкомвзвода, – нарочито жалобно протянул Свистунов, кивая в сторону Калугина.

– Не буди, башнёр, лихо, хоть оно и не тихо, – скаламбурил сержант. – Пусть поспит. Силу свою богатырскую восстановит. Она нам ещё понадобится.

– Намечается что-то? – подал голос красноармеец Бабушкин, химичесским карандашом строчивший письмо жене и детям при свете самодельной керосинки.

– Ну, ты, Ефим, задал вопрос, – ухмыльнулся Владимир, – откуда у меня такие сведения? Я что тебе комбриг?..

Но закончить фразу ему не дал Федя Копытов, заглянувший в землянку и сообщивший, что Степаненко вызывает начальник разведки. Для чего – неизвестно.

– Хотя… уж, не по нашу ли душу по расположению части бродит какой-то штатский с военной выправкой и с ним два пограничника? – предположил Копытов и оказался прав.

– Ну, что, помкомвзвода, не обленились вы ещё в своих «хоромах»? – спросил начальник разведки бригады вошедшего Степаненко. Затем представил стоявшего рядом с ним сурового мужчину среднего возраста в штатском и лаконично изложил суть дела:

– Лейтенант государственной безопасности Коломиец. Поступаешь вместе со своими «орлами» в его распоряжение. Пойдёте в рейд по немецким тылам. План операции товарищ лейтенант доведёт сам.

Когда вышли на воздух, Коломиец начал издалека:

– Знаю, сержант, что и ты, и твои хлопцы – калачи тёртые. За линией фронта бывали: и «языков» тягали, и окружения прошли.

Он остановился и пристально посмотрел на Владимира, словно мог одним взглядом определить его надёжность. Потом, не торопясь, продолжил:

– Только нынешнее задание будет с нашей спецификой. Новое для вас. Не сдрейфите? А то, может, пойти доложить комбригу, что так мол и так…

Доселе суровый чекист вдруг расплылся в такой ободряющей улыбке, что Степаненко позволил себе пошутить:

– Ну, если Гитлера прикажете добыть, товарищ лейтенант государственной безопасности, то, честно скажу, будет сложно. Но и в этом случае не сдрейфим.

– Вот и добре, – опять улыбнулся чекист и, кивнув в сторону стоявших поодаль пограничников, добавил:

– Подбери пяток ребят, и через час ждём вас у себя в землянке.

Задание, и правда, было новым. Разведчикам предстояло поучаствовать в операции под кодовым названием «Возмездие».

– Вы, наверно, наслышаны о том, что творят на нашей земле оккупанты? – во время инструктажа к Коломийцу опять вернулась его суровость. – Да и сами, наверняка, видели. Они разрушают и сжигают дотла наши города и сёла, истязают и убивают, не щадя ни стариков, ни детей.

Обведя присутствующих пристальным взглядом, он продолжил:

– Так ведут себя враги. Это нельзя принять сердцем, но можно понять умом. А вот то, что среди наших сограждан находятся их пособники, ни принять, ни понять нельзя. Именно с их подачи и при их непосредственном участии совершают свои злодеяния оккупанты.

Степаненко и его людям не составило труда заметить, что произносимые чекистом фразы не были дежурными. Они в полной мере отвечали его душевному состоянию, отражали кипевший внутри него гнев.

– Имеет ли право на жизнь староста, по наущению которого были замучены в застенках гестапо семьи командиров Красной Армии? Нет! Не имеет! Достойны ли жизни полицаи, участвовавшие в сожжении своих односельчан? Нет! Не достойны! А они не просто живут… – всерьёз распалившись, Коломиец неожиданно обмяк и закончил свою речь уже спокойно:

– Вам предлагается искоренить эту несправедливость. Будем казнить изменников. Там, за линией фронта. Чтобы и они, и им подобные нелюди знали: возмездие неотвратимо.

 

***

На следующую ночь группа под командованием лейтенанта государственной безопасности Коломийца перешла линию фронта и углубившись в лес остановилась на привал. За несколько дней предстояло пройти более сотни километров, обходя стороной населённые пункты, не включённые в план операции, избегая, по возможности, стычек с противником. На разведчиков возлагались задачи обеспечения безопасности действий группы, а также оказание помощи товарищам из НКВД.

