Гуревич Ф.Д. Древности Белорусского Понеманья. М.; Л., 1962

В книге Ф.Д. Гуревич собраны и классифицированы археологические материалы обширной территории Белорусского Понеманья. Археологических монографий, посвященных древней истории, материальной культуре и этногении отдельных областей СССР, пока очень мало, и каждое такое исследование обычно вызывает большой интерес. Актуальность исследования по археологии Верхнего Понеманья обусловлена тем, что этот край в археологическом отношении был известен весьма плохо, между тем именно здесь длительное время осуществлялся тесный контакт между различными балтоязычными и славянскими племенами. Слабая изученность и отсутствие свода по археологии Верхнего Понеманья затрудняли исследование важнейших вопросов истории и этнографии края. Монография Ф.Д. Гуревич, являясь необходимым этапом в изучении прошлого Понеманья, послужит опорой в разрешении ряда вопросов восточнославянской, литовской и польской археологии.

Значимость рецензируемой монографии в большой степени определяется полнотой сбора источников – литературных, архивных и музейных. В этом отношении исследователем проведена большая и трудоемкая работа, так как материалы по археологии этого края оказались разбросанными по разным изданиям, различным музеям и архивам в большей степени, чем археологические источники любой другой территории Восточной Европы. Можно отметить лишь единичные пропуски второстепенного характера. Исследователю, по-видимому, остались неизвестными полевые работы, произведенные в 20-30-х годах XX в. на территории Слонимского района местным краеведом И.И. Стабровским. В первой главе монографии, где исследователь знакомит читателя с историей археологического изучения белорусской части Верхнего Понеманья, об этих работах не сказано ни слова. Правда, дневниковые записи И.И. Стабровского не сохранились, а собранная им коллекция древних предметов была в значительной степени депаспортизована[1]. Все же коллекция Слонимского музея могла бы быть использована Ф.Д. Гуревич для характеристики древнейшего периода истории Белорусского Понеманья.

Вне поля зрения автора монографии остались и некоторые материалы Гродненского историко-археологического музея. Таковы, в частности, два могильника с трупоположениями X-XIII вв. при дер. Берестовица Великая и дер. Мигово, исследованные в 30-х годах. Один из этих памятников (Миговский) относится к группе каменных могил, его скелетные захоронения были обставлены камнями. Есть в Гродненском музее (правда, очень немногочисленные) материалы по неолиту Понеманья. Первые исследования Индурского городища были произведены не в 1955 г. (стр.193), а еще в 1939 Г.З. Дурчевским, материалы их находятся также в Гродненском музее. Здесь же нужно упомянуть опущенный Ф.Д. Гуревич интересный курганный могильник при дер. Береговцы Желудокского района. К.Т. Ковальская в 1960 г. раскопала в нем четыре насыпи с трупосожжениями второй половины I тысячелетия. Заслуживали бы внимания и некоторые, почему-то не включенные в перечень археологических памятников Белорусского Понеманья, могильники, известные из археологической карты Ф.В. Покровского (например, каменные могилы при дер. Белевичи, курганы с сидячими захоронениями при дер. Гощево и др.).

Наконец, к материалам по археологии Верхнего Понеманья прибавляется интересный могильник, состоящий из курганов с каменными вымостками и каменными могилами, исследованный польскими археологами в 1936 г., публикация раскопок которого осуществлена уже после выхода в свет монографии Ф.Д. Гуревич[2].

В целом с произведенным Ф.Д. Гуревич распределением археологического материала Белорусского Понеманья на четыре хронологические группы нельзя не согласиться. Вызывает возражение лишь отнесение ряда неукрепленных поселений культуры штрихованной керамики к группе древнейших памятников (от эпохи мезолита до второй половины I тысячелетия до н.э.). Вообще остается неизвестным, какими мотивами руководствовался исследователь при разделении поселений со штрихованной керамикой на две хронологические группы, почему часть неукрепленных поселений культуры штрихованной керамики зачислена в группу древнейших памятников, а все городища с тем же керамическим материалом отнесены ко второй хронологической группе (последние века до нашей эры и первая половина I тысячелетия н.э.). Такое членение искусственно, ничем не оправдано и поэтому вызывает сомнения. Очень вероятно, что многие неукрепленные поселения культуры штрихованной керамики, отнесенные Ф.Д. Гуревич к древнейшим, существовали одновременно с городищами той же культуры. Более того, есть основания полагать, что некоторые из этих селищ (например, Славичи, где вместе со штрихованной керамикой найдены обломки глиняной посуды с шероховатой поверхностью) существовали и позднее, когда население покинуло городища.

