Рисунок Ивана Владимирова.
Никогда не было секретом, что после октябрьского переворота 1917 года Советская власть заняла по отношению к церкви суровую воинственно-атеистическую позицию.
В феврале 1922 года, ВЦИК издал декрет об изъятии церковных ценностей в помощь голодающим. В строго секретном письме В. М. Молотову для членов Политбюро ЦК РКП (б) от 19 марта 1922 года В. И. Ленин писал: "изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет они ни о каком сопротивлении не смели и думать".
Началась повсеместная реализация указаний вождя по ограблению церквей и устранению идеологических конкурентов — духовенства. По Советской России прокатилась мощная волна выступлений верующих против этого декрета и "перегибов" в его реализации. После их подавления была устроена кампания образцово-показательных судов.
Смоленск в этом отношении не был исключением. Здесь весной-летом 1922 года, произошли события, получившие впоследствии название "Процесс смоленских церковников".
Началось все 12 марта, когда при Смоленском Успенском соборе — главном храме города, состоялось общее собрание верующих соборного братства. Обсуждали декрет ВЦИК. Инженер Залесский (тов. председателя Совета соборного братства) предложил резолюцию, которая были принята собранием. В ней говорилось, что "использование на помощь голодающим священных сосудов, риз с икон и т.д. противно законам церкви и оскорбительно для совести верующих. На помощь голодающим могут быть употреблены только предметы, не имеющие религиозного значения, но эти предметы могут быть заменены соответствующим денежным или продуктовым эквивалентом".
Кроме того, в резолюции говорилось, что необходимо ходатайствовать перед ВЦИК об отмене его постановления, а также, что "организацию помощи голодающим должны взять на себя сами верующие (устройство столовых, питательных пунктов и т.д.)". Под резолюцией было собрано 5 тысяч подписей.
На следующий день верующие не впустили в собор подкомиссию губисполкома, которая пришла проверять "наличие ценностей". В соборе было установлено ночное дежурство и охрана по 5 человек от двух церквей города.
Через несколько дней прошло совещание губисполкома вместе с представителями церковных братств. Стороны остались каждая при своем мнении. Тогда губернская комиссия, согласно директивам центра, прекратила всякие переговоры с верующими и приступила к изъятию ценностей.
На рассвете 26 марта у собора и двух монастырей был выставлен вооруженный караул из курсантов-красноармейцев. А 28 марта, около 10 часов утра, у собора стала собираться толпа. В разных местах Смоленска в церквях раздался набат. Толпа увеличилась до 4-х тысяч человек. В адрес курсантов раздались ругань и угрозы, полетели комья снега, камни, плевки в лицо. У некоторых из них было отнято оружие.
Командир полка особого назначения дал распоряжение стрелять вверх из винтовок, но это не подействовало. Тогда стали стрелять вверх из пулемета. После этого толпа быстро рассеялась. Несколько человек было ранено.
Комиссия по изъятию ценностей подошла к собору, но он был заперт и забаррикадирован изнутри. Двери взломали — внутри оказались верующие мужчины, женщины и дети — всего 21 человек.
Тем временем в городе начался еврейский погром, который быстро ликвидировали армейские части. Задержали четверых погромщиков и одного красноармейца-подстрекателя. Однако в организации погрома обвинили верующих.
В ночь на 29 марта начались аресты церковников. Настоятель кафедрального собора протоиерей Ширяев был арестован только за то, что не пустил представителей губисполкома в собор, т.к. у него не было ключей.
Срочно была создана комиссия, в которую вошел М.Н. Тухачевский. Комиссия, ознакомившись с делом, предложила передать его в Ревтрибунал Запфронта.
Предварительное следствие длилось четыре месяца. В результате "судебный" процесс над смоленскими "церковниками" начался только 1 августа и продолжался почти целый месяц, до 24 числа. Перед выездной сессией Верховного Трибунала ВЦИК предстало 47 обвиняемых, большинство из которых церковниками не было. Очерки "из зала суда" публиковала местная газета "Рабочий путь".
Начался процесс "с выявления классового происхождения". Как замечает газета: "Говоря о своем социальном положении и профессии, подсудимые старательно перекрашиваются в пролетарские тона".