– Через два часа вот тут должна состояться встреча с проводником, – Коломиец, посветив фонариком, показал точку на карте и повернулся к пограничникам:

– Алексеев, Мамбетов на встречу пойдёте вы. Тем более, с этим человеком уже знакомы.

– Есть, командир, – ответил старший из пограничников.

Но встреча не состоялась, хотя старшина Алексеев и младший сержант Мамбетов провели на обозначенном месте почти вдвое больше оговорённого времени.

Чтобы прояснить ситуацию, выдвинулись к деревне, в которой жил проводник. Но деревню не нашли. Там, где она должна была находиться, стояли закопченные покорёженные огнём печи с взметнувшимися в небо трубами, да валялись вокруг них груды дымящихся головёшек.

– Сожгли гады! – на глаза Свистунова навернулись слёзы. – Совсем сожгли.

– Удивляешься, Пашка? – сверкнул карими глазами Степаненко. – Сколько мы таких пепелищ на Смоленщине видели? Забыл?

– А мальца, которого на таком же пожарище в печке нашли, помните? Его комполка ещё усыновить хотел, – подал голос Копытов.

– Тише, мужики, – прервал их разговоры Коломиец и, передав Владимиру бинокль, показал рукой чуть в сторону:

– Обрати-ка внимание, разведка.

 Поодаль на краю леса маячила фигура одинокого мужчины, стоявшего на коленях, истово крестившегося и усердно отбивавшего поклоны. Перед ним на деревьях среди редкой осенней листвы виднелись тела повешенных людей.

Заметив, подходящих к нему бойцов в маскхалата, мужчина неловко вскочил на ноги и, сильно хромая, попытался бежать. Но Мамбетов без труда догнал беглеца:

– Ты кто такой, досым, и куда собрался?

Однако тот, смотревший на своих преследователей ошалевшими глазами, не сразу понял, кто перед ним. На вид лет шестидесяти, с длинными растрёпанными седыми волосами, одетый в грязную окровавленную рванину, в башмаках на босу ногу, он дрожал всем телом то ли от холода, то ли от страха.

– Я-я-я, ты, вы… они всех… намед-д-д-ни… – начал заикаться беглец и, не справившись со своими эмоциями, заплакал.

– Попей, досым, полегчает, – протянул ему свою фляжку Мамбетов.

Успокоившись, мужчина рассказал, что два дня назад в деревню нагрянули вооружённые до зубов немцы в сопровождении полицаев. Прошли по домам и забрали у жителей всё, что посчитали нужным: продукты, вещи, скотину. А после того, как у соседей нашли на чердаке раненого красноармейца, согнали всех селян в житницу и подожгли её.

– Что деялось-то? Люд-д-дей граб-б-бастали в избах, на улице. Иных волоком… Дет-т-ти ревут, баб-б-бы голосят, – рассказчик снова стал заикаться.

– А повесили кого? – на щеках Коломийца заходили желваки.

– Сам-м-ми гляньте, – бросил в ответ мужчина и заковылял в сторону леса.

На толстых ветках берёз медленно качались на ветру тела четырёх подростков. На груди каждого из них была табличка с надписью: «Комсомолец». Обезображенные удушьем молодые лица и поникшие косички единственной девочки с вплетённой в них синей атласной лентой, смотрелись настолько противоестественно, что увиденное казалось страшным сном.

– Им же лет по пятнадцать, не больше, как моим пацанам-погодкам, – тяжело выдохнул Бабушкин. – Совсем озверели фрицы.

– Не только они. Германцы больше глазели да гоготали. А жгли и вешали наши ироды, – уточнил мужчина, добавив следом:

– А комсомоликов для расправы начальник полиции Власов лично выбирал. Он у нас в колхозе до войны работал конюхом. Всех знает.

Старшина Алексеев вопросительно посмотрел на командира группы.

– Он самый, первый из нашего списка, – мрачно подтвердил тот.