Серьезные возражения вызывает нарисованная исследователем картина ранней этнической истории Белорусского Понеманья. Согласно Ф.Д. Гуревич, области Белорусского Понеманья в эпоху раннего металла (от конца II тысячелетия до н.э. до середины I тысячелетия н.э.) были заняты племенами культуры штрихованной керамики (предположительно потомками местного неолитического населения), которые скорее всего принадлежали к балтской языковой группе. Прекращение жизни на городищах культуры штрихованной керамики в III-IV вв. автор объясняет гибелью этой культуры. Судьба населения, оставившего поселения со штрихованной культурой, – отмечает исследователь – не ясна. Возможно, что это население исчезло (стр. 35). В IV-V вв. северную половину Верхнего Понеманья заселяют восточнолитовские племена, переселившиеся сюда из северо-западных районов современной Литовской ССР. С самого начала второй половины I тысячелетия в южной части Белорусского Понеманья жили славяне. Вопрос о путях славянской колонизации Понеманья не затрагивается исследователем вовсе.

Древняя этническая история Верхнего Понеманья не может быть правильно восстановлена исключительно на материалах археологических источников. Привлечение же данных гидронимики, этнографии и диалектологии показывает, что этническая история Понеманья была более сложной, чем это представляется автору рецензируемой монографии.

Прекращение жизни на городищах культуры штрихованной керамики в III-IV вв. не является свидетельством гибели этой культуры и исчезновения ее носителей. Обращение к археологическим материалам соседних территорий показывает, что именно в первой половине I тысячелетия в большинстве областей лесной полосы Восточной Европы в связи с изменением хозяйственной деятельности и общественных отношений произошла смена форм поселения. Население покидало городища, основной формой поселения стали селища.

Так, на Смоленщине процесс смены форм поселений происходил в то же самое время, что и в Верхнем Понеманье. В III-IV вв. местные балтские племена оставляют городища (верхнеднепровская культура раннего железного века). С середины I тысячелетия до прихода славян селища становятся основной формой поселений. Селища дославянского населения Смоленщины известны археологам, но изучены пока слабо.

В середине I тысячелетия прекратилась жизнь на многих городищах Волго-Окского междуречья. Как и в других местах, это обстоятельство не обусловлено изменением этнического состава населения. Произошла не смена населения, а изменение форм поселения. В южных областях Верхнего Поднепровья подобная картина наблюдается в самом конце I тысячелетия до н.э. и в первые два столетия нашей эры. В бассейне Десны городища юхновской культуры были оставлены населением к началу нашей эры, а в области расселения зарубинецких племен – в I-II вв. И там и здесь в I тысячелетии селища стали основной формой поселения.

Нет никаких оснований полагать, что прекращение жизни на городищах Верхнего Понеманья в течение III-IV вв. является свидетельством гибели культуры штрихованной керамики и исчезновения ее носителей. Как и в других областях лесной зоны Восточной Европы, в области распространения штрихованной керамики в это время население перешло с городищ на селища. Это не исключает отмеченного исследователями обстоятельства, что отдельные городища культуры штрихованной керамики перестали существовать в результате нападения иноплеменного населения, о чем свидетельствуют следы пожаров в верхних горизонтах культурного слоя этих городищ. Миграция новых племен, возможно, ускорила начавшийся процесс перехода населения на селища.

