Что такое нация? В марксистско-советской историографии и, так называемой, философии было принято считать, что понятие нации формируется с развитием буржуазного государства и буржуазных отношений. За отправную точку Маркс брал великую французскую революцию 1789-93 гг., во время которой французский народ будто бы и осознал себя таковым в борьбе с космополитическими феодально-дворянскими монархиями. Ликвидация феодализма – вот что якобы стало девизом образовавшейся французской нации. До этого нации с марксистской точки зрения существовать не могли, так как национальное самосознание якобы образуется при создании «национального рынка» в процессе формирования централизованных государств, которые объединяют разнородные племена. А в будущем, в эпоху всемирного торжества социализма-коммунизма нации должны исчезнуть во всемирном объединении бесклассового человечества. Детали предлагалось домысливать самостоятельно, так же как и то, на каком языке, скажем, будет говорить это «человечество». Короче говоря, нация по существу есть общественно-историческое явление: создание «национальных связей было не чем иным, как созданием связей буржуазных» (В.И. Ленин. ПСС, т.1, с.154). В этот же ограниченный период создаются и национальный язык, и национальная культура, а с ними и национальное самосознание. Всё это «надстроечные» явления, которые в процессе выработки так называемого «пролетарского интернационализма» обречены на исчезновение.
В те годы, однако, «пролетарский интернационализм» ещё не стал движущим фактором мировой истории, да и сама она развивалась другими, видимо, «ублюдочными и примитивными» путями. Перед Россией со всей угрожающей серьёзностью встал вопрос: или ей стать колонией, которая должна быть постепенно «освоена» более развитым народом, или сохраниться в качестве самостоятельного, суверенного государства. «Олигархические» верхи недвусмысленно склонялись (как и в настоящее время, когда эпоха «пролетарского интернационализма» уже осталась в прошлом, а время наций, как ни странно, сохранилось) к компрадорскому варианту: отдадим всю нашу землю захватчикам, только оставьте нас своими наместниками. А народ (нация), повзрослевший в этой – уже многолетней и духовной неурядице думал прямо противоположным образом: встанем «за землю Русскую»! Церковь, как, впрочем, и всегда в период радикальных переворотов, занимала колеблющуюся позицию: некоторые церковники примкнули к компрадорам, другие были против. Эта позиция будет примерно такой же и во время реформ Петра Великого, и во время гражданской войны 1917-22 гг., и в период новой смуты конца ХХ – начала ХХI веков.
Проблема национального фактора необычайно была важна и тогда, и теперь. Но смотреть на него нужно по-другому. В этом вопросе Маркс нам не советчик. Возьмём за отправную точку суждения знаменитого немецкого писателя и мыслителя (у нас практически неизвестного) Э. Юнгера: «Национализм – это вера в жизненную силу нации, великой общности в судьбе, которой человек причастен по рождению. Национализм - это воля жить для этой нации как для высшей, подчиняющей сущности, чьё существование важнее, чем единичное. Жаром этой веры и решительностью этой воли определяется величие нации. (...) Быть националистом – значит отстаивать необходимость нации всеми средствами, о которых может зайти речь. Это значит учреждать идею нации как высшую ценность, которой должны подчиняться все остальные ценности» ( из статьи «Национализм»). Э. Юнгер и мы вместе с ним склонны видеть в проблеме национального воплощение духовности, а не некое условие для «рыночной экономики». Именно такое понимание вопроса позволяет осознать те процессы, которые привели к завершению Смуты.
***
С гибелью второго самозванца вопрос о претендентах на законную власть выглядел решённым. Таковым остался только официально признанный «Семибоярщиной» королевич Владислав, который, это необходимо отметить, коронован не был и существовал только «виртуально», как некогда (во время похода Болотникова и Лжедмитрий II). Правда, тотчас после смерти Лжедмитрия II в некогда вольном городе Новгороде объявил себя новый Лжедмитрий. Он смог утвердиться во Пскове (этот город от присяги царю Дмитрию и не отрекался) и в некоторых других городах. Но он, при любом раскладе сил, был уже деятель не более, чем «регионального» масштаба.
В тот период патриарх Гермоген резко изменил свой взгляд на «законность» избрания королевича Владислава на русский трон. Он начал рассылать по разным городам грамоты, в которых разрешал народ от присяги Владиславу, призывал собирать ополчение и идти всем миром освобождать Москву от иноземцев. Его сразу же поддержали бывшие сторонники Лжедмитрия II, которые остались без своего вождя, но идти в кабалу к польским панам не собирались.
Неоднозначные события примерно в то же время происходили в лагере Сигизмунда. Находившееся там русское посольство отказалось уговаривать жителей Смоленска сдаться и присягнуть королю. Они рассуждали так: король, пришли своего сына нам на царство, и Смоленск сдастся сам, он станет его вотчиной. А король полагал по-другому: Смоленск – это моя личная вотчина, а что касается Владислава, то, как говорится, это «мы ещё поглядим». В результате послы были, выражаясь современным языком, «интернированы» и отправлены в ссылку в разные города. Многие из них там умерли, но некоторые, в том числе митрополит («патриарх») Филарет почти через десять лет, при изменении политической ситуации после так называемой «Смоленской войны» (об этом позже) были освобождены и вернулись на Родину.