Казнь Власова прошла спокойно, даже буднично. Жил он один на окраине села, поэтому проникнуть к нему в дом не составило никакого труда. Будучи человеком неробкого десятка, он попытался оказать сопротивление, но разведчики быстро скрутили его, и заткнули рот валявшейся на полу тряпкой. Озлобленный на всех и вся полицай во время оглашения приговора только хрипел, выпучив налившиеся кровью глаза.

– Вот тут тебе самое место, – тихо сказал Калугин, глядя на тело начальника полиции, повисшее в петле на перекладине ворот собственного двора, и крепко выругался.

Группа работала быстро и слаженно. Благодаря зафронтовым агентам и местному населению, чекисты располагали всеми необходимыми сведениями об изменниках. Ночью или рано утром проводили их захват, оглашали приговор и приводили его в исполнение. Если в населённом пункте стоял вражеский гарнизон, то подлежащих казни скрытно выводили в ближайший лес.

Сомнений в правильности своих действий ни у кого не возникало. Все понимали, что вершат справедливость. И, тем не менее, Степаненко не покидало какое-то тошнотворное чувство, появившееся сразу после первого акта возмездия.

– Тебя что-то гложет, сержант? Я же предупреждал, что задание будет не из лёгких, – подсел к нему как-то Коломиец.

– Я помню это, товарищ лейтенант, – ответил Владимир и, давая волю эмоциям, продолжил:

– Другое мне покоя не даёт. Каким надо быть дерьмом, чтобы к врагу переметнуться? Ладно идейные, ущемлённые властью. Из тех ненависть так и хлещет через край. Они и пощады не просят. А другие? Которые за тридцать сребренников немцам продались? С приходом фрицев повыползали на свет изо всех щелей, как тараканы, и расчищают себе место под солнцем.

– Не кипятись, хлопец, – Коломиец перехватил негодующий взгляд собеседника, – ты же разведчик. У тебя, как и у чекиста, должна быть холодная голова. Хотя, понимаю: трудно себя в руках держать в возрасте чуть за двадцать…

– Причём тут возраст? Они ведь и ребятишек… – довольно раздражённо начал Степаненко, но потом осёкся, неожиданно переведя разговор на другую тему:

– А сколько лет Вам, товарищ лейтенант?

– Мне-то? Сорок как раз перед войной исполнилось. Не похоже? – чекист покачал седой головой. – Что делать, сержант, жизнь – штука непростая.

Хладнокровие потребовалось им уже через пару часов после этого разговора. Когда пришли за старостой, лютовавшим в своей деревне, в доме оказались дети, что называется мал мала меньше. Разбуженные среди ночи и ничего не понимающие они заплакали. Старший, лет пяти, вырвавшись из рук матери, выбежал вслед за отцом на крыльцо, громко хлопнув дверью. Где-то вдалеке, услышав шум в ночи, забрехал одинокий пёс.

Растерявшийся Бабушкин, ослабил хватку, и староста, освободившись от опеки, бросился к воротам. Ситуацию спас Калугин, сбивший того с ног ударом пудового кулака.

– Забираем гада и уходим! Не при детях… Они не при чём, – скомандовал Коломиец и вместе с бойцами спешно покинул деревню.

Уже в лесу душепродавец, осознавший, что расплата не за горами, казалось, совсем потерял рассудок. Вымаливая прощение, он катался по земле, рвал на себе волосы, судорожно смеялся и плакал одновременно.

Увидев, что все его ухищрения не достигают цели, завопил:

– Сыночков моих пощадите. Кто же их теперь кормить-то будет?

– Мальцами прикрыться хочешь? А о детях односельчан, которых в колодце утопили по твоему доносу, ты хоть раз вспомнил? – зло бросил старшина Алексеев и начал хладнокровно перечислять злодеяния старосты, который вдруг зарыдал в голос и на коленях пополз к стоявшему рядом с ним Степаненко.

– Наконец, и ты своё получишь, иуда! – Владимир оттолкнул предателя носком сапога и презрительно сплюнул сквозь зубы.

Через минуту всё было закончено.

***

– Что делать будем, командир? – спросил Алексеев, подходя вместе со Степаненко к лежащему на земле Коломийцу. – Разведка докладывает, что плохи наши дела.