Селища культуры штрихованной керамики известны в Белорусском Понеманье, но все они обследованы лишь поверхностной разведкой, почему не могут быть точно датированы. Часть таких селищ одновременна с городищами, другая часть относится к послегородищенскому периоду. К числу последних наверняка принадлежат селища, на которых вместе со штрихованной керамикой найдены фрагменты посуды с шероховатой поверхностью. Последняя керамика вместе с гладкостенной окончательно вытесняет штрихованную в середине I тысячелетия. Изменение керамики на поселениях Верхнего Понеманья происходило постепенно. Шероховатая керамика появляется еще на городищах со штрихованной керамикой и по времени не связана с распространением курганного погребального обряда в восточных районах Литовской ССР. К тому же керамика с шероховатой поверхностью получила распространение и в тех районах Белорусского Понеманья, где курганы восточно-литовского типа не известны вовсе.

В середине I тысячелетии в северную часть Верхнего Понеманья проникла новая группа балтского населения, продвинувшаяся сюда из северных и северо-западных районов современной Литвы. Культура восточнолитовских курганов, получившая распространение в северной половине Верхнего Понеманья с I тысячелетия, по своему облику близка к культуре северо-западной Литвы, где аналогичные курганы известны уже в первые века нашей эры. Однако трудно согласиться с выводом Ф.Д. Гуревич, что носителями культуры восточнолитовских курганов было исключительно пришлое население, а восточнолитовские племена (литва древнерусских летописей) по своему происхождению связаны с северо-западными районами Литовской ССР. Этому заключению противоречат данные литовской этнографии и диалектологии, выявляющие глубокие и давние различия между западнолитовскими и восточнолитовскими районами, что в сочетании с археологическими материалами позволило X.А. Моора прийти к выводу о различном происхождении восточнолитовских и западнолитовских племен[3]. В пользу последнего свидетельствуют и гидронимичсские материалы. Разграничение гидронимов с балтскими формантами -ija и -eja на территории современной Литвы соответствует рубежу культуры штрихованной керамики.

В восточной Литве широко распространены гидронимические названия на -ija. Далее на юго-восток речные названия с тем же суффиксом встречаются по всей территории распространения древних поселений со штрихованной керамикой. Наоборот, в западной Литве, где поселения со штрихованной керамикой неизвестны, господствуют названия на -eja. Подобное разграничение территории Литовской ССР, в отдельных случаях менее четкое, обнаруживается и при изучении других диалектных гидронимических изоглосс.

В связи с этим нужно полагать, что население, оставившее культуру штрихованной керамики, при продвижении в северные районы Верхнего Понеманья новых племен с севера и северо-запада не покинуло своих мест расселения. Пришлое население смешалось с аборигенным и, по всей вероятности, было ассимилировано последним. Археологические материалы пока не позволяют проследить процесс расселения нового населения и изучить взаимоотношения его с местными племенами, Однако отдельные моменты влияния культуры штрихованной керамики на культуру восточнолитовских курганов второй половины I тысячелетия можно отметить уже в настоящее время.

Погребальные памятники населения культуры штрихованной керамики до сих пор не обнаружены. Скорее всего, это были грунтовые могильники с трупосожжениями, может быть, подобные могильникам балтских племен Верхнего Поднепровья, ставшими известными только в результате полевых работ самых последних лет[4]. На территории Литвы вне ареала поселений со штрихованной керамикой в первой половине I тысячелетия безраздельно господствовал обряд трупоположения. Пришедшее в северные районы Верхнего Понеманья балтское население, принесшее сюда курганный погребальный обряд, хоронило умерших по обычаям, характерным для западнолитовских племен. Все древнейшие восточнолитовские курганы (IV-V вв.) содержат трупоположения с северной и западной ориентировкой и одинаковы с курганами северо-западных районов Литвы.

В середине I тысячелетия в восточнолитовских курганах обряд трупоположения постепенно сменяется обрядом трупосожжения. Известны курганы переходного типа. Заслуживает внимания и тот факт, что первые трупосожжения в восточнолитовских курганах относятся к южным и юго-восточным окраинным районам распространения этих памятников, и в северных районах обряд ингумации сохранялся до V-VI вв.

