Изобретение империи: Языки и практики / Редакторы-составители И. Герасимов, М. Могильнер, А. Семенов. – М.: Новое издательство, 2011. – 326 с.

«Новое издательство» и выходящий в Казани журнал «Ab Imperio» выпускают уже третий сборник статей, ранее выходивших в журнале. Интерес подобных антологий – во вторичной концептуализации, возникающей уже из самого факта объединения разновременных статей в одном сборнике. Тексты, ранее рассредоточенные в журнале, объединяются в некое (относительно) единое повествование, возникают связи, не предусмотренные самим авторами – в силу рядоположенности, теоретических сближений или расхождений, обращения к сходному материалу с различными методами или, напротив, к разнородному с использованием однородной методологии. Но если два первых сборника, вышедшие в 2010 – 2011 гг.[1], были обращены непосредственно к современности, то новый, третий по счету сборник, вышедший в «Новом издательстве», посвящен тому, каким образом «собирается» империя, через посредство каких языков и практик она обретает реальность.

Как отмечают составители, «парадоксальным образом, торжество конструктивистского подхода в изучении нации и национализма (приведшее к “денатурализации” нации и национального государства) не сопровождалось параллельной деконструкцией понятия “империя”. Существует реальная опасность, что империя может занять ставшее вакантным место основополагающего элемента исторического процесса (в котором “национальный” период занимает всего лишь несколько веков). Стремление к универсальному определению в сочетании с расхожей идиомой имперского архаизма способствует ее эссенциализации» (стр. 8). Формулируя свою позицию в предисловии к предыдущему сборнику серии, составители утверждают:

«“Новая имперская история” посвящена изучению империи не как “вещи”, формальной структуры власти или экономической эксплуатации, а как “имперской ситуации”. Для нее характерно не просто крайнее разнообразие общества и разношерстность населения, но принципиальная несводимость этого разнообразия к какой-то единой системе»[2].

Впрочем, из этого тезиса следует, что империя оказывается неким «иным» по отношению к нации – феноменом, определяемым негативным образом, что позволяет объединять в коллекцию и особенности репрезентации власти в Московской Руси последней трети XVII в., и национально-культурное строительство в Бурятии 1926 – 1929 гг. Интерес к конкретным предметным исследованиям спасает от возникающих концептуальных вопросов – в данном сборнике они по большей части обойдены, в то время как конкретный материал позволяет их поставить уже в новом ракурсе. Особенно любопытна в данном отношении обширная статья недавно скончавшегося Анатолия Ремнева и Натальи Суворовой «“Русское дело” на азиатских окраинах: “русскость” под угрозой или “сомнительные культуртрегеры”» (стр. 152 – 222), в которой непротиворечиво сопрягаются в рамках единой политики и националистические дискуссии об «русскости», политика «русификации» и имперская политика на восточных окраинах: имперское и национальное оказываются не противостоящими, а взаимодействующими феноменами, точнее, этими терминами можно обозначить куда более сложные переплетения государственной политики и общественной дискуссии. Авторы статьи анализируют, как распадается в глазах наблюдателей привычный образ «русского крестьянина» при наблюдении за переселенцами. Имперская администрация, надеющаяся путем переселенческой политики получить на окраинах «маленькие России», встречается на практике с поведением переселенцев, радикально отличающимся от ожидаемого, напр., в Туркестане усваивающих местные способы обработки земли и обучающиеся у местных земледельцев, а отнюдь не прививающие им русские формы быта, или на Дальнем Востоке, получая значительные земельные наделы, заживающие «мелкими помещиками», нанимая для обработки наделов китайцев и корейцев.

В статье Марины Литвинович, посвященной преподаванию географии в дореволюционной школе и региональному самосознанию, обсуждаются опыты введения в школьную программу того, что мы нынче назвали бы «региональным компонентом». Как отмечает Литвинович, авторы учебников и пособий, во-первых, сильно затруднялись с самим выделением «регионов» - если окраины империи имели свои характерные черты и ясно осознавались, то этого нельзя сказать о территориальном ядре империи. Во-вторых, столь же размытыми были и характеристики этих «регионов – за некоторыми исключениями, давно устоявшимися в русском культурном сознании (как, напр., выделение предприимчивости ярославцев и противопоставление их в этом отношении костромичам, примеры чего на уровне расхожих бытовых противопоставлений легко найти в литературе и эпистоляриии 1-й пол. XIX века), регионы характеризовались однотипно, только с заменой объекта характеристики. Можно, на наш взгляд, предположить, что подобный акцент на региональном аспекте диктовался идеологической установкой – стремлением привязать самосознание, идентификацию учащегося не только к его «малой родине» и Отечеству (т.е. Российской империи), но и ввести промежуточное звено в виде «родины» (т.е. региона), сделав самоидентификацию более «плотной».

Если говорить о том, что роднит между собой большинство статей сборника, то это будет выбор тем и методов исследования, достаточно широко распространенных в западной историографии, однако слабо присутствующих в отечественных исторических исследованиях. Однако простой перенос на новый материал популярных подходов без достаточной методологической рефлексии порождает сомнительные интерпретации – так, в любопытной статье Екатерины Болтуновой «Пространство власти: царский/императорский дискурс в топографии Москвы и Санкт-Петербург конца XVII – XVIII столетия» (стр. 49 – 91) анализируется пространство тронных залов, городских и загородных резиденций, положение резиденций в окружаем пространстве как одноуровневые вопросы. Такой способ рассмотрения материала представляется шагом назад от работы Ричарда Уортмана «Сценарии власти», в которой, пусть и не всегда последовательно, автор стремится выявлять и учитывать адресатов репрезентаций власти. В работе Сергея Екельчика, озаглавленной «Человеческой тело и национальная мифология: некоторые мотивы украинского национального возрождения XIX века» (стр. 119 – 151), речь идет фактически о семиотике одежды и некоторых форм бытового поведения – собственно проблематика тела почти не затрагивается, если не считать нескольких пассажей, посвященных семиотике усов, к сожалению, почти не выходящих за пределы банального. Отметим также, что анализ культурных и идеологических установок прошлого в ряде статей (в первую очередь в работе Николая Цыремпилова и уже упомянутой статье Сергея Екельчика) не сопровождается соответствующим осознанием собственных позиций – установки авторов воспринимаются ими как само собой разумеющиеся и проецируются как однозначная оценочная шкала на прошлое.

Самое ценное в данном сборнике – помимо роскоши конкретных исследований, сделанных тщательно и с любовью к материалу – стремление проблематизировать понятие «империи», вывести его из состояния негативного двойника «национального государства» и тем самым создать условия для назревшей деконструкции «империи».