Накануне, завершив операцию «Возмездие» и продвигаясь в сторону линии фронта, группа случайно нарвалась на немцев. Солдаты в серых шинелях с оружием наперевес, подгоняемые окриками офицеров, двигались цепью вглубь леса. С какой целью? Оставалось только догадываться. Возможно, искали окруженцев или партизан, досаждавших захватчикам с первых дней оккупации. Завязался бой, в котором один из разведчиков был убит, а Коломиец – тяжело ранен.

– Обложили они нас со всех сторон, – Степаненко докладывал, стараясь не смотреть на кровяное пятно, проступавшее сквозь бинты и маскхалат на теле командира. – Мы пробежались по округе – кругом противник. Отсидеться не получится. Лес небольшой. Примутся его прочёсывать, однозначно на нас наткнутся.

На бледном лице чекиста проступили капли пота, а в затуманенном взгляде появился немой вопрос. Уловив это, Владимир продолжил:

– Есть одна мысль. Здесь недалеко овраг, который почти до соседнего леса тянется. Фрицы то ли не знают о нём, то ли пока не дотумкали перекрыть…

– Согласен, – Коломиец перевёл дыхание и обратился к старшине Алексееву:

– Серёжа, мы свою работу сделали. Теперь старшим группы назначаю Степаненко. Вы с Адильбеком обеспечиваете прикрытие.

Потом ободряюще улыбнулся сержанту:

– Твой выход, разведка. Пробейся к своим… И документы, которые передал вчера связной… Делай, что хочешь, но переправь их через линию фронта.

Под утро, надеясь на то, что немцы ещё спят, тронулись в путь по дну оврага. По обоим его склонам, чуть впереди и чуть позади основного состава группы, двигались Алексеев, Мамбетов, Копытов и Бабушкин, выполнявшие обязанности дозорных. Шли мягко, стараясь не издавать лишнего шума. Лишь Коломиец, которого несли на самодельных носилках, приглушённо постанывал.

– Поражаюсь я нашему чекисту. Как он с развороченным животом боль терпит? – догнав Степаненко и поправляя лямки висевшего у него на спине ящика с документами, прошептал Калугин. – Здесь от ящика всё тело ноет, а он…

– А он настоящий боец, Толя! Идейный! Может, ещё при Дзержинском в органах служил.

Вдруг в предрассветной тишине послышалась чужая речь, и со склона оврага буквально скатился Федя Копытов:

– Фрицы. Движутся в нашу сторону. Торопитесь, иначе накроют…

Однако договорить не успел. Наверху началась непрерывная стрельба, перемежаемая русским матом и лающими командами на немецком.

– Не поминайте лихом, братцы, – Фёдор мгновенно развернулся и побежал к другим дозорным, прикрывавшим отход.    

Когда до линии фронта оставалось всего ничего, состояние Коломийца резко ухудшилось. Он всё чаще бредил. При этом в потоке бессвязной речи угадывались лишь отдельные фразы и слова, произносимые им на мове то с теплотой, то с ненавистью:

– Ганна, Василь, Марійка… рiднi мої… Звірини! … Будьте прокляті!

Ненадолго очнувшись, командир группы подозвал к себе Степаненко:

– Где мы, сержант?

– Через пару часов выйдем в условленное место.

– Успеваем? – спросил Коломиец и задумчиво поднял глаза к вечернему небу.

– Успеваем, – подтвердил Владимир и, уловив волнение собеседника, добавил:

– Всё хорошо будет. До своих доберёмся, в санбат Вас отправим.

– Не о том думаешь, сержант, – Коломиец заговорил тоном, не терпящим возражений, – тебе задание выполнить нужно, а со мной, тяжёлым, это почти невозможно. Дальше одни пойдёте.

Потом, сделав попытку улыбнуться, положил руку на кобуру своего ТТ:

– Двум смертям не бывать, Володя. А радости по случаю моего попадания в плен я им не доставлю.

– Вы о чём, товарищ лейтенант? – тут же завёлся Степаненко, забыв о субординации. – Даже если прикажете, мы Вас не бросим! Можете под трибунал меня отдать по возвращению или пристрелить прямо сейчас…

– Тише-тише, разведка, а то фрицев накличешь. Будем считать, что убедил, – голос чекиста зазвучал примирительно. – Иди, ставь задачу бойцам. А я пока с мыслями соберусь.