Причины замены в восточнолитовских курганах обряда ингумации на обряд трупосожжения нуждаются в выяснении. А.З. Таутавичюс в связи с этим высказал предположение, что изменение погребального обряда обусловлено ятвяжским влиянием[5]. Однако это мнение представляется маловероятным, так как для подобного изменения погребальной обрядности были необходимы более серьезные причины, чем соседство восточнолитовских племен с ятвягами. Более реальным представляется предположение о распространении трупосожжения в восточнолитовских курганах под воздействием погребального обряда племен – носителей культуры штрихованной керамики. Ограничение ареала трупосожжений на территории Литвы в начале второй половины I тысячелетия исключительно областью распространения культуры штрихованной керамики и весьма постоянное распространение обряда трупосожжения в северной половине Верхнего Понеманья делает это предположение весьма правдоподобным. В связи с этим и учитывая своеобразие гидронимического и диалектологического материалов восточной части Литовской ССР, можно считать, что население второй половины I тысячелетия северных районов Верхнего Понеманья (литва русских летописей) сформировалось на основе местных племен культуры штрихованной керамики, в среду которых влилось пришлое население из северо-западных районов Литовской ССР. Иными словами, предками восточнолитовских племен были племена культуры штрихованной керамики, а не население северо-западной Литвы.

Этническую историю Верхнего Понеманья невозможно восстановить полностью, отказавшись от всяких попыток решения ятвяжского вопроса. Высказанное в монографии Ф.Д. Гуревич положение о том, что ятвяжские племена испокон веков жили исключительно в тех местах, где они зафиксированы письменными источниками XIII в., и никогда не заходили в области Верхнего Понеманья, ничем не аргументировано и представляется ошибочным.

Русские и польские историки XIX и начала XX в., исходя из косвенных данных русских летописей, основываясь на сведениях польских хронистов XV-XVI вв. и картографии географических названий типа «ятвяги», считали, что в раннее время (раньше XIII в.), кроме Сувалкии ятвяги заселяли области польского Подляшья, Берестейской волости и южную часть Верхнего Понеманья (Т. Нарбут, Я. Ярошевич, Н.П. Барсов, В.Б. Антонович, А.М. Андриашев, И. Филевич, М.К. Любавский и др.). В последнее время мнение о широком расселении ятвяжских племен решительно отвергается польскими историками и археологами, к мнению которых и присоединился автор рецензируемой работы.

Однако ограничить ятвяжскую территорию до XII-XIII вв. исключительно Сувалкией можно лишь в том случае, если не считаться с данными языкознания и гидронимики, неоспоримо свидетельствующими о широком расселении ятвяжских племен в древности[6]. На основе изучения гидронимического материала Понеманья исследователи пришли к единодушному заключению, что эта область до славянской колонизации была заселена балтскими племенами. Среди гидронимов балтского происхождения в Сувалкии, Понеманье и Побужье выявляются речные названия специфически ятвяжские (западнобалтские). Впервые эту группу балтских гидронимов (название с суффиксом -da) описал К. Буга[7]. Новейшие исследования в области балтской гидронимики показали несомненность принадлежности этой группы речных названий к ятвяжскому гидронимическому типу[8]. Ареал ятвяжских гидронимов надежно очерчивает земли, когда-то занятые ятвяжскими племенами. В отличие от названий местностей типа «Ятвяги», которые могут быть объяснены поздними переселениями из Судавии XIII в., ятвяжский гидронимический слой не мог образоваться в результате поселений пленных из Судавии или ятвягов-беженцев.

Пребывание ятвягов в Верхнем Понеманье выявляется и по археологическим данным. На всей территории распространения ятвяжской гидронимики известны своеобразные погребальные памятники, по своему устройству существенно отличные и от погребальных сооружений славянских племен, и от могильных памятников восточнобалтских (литовских и латышских) племен. Это каменные курганы, к числу которых следует относить и погребальные насыпи, целиком сложенные из камня, и каменно-земляные насыпи, в которых камень являлся не случайным компонентом, а имел существенное значение при их сооружении. По внешнему виду каменные курганы (поверхность их задернована) обычно не отличаются от славянских и восточнолитовских погребальных насыпей, поэтому среди нераскопанных курганов Верхнего Понеманья, которые обычно исследователями относятся к славянским, наверняка есть еще немало невыявленных каменных курганов.