Почти половину обвиняемых составляла группа запершихся в соборе. Эта группа, пострадала меньше всех: многие из них имели хорошие пролетарские корни. В этом спектакле им надлежало играть роль обманутых, темных и забитых "овечек", которых вели в пропасть злые, хорошо образованные "пастухи" — организаторы контрреволюционного мятежа по свержению Советской власти.
Газетные очерки о процессе снабжены короткими характеристиками "преступников" и выписками из обвинения.
ЗАЛЕССКИЙ. "Инженер-путеец. Хорошие манеры и костюм. Из-под усов блистают золоченые зубы. На вопрос о партийной принадлежности заявил, что он прогрессист. "Партии прогрессистов?" — спросил председатель. "Нет, это я в смысле общего направления, а не в смысле политической группировки..." Дворянин, помещик..."
Обвинялся в том, что "составил и провел на собрании верующих резолюцию, открыто призывающую не исполнять законное требование власти".
ПИВОВАРОВ. "Помещик. Дворянин. Восемь лет военной выучки (в том числе 6 лет кадетского корпуса). Но на фронт не попал, т.к. вышел из корпуса во время революции. Потом коммерческий институт. Теперь он в некотором роде "красноармеец" — канцелярист в артскладе. А по возрасту ему под 30... Военная выправка в нем едва заметна. Зато на лице явственно проступает вырождение. И, как всякий вырожденец, он, конечно, "эстет", т.е. воспринимает жизнь под углом красоты".
МЯСОЕДОВ. "Похождения самые романтические — недаром же он гусар. Дважды бежал с германского плена, пробрался через фронт в Италию. Участвовал в целом ряде боев, был под Варшавой, лихо рубился, чувствовал себя в седле, как дома, имеет Георгия 4-й степени, представлен к ордену Красного Знамени. Теперь он — командир взвода учебного эскадрона (занятий впрочем нет, за отсутствием лошадей)... Полковник Мясоедов, который за шпионство в пользу Германии был расстрелян, родной дядька подсудимого".
Пивоваров и Мясоедов обвинялись в том, что "призывали темные массы верующих не отдавать ценностей, а также принимали участие в охране собора".
ДЕМИДОВ. "Сын машиниста. Мещанин. Образование среднее. В 1915 году окончил военное училище. Был на фронте. Имеет чин подпоручик. К февральской революции он отнесся неодобрительно: революция в военное время "несвоевременна". После Октябрьской революции он решил "попытать счастье" в Америке. Пробрался в Варшаву, а потом в Будапешт, но дальше этого дело не пошло. Решил вернуться в Россию. В Одессе его, будто бы, мобилизовали принудительно. Оттуда он попал в ставку Деникина, в Екатеринодар. Был назначен на бронепоезд "Единая Россия". За Деникиным — Май-Маевский, тоже белый генерал. Красное наступление. И вот Демидов на территории Р.С.Ф.С.Р. Явился в Рославль: был там сначала переписчиком, потом помощником завхоза, музыкантом. В свои 22 года он много видел и, может быть, многое испытал".
Обвинялся в том, что "вел агитацию против изъятия церковных ценностей, и кроме того, работал в деникинских рядах, был пулеметчиком на бронепоезде, а потом жил в Рославле, скрывая свое прошлое".
Это были, по мнению Трибунала, "организаторы контрреволюционного заговора" и религиозных волнений.
Идейными же "руководителями" стали верующие городские интеллигенты с "сомнительным прошлым".
ТЕПЛОВ. "Сын почтальона. По образованию — богослов (окончил Духовную Академию), по профессии — преподаватель: раньше по духовному ведомству, теперь по наробразу. С февраля нынешнего года он входит в совет соборного братства..."
БРАТЬЯ БОРИС И НИКОЛАЙ ДОМУХОВСКИЕ. "Помещики. Потомственные дворяне. Отец их был "народником" что, однако же, не помещало ему владеть имением в 160 десятин и быть глубоко религиозным человеком, что не помешало ему работать по винной монополии. Оба брата религиозные люди с наклонностью к мистицизму. Наиболее активный из них — Борис — носил вериги. Объяснения его суду изобиловали выдержками из Евангелия и ссылками на соображения религиозного и морального порядка".
