Минул год печального юбилея – гибели Петра Столыпина, премьер-министра и преобразователя России. Славят его деяния и скорбят о его убиении не только тоскующие по сильной монархической идее, но и многие те, кто охотно цитирует при случае и Толстого: в том, что Россия «объелась реформ, и ей нужна диета».
Интерес к личности Петра Аркадьевича в последние годы вырос многократно. Фигура волевого и властного человека, пытавшегося отсечь общинную пуповину традиций хозяйствования, давно уже стремится на всенародный пьедестал. Идет сбор общественных средств на памятник, люди перечисляют деньги со всей страны, определено и место у дома правительства, а неугомонные СМИ ведут мониторинг процесса, возвращаясь к теме с отменной регулярностью.
За два дня до думских выборов Владимир Путин, позиционировавший себя продолжателем столыпинского дела на премьерском посту, напомнил нации о великом наследии преобразователя. На торжественном мероприятии, посвященном его имени, звучали чеканные фразы о том, что в те недолгие годы его пребывания во власти Россия завалила хлебом Европу и что в стоимостном выражении масла из Сибири было продано больше, чем добыто золота.
Вполне разделяя эти восторги, позволим все же добавить малую толику скепсиса, подкрепленного фактами. Ведь слишком хорошо – тоже нехорошо. Настолько ли весомыми были реальные достижения? И так ли динамично развивалось сельское хозяйство в ту пору? Ссылаться будем на сибирскую статистику тех лет.
Одной из первопричин аграрной реформы 1906-го года принято считать протестные выступления обедневшей безземельной и беднеющей малоземельной крестьянской массы. У крупных землевладельцев (это примерно 30 тысяч) было около 70 млн. десятин удобной земли. Столько же приходилось и на 11 млн. крестьянских дворов – в среднем по семь десятин на семью. Перед властью встала задача сдержать эти протесты, что и стало ближайшей целью реформы. Была и перспективная задача – создать слой зажиточных крестьян-фермеров вне общины, не вторгаясь при этом в сферу крупного землевладения.
Именно так – общину с ее недородами и тягомотиной традиций разрушить, а землю раздать теперь уже крестьянам-частникам. «Крепкие и сильные» («производительный класс») в процессе жития, конечно же, скупят и отберут что-то у «слабых и пьяных», и те пойдут к первым в батраки. А малоземельных, сколько получится, отправить за Урал – отдаляя от центра взрывоопасный материал. Частью плана «модернизации» также была легализация аренды земли, внедрение кооперации и новейших агро-технологий. И воцарится идиллия – никакой тебе Василий Татищев более не понадобится, чтобы научать общину ударному труду и справному земледелию.
Преодолеем в себе столичное недоверие к провинциализму – и обратимся к цифрам и фактам, которые приведены в № 4 журнала «Алтай» Василием Казанцевым. Автор призывает отвлечься от декламаций и внимательно посмотреть, что происходило в российской и сибирской (на примере Алтайского региона) деревне в начале прошлого века. Даже с поправкой на «тенденциозность» (Казанцев некогда возглавлял идеологию в крайкоме КПСС) эти данные представляют безусловный интерес.
«Как осуществлялась реформа, в какой мере достигнуты были конечные ее цели? В ответе на эти вопросы и кроется оценка деятельности П.А. Столыпина, и значимости для крестьян его реформы. И здесь важно посмотреть на все происходящее в первые полтора десятилетия ХХ века не только под углом зрения политиков и историков того далекого прошлого. Не только быстрым взором нынешних «западников» или «почвенников», «евразийцев» или «англоязычных». И даже не только с позиций нынешних владельцев капитала и СМИ. Важно посмотреть на то прошлое глазами трудового крестьянства. Ведь история страны, региона, деревни - это, прежде всего, история живущих в них людей. А населяли тогда Россию и наш Алтай на 85 и более процентов именно они, труженики-крестьяне…»
Так чем же столыпинская аграрная реформа обернулась для крестьян-старожилов, живших в алтайской лесостепи уже с начала XVIII века, а равно для переселенцев первой волны (1865-1905 гг.) и для столыпинских новоселов (1906-1914 гг.)? В Алтайском округе находились главным образом «кабинетские земли». Часть их (удобья) находилась в ведении старожильческих общин, а там - в пользовании крестьян, опять же не в собственности – хотя и облагалась немалыми налогами. Другая часть земель еще с 1830 г. стала передаваться царем в распоряжение правительства («казны»), на выгодных для собственника условиях. Эти-то земли, по установленным в 1906 г. правилам, и отводились под переселенческие участки. Норма надела - на каждую мужскую душу не более 15 десятин удобной земли, меньше - можно.