Каменные курганы Верхнего Понеманья по своему устройству аналогичны ятвяжским курганам северо-восточных районов Польши. Отличие верхненемансклх каменных курганов от славянских и литовских погребальных памятников, их сходство с ятвяжскими курганами Сувалкии и совпадение ареала ятвяжской гидронимики с областью распространения каменных курганов позволяют отнести их к погребальным памятникам ятвяжского населения. В рецензируемой монографии каменные курганы не выделены в особую группу. Исходя из ошибочного представления, что, начиная с середины I тысячелетия, в Верхнем Понеманье жили только славянские и литовские племена, Ф.Д. Гуревич распределила эти памятники в зависимости от территории и частично вещевого инвентаря в группу славянских древностей или в группу восточнолитовских курганов. Исключение сделано лишь для курганного могильника, исследованного С. Круковским в Ясудове, который рассматривается предположительно как ятвяжский.

Наиболее ранним из числа исследованных в Верхнем Понеманье каменных курганов является один из курганов при дер. Версеке, датированный А.З. Таутавичюс IV в.[9] К середине и ко второй половине I тысячелетия относятся каменные курганы исследованные в Богатой, Версочке, Вильканцах, Кощееве, Лоше, Понизье, Рымшанцы, Сырни. Все эти курганы, как и ятвяжские курганы Польши того же времени, заключают захоронения по обряду сожжения. По своему устройству они аналогичны каменным курганам Сувалкии. Небольшие различия, если и есть, носят весьма второстепенный характер. К числу ятвяжских курганов Верхнего Понеманья нужно отнести каменно-земляные насыпи, исследованные А.З. Таутавичюсом при дер. Девенишкес и Касткишкес на территории Литовской ССР[10] и некоторые из упомянутых выше курганов при дер. Береговцы.

Ятвяжские курганы северо-восточной части Польши, относящиеся ко второй половине I тысячелетия, бедны погребальным инвентарем. Эта же особенность присуща большинству верхненемансклх каменных курганов. Вместе с тем, в Верхнем Понеманье исследованы каменные курганы, в которых остатки трупосожжений сопровождаются вещевым инвентарем. Заключению о ятвяжской принадлежности каменных курганов Верхнего Понеманья не мешают находки в них предметов, одинаковых с инвентарем восточнолитовских курганов. Все эти вещи принадлежат к типам, распространенным у многих балтских племен. Существенно, что в каменных курганах Верхнего Понеманья не обнаружено предметов, выделенных исследователем восточнолитовских курганов А.З. Таутавичюсом в число характерных только для восточнолитовских племен.

Каменные курганы сооружались в южной половине Верхнего Понеманья и в XI-XIII в., когда основным населением этого края были славяне. Ятвяги, разрозненные между славянами и постепенно ассимилируемые последними, долгое время сохраняли своеобразие в устройстве погребальных насыпей, но, отрезанные от собственной ятвяжской территории (Судавии), потеряли другие этнографические признаки. С начала XII в., по-видимому, под влиянием славянского погребального обряда, в каменных курганах Верхнего Понеманья господствует ингумация.

Весьма трудным является вопрос о времени появления ятвягов в южной половине Верхнего Понеманья. Не решая в настоящей рецензии этого вопроса, можно лишь заметить, что это произошло, по-видимому, в первой половине I тысячелетия, так как до III-IV вв. основным населением этого края было население культуры штрихованной керамики (не ятвяжское).