Теплов, Редков, Домуховские Борис и Николай обвинялись в том, что они "оказывали противодействие губисполкому при изъятии ценностей", а братья Домуховские обвинялись еще и "в антисоветской агитации".
БИРЮКОВИЧ. "36 лет. Минской губ. Холост. Образование — высшее богословное (Духовная Академия). По профессии канцелярский служащий, работает в губфинотделе. Беспартийный. Кандидат совета соборного братства. С целью борьбы с Советской властью он использовал религиозные предрассудки масс. Это выразилось в том, что в принятую 12 марта за основу резолюцию Залесского с поправкой Щечкина, он внес два не заключающихся там пункта: 1) что изъятие церковных ценностей оскорбительно для совести верующих и 2) что надо возбудить перед ВЦИК ходатайство об отмене его декрета об изъятии ценностей. Это он сделал умышленно, в целях борьбы с Советской властью".
ЕПИСКОП ФИЛИПП. "В черном клобуке с широчайшей темно-русой бородой. Ему 48 лет, а на вид гораздо меньше. Высокий, стройный, грудь впалая, а под монашеской рясой чувствуется железная сила. Облик аскета и фанатика... Епископ Филипп (Виталий Ставицкий) обвиняется в том, что распространял заведомо контрреволюционные воззвания патриарха Тихона, а также и сам составил, размножил и распространил воззвание к верующим, в коем призывал верующих церковных ценностей не отдавать, последствием чего было нападение толпы на красноармейскую охрану, повлекшее за собой человеческие жертвы".
Именно на епископа Филиппа вначале пытались взвалить всю ответственность за мартовские события, но потом появились более "достойные кандидаты" на эту роль. К тому же на суде епископ вел себя не совсем обычно для своего священного сана: поддерживал изъятие ценностей и действия властей, обличал русскую церковь, выступал за сотрудничество реформированной церкви и Советской власти. Забегая вперед, можно сказать, что такая тактика оказалась очень эффективной: суд объявил ему... общественное порицание.
ПРОФЕССОР УСПЕНСКИЙ. "Известный европейский ученый, член французской академии наук. Доктор теории изящных искусств, автор множества трудов, ректор Археологического института. Тихона Успенский знает лет 11, патриарх — тогда студент — был его слушателем".
Успенский обвинялся в том, что "передал епископу Филиппу послание патриарха Тихона", и что его показания противоречат показаниям одного из свидетелей.
В качестве "эксперта" на процесс был приглашен специалист по христианству, профессор Н.М. Никольский, бывший ректор Смоленского университета, а впоследствии маститый советский ученый, автор знаменитой "Истории русской церкви", выдержавшей несколько изданий в нашей стране. Ученый знаток православия обосновал справедливость изъятия церковных ценностей так: раз Христос делился всем с бедным людом, то и изъятие ценностей из церквей должно восприниматься как помощь страждущим, то есть, как богоугодное дело и поэтому не может быть оскорбительным для чувств верующих.
Затем слово взяли обвинители.
Первым выступал, приехавший вместе с Трибуналом из Москвы, обвинитель АНДРЕЕВСКИЙ: "Признаком, отделяющим этот процесс от всех прочих, является классовый и групповой состав того главного ядра подсудимых, которые взяли на себя инициативу в организации событий, имевших место в Смоленске, и даже вырвавших эту инициативу из рук духовенства. Существуют только две группы — академики, с одной стороны, и белогвардейские офицеры и помещики — с другой.
И те и другие — представители "славной русской интеллигенции". Этой группы я хочу коснуться прежде всего.
Люди, которым были даны все преимущества в духовной жизни — капиталисты знания, монополисты мысли, так называемая русская интеллигенция — пришли в те непролазные болота мещанства, самодовольного тупоумия и непроходимой косности, до которых никогда не доходил ни один класс в процессе своего исторического развития.
Тот моральный индифферентизм, который развертывался перед нами на протяжении всех дней этого исключительного по интересу процесса, выявил нам во всей неприкрытости картину полного вырождения и те бездны духовного обнищания, цинизма и этической импотенции, до которой дошли эти люди. Дабы оправдать свою отвратительную действительность, им необходимо было скрыть ее даже от собственных глаз и с этой целью окутать туманом, и надо отдать ей справедливость — интеллигенция этих туманов изобрела неисчислимое множество.