До «воли» в Алтайском округе (размерами почти вдвое больше нынешнего края) жило 432 тысячи, а к концу века это число увеличилось более чем втрое - до 1326 тысяч. Все наиболее плодородные места обрели своего труженика. С конца же XIX в. – и при Столыпине - переселенческий поток хлынул и в старожильческие волости. Новоселов причисляли к местным обществам за плату по 20-30 рублей за мужскую душу, выделяли им надел земли, облагали всеми налогами и повинностями.
«На первых порах, - приводит данные Казанцев, - переселенцев в старожильческих селениях принимали охотно. Зажиточным крестьянам их прибытие обеспечивало более низкую цену найма батраков. Но вскоре выявилось земельное «утеснение». Если в 60-х годах XIX в. на каждую мужскую душу здесь приходилось до 60 и более десятин удобной земли, в 1897 г. - по 27 десятин, то к началу столыпинской реформы в Тальменской волости, например, надел уменьшился до 14,8 десятины, в соседней с ней Боровлянской - до 15,5. А в некоторых общинах и того меньше. В итоге такого расклада под собственно посевные площади крестьянского двора оставалось иногда 3-5 десятин. Семье из 5-6 едоков, державшей 4-5 голов скота намолотого с этой пашни зерна, после расходования его на фураж и на семена стало недоставать даже на питание.
В такой ситуации общинники сначала повысили плату за приписку к общине до двухсот рублей с семьи, а потом стали просто отказывать переселенцам в причислении к общине и выделении земельного пая. В деревнях сложился слой безземельных крестьян, многие десятки семей в каждой. Кабинетским чиновникам, представлявшим в округе интересы царя, было, наоборот, выгодно, чтобы переселенческий поток продолжался: больше населения - больше поступлений от подушного налога, продажи леса и от сдачи удельной земли в аренду. Гонимые же нуждой новоселы нередко ехали и самовольно, надеясь, что земельный пай им все-таки дадут. Отсюда - неорганизованность переселенческого дела, как до реформы 1906 г., так и в ходе ее».
Автор приводит обширный материал, поясняющий ситуацию. Один из многочисленных примеров: …В деревню Шишкину в столыпинские уже 1906-1910 годы прибыло еще 27 семей из нижегородской Крапивки и соседней с ней деревни (откуда и прибывали ранее). И всем им на просьбы о причислении сельским сходом был дан отказ. Десятки крестьянских хозяйств, из тех, что и помыслить себя не могли без земли, оказались безземельными, раскрестьяненными!
А ведь не от хорошей жизни ехали, чаще от элементарного голода. Почитать В.Г. Короленко («Хлеба, хлеба») - обольешься слезами. Да и сама «миграция» была зачастую трагедией. Священнику приходилось за один раз провожать в могилу по нескольку десятков мертвецов. По дорогам нищенствовали. Бросали умерших детей. Бывало, что в пути умирали отец и мать, дети оставались беспризорными. Это - из книги профессора Томского университета В.В.Кирьякова «Очерки по истории переселенческого движения в Сибирь». Из того же источника – о бедствиях уже по прибытии: «Скоро и прочно устраивается меньшинство. Большинство же - не выдерживает первой же голодовки (а они довольно часто стали посещать и Сибирь)».
Автор статьи приводит выдержки из писем несчастных крестьян, от которых содрогается сердце. Землеустройство, на Алтае совпавшее с реформами, обернулось трагедией для многих тысяч людей. Кто мог, обозленный и обескровленный возвращался «на места выхода». Но засуха 1911 года вновь погнала переселенцев из Старой России в Сибирь, и ряды безнадельных множились.
Машинизация крестьянского полеводства здесь началась еще задолго до Столыпина. Своим ходом, в силу объективного научно-технического прогресса. Завозились из европейских стран ручные веялки, конные молотилки, жатки. Если судить по рекламе того времени, то можно подумать, что вся алтайская деревня пересела на машины. Однако средний крестьянин не был способен оплатить ни сноповязалки, ни тем более молотилки, на один простейший плуг приходилось 3-4 двора, господствовала соха.
Нынешние полит-истеблишмент нахваливают активное развитие маслоделия в Сибири, также связывая его с именем Столыпина. Да, в 1907-08 гг. из Сибири вывозилось около пятидесяти тысяч тонн масла. Для крестьян это прежде всего было возможностью получить копейку за сданное на маслозавод молоко. Они вынуждены были сдавать его, не оставляя, как свидетельствуют источники тех лет, даже на питание семье и на выпойку телят. То есть в ущерб здоровью ближних и воспроизводству скота.
Руководство сельхозотраслью как умело все же пыталось стимулировать маслоделие в Сибири, в губерниях даже создавался штат инструкторов. Но если говорить вообще о специалистах, их число было ничтожным. На всю Томскую губернию (это территории нынешних Томской, Новосибирской, Кемеровской областей, Алтайского края и части Казахстана) к 1914 г. имелось лишь четыре десятка агрономов, часто с начальной подготовкой. Да и занимались они в основном сбором статистических сведений, учетом потерь от стихийных бедствий, организацией благотворительности.