Начало славянской колонизации южной части Белорусского Понеманья определяется Ф.Д. Гуревич второй половиной I тысячелетия. К сожалению, точнее время появления славянского населения в этом крае определить пока невозможно. Древнейшими славянскими памятниками Понеманья, безусловно, являются длинные курганы. Однако эти памятники по существу еще не подвергались здесь серьезным раскопочным исследованиям. Все полтора десятка раскопанных курганов имели, небольшие овально-удлиненные насыпи, относящиеся к переходным от длинных к круглым. Более того, все датируемые длинные курганы расположены в бассейне Вилии и на западной окраине Полоцкой земли, а не в южной части Верхнего Понеманья.

Возражая рецензенту, высказавшему в статье «Кривичи» предположение о переселении кривичей на Псковщину из районов (или через районы) Немано-Бутского междуречья, Д.Ф. Гуревич считает, что эта мысль не соответствует действительности, так как в южном Понеманье известны лишь длинные курганы сравнительно позднего времени. Это возражение преждевременно. Нельзя же датировать большую группу длинных курганов южной части Верхнего Понеманья на основе лишь пяти овально-удлиненных курганов, раскопанных здесь в разное время М.А. Цыбишевым и А.Г. Митрофановым, из которых время сооружения четырех насыпей вообще не может быть определено, а пятый относится к VIII-IX вв. Датировать же длинные курганы Бугско-Неманского междуречья на основе хронологии длинных насыпей Полоцкой земли несправедливо. В статье «Кривичи» было подчеркнуто, что на территории Бугско-Неманского междуречья пока не раскопано длинных курганов древнее VIII в., но датировка этим временем всех длинных курганов края, в том числе насыпей длиной 60-80 м, представляется невероятной.

По существу теми же данными аргументирует свое возражение против мнения о происхождении кривичей из областей Бугско-Неманского междуречья и Польши польский археолог К. Мусянович[11]. Повторяя, что факт отсутствия среди единичных исследованных длинных курганов Бугско-Неманского междуречья и Польши более древних памятников, чем древнейшие длинные курганы Псковщины (относящиеся к середине I тысячелетия), скорее всего объясняются исключительно слабой изученностью Верхнего Понеманья, нужно заметить, что вопрос о происхождении кривичей не может быть целиком отождествлен с вопросом о происхождении длинных курганов. К. Мусянович исключает области междуречья Вислы и Буга из земель, откуда могли происходить кривичи, на том основании, что в позднеримское время население этой территории не знало курганов, их погребальными памятниками были грунтовые могильники. Однако нельзя думать, что кривичи (или точнее та группа славян, из которых сформировались кривичи) с глубокой древности хоронили умерших в длинных курганах. Вполне возможно, что обычай помещать остатки трупосожжений в длинных курганных насыпях или вообще обычай сооружения длинных курганов появился у кривичей в период их первичного расселения на территории Восточной Европы и, может быть, первоначально на Псковщине, откуда этот обычай распространился и в другие районы расселения кривичей. А это значит, что поиски на территории Польши длинных курганов середины I тысячелетия и более раннего времени будут безрезультатны. Истоки культуры длинных курганов пока не обнаружены, но они могут быть найдены среди археологических памятников Польши первой половины I тысячелетия, по своему внешнему облику не имеющих ничего общего с валообразными погребальными насыпями.

Еще в статье, посвященной понеманским длинным курганам, Ф.Д. Гуревич, считая, что Бугско-Неманское междуречье было дреговичской территорией, высказала предположение о принадлежности этих памятников дреговичам[12]. Это мнение повторяется исследователем и в рецензируемой монографии. Основанием для подобного заключения служит опять-таки предположение о том, что область распространения длинных курганов в Верхнем Понеманье могла принадлежать лишь дреговичам. Последнее, к сожалению, осталось недоказанным.