Чувствуя свое разложение и нарастание противоречий в тех принципах и устоях, которыми она жила — интеллигенция стала отрицать эти принципы, а вслед за тем и вообще всякие принципы — отсюда уход в анархизм, анархоиндивидуализм.
По отношению к таким подонкам интеллигенции не может быть другой меры наказания, как их физическое уничтожение".
Выступление второго общественного обвинителя СЕРЁЖНИКОВА, ректора Смоленского университета, мало чем отличалась от речи Андреевского. Он также отметил: "Мелкая буржуазия, мещанство, обыватели, лавочники, спекулянты, помещики, лишившиеся своих имений, капиталисты, оставшиеся без фабрик и заводов, интеллигенты — без совести и мысли — все они восстали, взбунтовались против власти рабочих и крестьян..."
Религия оказалась вроде бы и ни при чем, главное — недобитые классовые враги.
Приговор слушали стоя. Его чтение заняло полтора часа. Остановимся на некоторых, уже известных нам фамилиях.
ЗАЛЕССКИЙ Владимир Евгеньевич. "Признается виновным в том, что с заранее обдуманным намерением использовать религиозные предрассудки масс, он на собрании верующих 12 марта предложил собравшимся резолюцию, в которой ссылаясь на законы церкви говорил о невозможности изъятия предметов религиозного культа, каковая резолюция в несколько дополненном виде была впоследствии широко распространена среди верующих города Смоленска и послужила основной причиной в происшедших позже события, причем, будучи освобожден во время следствия под расписку, Залесский с целью сокрытия содеянного вычеркнул из резолюции несколько наиболее существенных слов". Приговорен к высшей мере наказания — расстрелу.
ПИВОВАРОВ Вадим Михайлович и МЯСОЕДОВ Борис Николаевич. "Признаются виновными в том, что с целью общего противодействия изъятию церковных ценностей и по взаимному между собой уговору предложили верующим избрать энергичную делегацию для переговоров по прямому проводу с Москвой, в каковую и были лично выбраны и, кроме того, в том, что с целью ударить в набат в случае приезда комиссии губисполкома, они подвергли ночному осмотру несколько колоколен смоленских церквей и принимали участие в окарауливании укрывшейся в соборе толпы". Приговорены к высшей мере наказания — расстрелу.
ДЕМИДОВ Вячеслав Иванович. "Признается виновным в том, что а) в конце марта месяца 1922 года, с целью дискредитирования Советской власти и, подрывая доверие к распоряжениям последней, вел среди знакомых преступную агитацию указывая, что церковные ценности пойдут на уплату долгов Польше и что Советское правительство ничем не отличается от царского и б) в том, что в начале 1919 года с целью вооруженной борьбы с Советской Россией, вступил в так называемую Добровольческую Армию генерала Деникина, где зачисленный на бронепоезд "Единая Россия", принимал участие в боевых операциях против Красных частей". Приговорен к высшей мере наказания — расстрелу.
Все остальные отделались различными сроками: Теплов и Успенский — 5 лет, Домуховский Борис — 3 года, Домуховский Николай — 2 года тюремного заключения с применением принудительных общественных работ без строгой изоляции с содержанием под стражей. Ширяев и Редков — 3 года общественных работ условно, без применения немедленного наказания. Причем Редков (редактор "Смоленских Епархиальных ведомостей") в течение года "должен работать по ликвидации безграмотности, по шесть часов в неделю, под наблюдением губоно".
Учитывая, что в Смоленске уже во всю функционировал концлагерь для "чуждых классовых элементов", нетрудно догадаться, где оказались приговоренные к принудительным работам.
Приговор заканчивался следующими словами: "Вынося настоящий приговор, Выездная сессия от лица Верховного судебного органа считает необходимым подчеркнуть, что Советская власть с величайшей терпимостью относится ко всем религиозным убеждениям, но вместе с тем она не позволит использовать эти убеждения в контрреволюционных целях..."