– Живите хлопцы, – услышал Владимир у себя за спиной, как только отошёл от раненого.

Следом раздался глухой выстрел из пистолета.

 

***

Район расположения бригады встретил разведчиков обильным снегопадом. Крупные белые хлопья, медленно вальсируя в воздухе, ложились на землю пушистым покрывалом, словно оберегая её от всего того, что приходилось переживать сейчас живущим на ней людям. Недалёкий лес, землянки, техника были укрыты слоем ослепительной завораживающей белизны. Даже спешившие по своим делам красноармейцы и командиры, не успевая стряхивать снег с обмундирования, становились похожими на сугробы.

«Память только ничем не укроешь», – горько подумал Степаненко и, спросив разрешения, устало вошёл к начальнику разведки.

– Кто? – спросил тот и, не дожидаясь рапорта, обнял сержанта.

– В первой стычке – Бобров. Случайно на немцев наскочили на обратном пути. Потом – пограничники и Бабушкин с Копытовым. Наш отход прикрывали.

– А Коломиец?

– Ранили в живот. Мы его почти до передовой донесли, а он не захотел нас обременять. Пистолет-то всегда при нём был.

– Похоже на Мирона. Ой, как похоже. Всю жизнь о деле и о других думал. О себе – в последнюю очередь. Мы с ним ещё в гражданскую вместе  воевали, – начальник разведки покачал головой и подал Владимиру фотографию, на которой чекист был изображён вместе с молодой женщиной и двумя мальчишками школьного возраста.

– Семья? – тихо спросил Степаненко.

– Была семья… Не успел он их из Львова эвакуировать. Расстреляны ОУНовцами.

После обстоятельного доклада и передачи принесённых из немецкого тыла документов Владимир вернулся к своим ребятам.

– Помянуть надо мужиков, – предложил Циковкин, не ходивший в рейд и поэтому особенно остро переживавший гибель сослуживцев.

Когда сели за стол, все повернули головы в сторону помкомвзвода.

– Вот мы сидим живые, а их уже нет, – сержант бросил взгляд на стоящие на столе кружки с водкой, накрытые кусками чёрного хлеба. – Может, и нам придётся отдать богу душу.

Не умевший красиво говорить, он продолжил не сразу:

– Но мы знаем, за что и за кого воюем. За наши семьи, за детей в конце концов. И пусть у многих из нас их нет, зато у Бабушкина было три дочери, у Коломийца – два пацана. А что эти выродки творят, рассказывать никому из нас не нужно. Не забывайте об этом. Помянем невернувшихся…

Потом залпом выпил содержимое кружки и замолчал.

– Помнишь, Костя, как любил петь Бабушкин? – разрядил тишину Свистунов, повернувшись к гармонисту. – Он ведь даже письма семье писал, что-то мурлыча себе под нос. Давай его любимую!

Циковкин взял инструмент и проникновенно затянул:

– Спят курганы тёмные,

Солнцем опалённые,

И туманы белые ходят чередой…

Первым подхватил Степаненко. Следом подключились остальные:

– Через рощи шумные и поля зелёные

Вышел в степь донецкую

Парень молодой…

И полетела песня сквозь приоткрытый полог землянки, напоминая проходившим мимо невольным слушателям о довоенном прошлом. Голоса бойцов звучали нестройно. Да они и не стремились к совершенству – пели душой, стараясь хоть немного отвлечься от фронтовых будней, в которых находились, казалось, уже целую вечность. Никто из сидящих за столом не загадывал надолго. Многие вообще не верили, что выживут в этой войне, катившейся кровавым катком по городам и весям их родной земли. И всё же в них жила неискоренимая вера в Победу – пусть пока ещё далёкую, но Победу! Поэтому с каждым куплетом, с каждой новой песней поначалу сквозившие в голосах поющих горечь и безмерная усталость постепенно отходили на второй план, уступая место твёрдой решимости и внутренней уверенности в своих силах.

Источник: Газета «Танкоград», г. Челябинск, главный редактор Сергей Алабжин