Дреговичская принадлежность верхненеманской группы длинных курганов не может быть обоснована. Замечание Ф.Д. Гуревич, что длинные курганы исследуемой территории находятся в составе тех могильников, в которых обнаружены характерные древности дреговичей, ошибочно. В курганных могильниках, в состав которых входят длинные и удлиненные насыпи, не встречено ни одной этнически определяющей дреговичской вещи. Всякие попытки обнаружить связь между культурой длинных курганов Верхнего Понеманья, с одной стороны, и курганными древностями X-XII вв. летописной дреговичской территории (седоша межю Припетью и Двиной и нарекошася дреговичи) – с другой, оказываются безрезультатными. На дреговичской территории известны круглые курганы с лепной керамикой IX в., и все они расположены в южных районах этой области (на Припяти и ее притоках), свидетельствуя о расселении дреговичей с юга на север, а не из областей Верхнего Понеманья[13].

Мнение, высказанное в свое время В.З. Завитневичем и принятое Ф.Д. Гуревич, что типичной формой трупоположения дреговичей является помещение умершего в основании курганной насыпи, безусловно, ошибочно. Новые исследования курганных древностей древлян опровергли мнение В.З. Завитневича и показали, что для этого племени не менее характерны трупоположения на материке, чем для дреговичей или других восточнославянских племен. Помещение умершего на грунте в основании курганной насыпи было характерно и для кривичских погребений XI-XII вв.[14] Руководствуясь старым необоснованным положением, что помещение умершего в подкурганной грунтовой яме является племенным признаком кривичей, Ф.Д. Гуревич выделила среди курганных трупоположений Верхнего Понеманья кривичские погребения и могилы дреговичей. На самом деле положение умершего в основании курганной насыпи и трупоположение в грунтовой могиле под курганом являются различиями не племенными, а хронологическими. Это неоднократно отмечалось исследователями восточнославянских курганных древностей и выявляется при анализе верхненеманских курганов.

Обнаруженные в курганах Белорусского Понеманья перстнеобразные височные кольца не являются исключительно дреговичскими, как думает Ф.Д. Гуревич. Подобные височные кольца характерны для женского головного убора ряда восточнославянских племен и, например, в кривичских курганах встречаются не реже, чем у дреговичей. Не могут быть надежным этнически определяющим признаком дреговичских трупоположений и перстнеобразные полутораоборотные височные кольца, так как они обычны и для курганов других племен юго-западной группы восточного славянства[15].

Типично дреговичским украшением являются металлически бусы, покрытые крупной зернью (в составе ожерелий). Основная масса этих украшений сосредоточена в области расселения дреговичей, как она рисуется по летописным материалам. В Понеманье найдены лишь три бусины этого типа (Высокое, Платово и Черниковщизна). Черниковщизненский могильник расположен в верховьях одного из верхних притоков Немана, т.е. на собственно дреговичской территории. Нахождение же дреговичских бус в одном из курганов при дер. Платово (близ Новогрудка) и в кургане при дер. Высокое (Ошмянский район) не может быть серьезным основанием для вывода о принадлежности Верхнего Понеманья дреговичам, а тем более для заключения о дреговичской принадлежности верхненеманской группы длинных курганов. Этот факт лишь свидетельствует о том, что в Верхнем Понеманье в XI-XII вв. имелись отдельные группы дреговичского населения, по всей вероятности, переселившиеся сюда с территории междуречья Припяти и Западной Двины. Этническая же история славянского населения южной части Верхнего Понеманья второй половины I и первых столетий II тысячелетия весьма своеобразна и не связана с историей дреговичей.

Немаловажную роль в изучении этнической истории Белорусского Понеманья мог бы сыграть анализ материальной культуры понеманских городов. К сожалению, автор, убежденный в том, что уже во второй половине I тысячелетия южная часть Верхнего Понеманья была славянской, даже не пытается ставить этот вопрос.

Работа Ф.Д. Гуревич является первым, очень необходимым этапом в изучении прошлого Верхнего Понеманья. Собирание материалов по археологии этого края было важнейшей задачей автора монографии. С этой точки зрения книга Ф.Д. Гуревич заслуживает весьма положительной оценки. Выход в свет этой монографии окажет непосредственное воздействие на изучение и разрешение вопросов истории материальной культуры и этногенеза народов Понеманья и соседних территорий.

Опубликовано в: Советская археология. 1966. № 1. C. 305-311