Неудивительно, что конечные показатели полеводства и животноводства все более ухудшались. Урожайность зерновых свелась к 50 пудам (чуть больше 8 центнеров). Средние удои коров равнялись 40-45 пудам в год (около семисот килограммов). В журнале «Сибирское сельское хозяйство» № 3 за 1914 г. говорилось «Урожаи с каждым годом падают… Скот страшно мельчает. Телята, лишенные молока, забираемого маслозаводами, дохнут на 80% процентов от поносов… Несомненно близится кризис». В этом же журнале корреспондент из Тундрихи Залесовской волости писал: земли выпаханы, растет только сорняк, как бороться - не знаем. Весной 1914 г. Барнаульский уездный распорядительный комитет констатировал: земля истощается, площади крестьянского землепользования с каждым годом уменьшаются, урожаи падают, скот мельчает, хлеб низкого качества, не находит сбыта, местная порода скота ухудшилась, масло производится при самых плохих условиях, леса постепенно исчезают, денег на лесоразведение нет… Из сказанного делался вывод: «Оставаться при прежних формах и характере хозяйства значило бы сознательно идти к полному кризису в сельском хозяйстве» (233.6.4.49-52об.).
Да – осваивались новые земли, - пишет исследователь, - но общая производительность крестьянского труда за годы столыпинской реформы упала. Да – повысилась товарность, но и масштаб ее не вызывал восторгов. С пристаней равнинного Алтая (Барнаул, Бийск, Камень) за 1906-1910 гг. отправлено хлебных грузов за пределы округа 26,8 миллиона пудов, то есть около 88 тысяч тонн в среднем за год. Это столько же, сколько в 70-е годы прошлого века продавал государству один крупный район Алтайского края.
«Многие из названных в начале статьи целей реформы не были достигнуты и в масштабах страны. Революционный порыв крестьянской бедноты удалось успокоить. Но лишь на несколько лет. Слой «крепких», то есть кулацких, использовавших наемный труд хозяйств, в известной мере сложился. В том числе и на Алтае. Но обогащение этого слоя закономерно привело к умножению другого, значительно превосходящего по численности слоя батраков. Половину же крестьянской массы составляла беднота. Посевные площади страны в «столыпинское» десятилетие за счет распашки целины в Сибири и на севере Казахстана расширились на 14 процентов, а валовые сборы пшеницы - на 12, ржи - на 7,4, овса - на 6,6 процента. Производство же хлеба на душу жителей в связи с естественным приростом численности населения продолжало падать. Доля товарного хлеба увеличилась. В массе экспорта России хлеб тогда значил то же, что сейчас нефть. Но, имея наибольшую численность сельского населения и самую большую долю его в общей массе жителей (в России - 77 процентов, в Канаде - 48, в США - 47, в Германии - 35, в Англии - 17), а также самые большие в мире посевные площади, Россия производила и экспортировала хлеба меньше Аргентины, Канады, США. А на душу населения Россия производила зерна почти вчетверо меньше Канады, втрое меньше Аргентины и вдвое – США».
Не произошло и обязательной для благополучия общества «перекачки зерна в мясо и молоко». Автор приводит убедительную статистику по этому поводу. Та же ситуация и с общеэкономическими показателями. Промышленное производство России к исходу «столыпинского» десятилетия составило лишь 3 процента от общемирового (в СССР в середине 80-х годов прошлого века - 20 процентов).
И последнее: «За спиной творящих миф о Столыпине стояли и стоят люди, кровно заинтересованные в достижении своих личных целей: овладеть общенародными материальными и культурными ценностями, властью, славой. Вполне естественно, что их личные интересы были использованы силами, правящими сегодня половиной мира. В борьбе за свои цели эти силы использовали разное оружие, но прежде всего идеологическое: надо было убедить нужную часть народа в том, что разворот нашей страны в капиталистическое прошлое принесет людям благо. А нашим ближайшим прошлым тогда было столыпинское десятилетие. Отсюда - миф о Столыпине и его реформе».
Цель этого краткого эссе со ссылками и статистикой - не в умалении личности преобразователя. Но и читая о нем вдохновенные опусы Солженицына, покоряясь мечте о «сильной и красивой России», мы должны держать в голове хрестоматийное – «не создавай себе кумиров».
Оскудевая фантазией, власть заклинает этим мифом всякую критику в свой адрес снова и снова. Нет никакого сомнения в том, что Петр Аркадьевич Столыпин был человеком незаурядных достоинств. И многое сделал для России. И все же не стоит переоценивать реальные результаты реформ, отмеченных его именем.