В Московии ситуация в очередной раз изменилась. Воодушевлённые грамотами патриарха Гермогена с призывом бороться с польскими оккупантами, в Калуге князь Д.Т. Трубецкой и атаман И.М. Заруцкий, бывшие сподвижники второго самозванца, договорились объединиться с другими видными вождями – П. Ляпуновым, В. Масальским, братьями Просовецкими, С. Волконским, расположившимися в близлежащих городах и, собрав войска, пошли к Москве. Так начало свою деятельность Первое народное ополчение. Как мы видим, его возглавляли люди, немало послужившие обоим самозванцам, Болотникову, а иногда, кто успел, повоевавшие в рядах сторонников Бориса Годунова и Василия Шуйского. Словом, вояки, как говорится, «тёртые», имевшие всесторонний политический и военный опыт и прекрасно понимавшие «что почём». Объединяло их только одно – ненависть к иноземным захватчикам и ярко выраженное национальное чувство. Они были убеждены в справедливости того, что иноземцам не место на Руси, а уж как в будущем организовать государственную власть, – решим потом. Нужно сказать, что в этом движении самое активное участие принимал князь Д.М. Пожарский, звезда которого воссияет немного позднее.
По мере приближения ополченцев к Москве в ней всё больше нарастало напряжение между местными жителями и польским гарнизоном, которое то и дело оборачивалось стычками и конфликтами, в конце концов, перешедшими в открытое восстание. По словам К. Буссова, московиты говорили: «Мы действительно избрали польского государя, но не для того, чтобы каждый простой поляк был господином над нами и нам, московитам, пришлось бы пропадать, а для того, чтобы каждый у себя оставался хозяином. Пусть король, старая собака, подождёт со своим щенком-сыном. Если он уж до сих пор не приехал, так пусть и вовсе не является».
Видя, что ополчение Трубецкого, Ляпунова и Заруцкого быстро приближается и вот-вот соединится с восставшими горожанами, поляки и их московские приспешники, заметив, что ветер дует в сторону наступавшего войска, велели поджечь город. Далеко не первый – и как нам известно из похода Наполеона в 1812 году – не последний «пожар московский». Об этом К. Буссов пишет с удовлетворением: «Сравняв с землёй Чертолье, наши солдаты отправились и на ту сторону реки Москвы, тоже подожгли шанцы и все дома, до которых они могли добраться, и тут уж московитам не помогли ни крик, ни набат. Нашим воинам помогал и ветер и огонь, и куда бы московиты не отступали, за ними гнались ветер и пламя, и ясно было, что Господь Бог хочет покарать их».
Поляки сместили патриарха Гермогена, которого считали виновником восстания, и заключили его поначалу в Кирилловский монастырь, а впоследствии в подземную тюрьму, где он вскоре умер от голода (а иногда говорят, что он сам себя уморил).
Москвичи в панике бежали из города навстречу подходившему войску ополченцев, а поляки тем временем (это немало говорит о «моральном духе» оставшегося гарнизона) занялись безудержным грабежом оставшегося имущества. Вновь обратимся к свидетельству К. Буссова: «В церквах они снимали со святых позолоченные серебряные ризы, ожерелья и вороты, пышно украшенные драгоценными камнями и жемчугом. Многим польским солдатам досталось по 10, 15, 25 фунтов серебра, содранного с идолов, и тот, кто ушёл в окровавленном грязном платье, возвращался в Кремль в дорогих одеждах; на пиво и мёд на этот раз не смотрели, а отдавали предпочтение вину, которого несказанно много было в московитских погребах – французского, венгерского и мальвазии.
Кто хотел брать, брал. От этого начался столь чудовищный разгул, блуд и столь богопротивное житьё, что их не могли прекратить никакие виселицы, а только потом Ляпунов положил этому конец при помощи своих казаков».
Здесь иностранным автором снова упоминается Ляпунов, и это не случайно. Войдя в сожженный город, ополченцы оттеснили поляков, чьё войско превратилось в банду мародёров, и блокировали их в Белом городе, а потом в Кремле. Там мало-помалу стал ощущаться сначала недостаток продовольствия. А потом настоящий голод.
Общая ситуация складывалась для ополченцев чрезвычайно благоприятно. Ополчение окончательно оформилось с организационной точки зрения. Таким образом, было создано первое на Руси, можно сказать, «народное правительство». Представители земских и казачьих отрядов подписали «приговор», т.е. договоренность, в которой определили некоторые властные полномочия.
Историк Г.М. Татищев пишет об этом: «... в власти общей произошла между ними распря, что всяк хотел быть старшим, того ради, съехавшись в поле, всем дворянством после малого спора выбрали главным князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого /Он был главой Боярской Думы у «второго» Дмитрия. - Г.Н./, да с ним Прокопия Липунова и Ивана Заруцкого. Поскольку сии последние были люди, а особенно Липунов, острого ума, и в делах военных сколько храбры, столько искусны, и в войске имели великую любовь и почтение, а Заруцкого наиболее из опасения, чтоб, осердясь, не отъехал, оным почтили. Однако ж установили, что им для советов всем съезжаться. И по сему учреждению, построив каждый себе для безопасности острог, каждодневно с поляками бились и привели их в великое утеснение». («История Российская»). Но «Семибоярщина» и поляки крепко засели в Кремле и Китай-городе и ждали помощи из Польши.