Владимир ПЕДЧЕНКО. Сверхреализм В.Г. Галактионовой. Первое творение и последующие остановки

Первую увидевшую свет художественную вещь В.Г. Галактионовой – малую повесть «Со всеми последующими остановками» (1980) можно без преувеличения назвать образцом русского сверхреализма, органично соединившего в себе как текущие проблемы современности, так и вечные, бытийные вопросы: прогресса и регресса, детства и взросления, отцов и детей, вымышленного и реального, временного жилища и постоянного дома, источников добра и зла, народной и интеллигентской правды, материализации произнесённого слова, духовного родства между людьми, бренного существования и непреходящего бытия в целом.

/133/

Основные события в данном произведении представляют собой мир, увиденный глазами ребёнка, пропущенный через формирующееся детское самосознание и сохранённый в памяти взрослеющего персонажа – мальчика Никиты, главного героя повести.

Имя «Никита», которое носит герой-ребёнок, больше не встречается по сегодняшний день ни у главных, ни у второстепенных персонажей в прозе Галактионовой. Оно, наряду с описанием утреннего пробуждения, в котором присутствуют цепь узнаваемых художественных деталей, вероятно, является полигенетической аллюзией (И.В. Фоменко) как минимум к двум классическим произведениям о взрослеющих героях: «автобиографическим» повестям А.Н. Толстого «Детство Никиты» (1920) и Л.Н. Толстого «Детство» (1852). Данные отсылки не выступают как основные смысло- и текстообразующие составляющие малой повести, так как галактионовский образ Никиты Шумеева существенно отличается и от образа одноимённого предшественника, и от образа Николеньки Иртеньева, однако они говорят о высокой, изначально заданной установке наследницы и продолжательницы русского реализма и русского Слова в целом, которая отчасти выражается в одном из интервью 2012 года: «…Современность – следствие многих, в том числе и очень далёких от нас, событий. Она – фрагмент в картине отечественного бытия, во многом – закономерный…» [7].

«Главный образ-идея её произведений – время во всех его ипостасях» [8] – утверждает один из постоянных исследователей творчества писательницы Н.Д. Данилова. Задолго до высказывания этого важного, но лишь отчасти верного утверждения, в знаковой статье «Будто время вдруг остановилось» (1986), посвящённой первой большой повести Галактионовой «Шаги» (1985), профессор Ксения Курова находит у начинающего прозаика это особое умение работать с художественным временем. Подобно опытному дегустатору, рецензент пунктуально обнаруживает тонкие, незаурядные, характерные для авторской кухни писательницы ингредиенты и особенности: олицетворение образа времени, высокая смысловая плотность текста, вмещающего «события, которых хватило бы на большой роман» [10. С. 201], а также глубокомысленные умолчания как о жизни людей, которых «как бы лишили права на собственную <…> историю» [10. С. 201], так и о развитии характеров, оставшихся актуальными для условной современности, но давным-давно описанных предыдущими художниками слова.

Думается, что редкое умение Галактионовой работать с художественным временем кроется в особом отношении к близкому и далёкому прошлому, которое несут в себе многие персонажи в её творчестве. Часто это особое отношение непосредственно связано с нравственным внутренним взором, помогающим героям «идти мимо временного во имя вневременного и вечного» [5. C. 514] и зачастую – бороться со злом и дисгармонией в различных их проявлениях.

В рассказе «Зеркало» (1985) этот взор помогает маленькой девочке Нюте, во-первых, увидеть в деревенской Лизе-дурочке, которой, по мнению окружающих, «страшнее <…> наверно, и на свете нету» [4. С. 455], а во-вторых, удержать в памяти источаемую блаженной внутреннюю, Богу посвящённую (как подсказывает нам имя героини) красоту, которая не описывается, а лишь ощущается высказанным словом: «Она (Лиза. – В.П.) шла чудной плавной походкой, словно сквозь воду, и медное сиянье шло от её ослепительно-красных волос, едва прикрытых чёрной кружевной шалью» [4. С. 454].

Для юного героя рассказа «Adagio» (2001) Максима, безвольного исполнителя и соучастника преступления, облачённого в «плотную, липкую оболочку чужого пустословья» [4. C. 475], подобная спасительная красота, неоднократно приходящая, но осмысленная и запечатлённая на холсте после болезненного раскаяния и долгого мучительного самопознания, содействует становлению подлинной и неколебимой духовной жизни, попутно укрощая «инерцию движения зла» [4. C. 476], легкомысленно допущенного когда-то.

Необыкновенная память Катерины Изотовны, героини первого романа Галактионовой «Зелёное солнце» (1989), поначалу представляется ей самой и её родными случайным, ненужным и даже опасным даром. Но именно этот дар помогает Анохиной достойно вынести испытания и сумой – в долгих поисках родной сестры Оли, и тюрьмой – после предательского доноса со стороны ею любимого человека, и совладать под конец жизни с нечистой силой, долгое время истощающей её душу толстовским ложным смирением.

Опасение по поводу памяти дочери, высказанное не пережившей массовый голод в начале 1930-х матерью Катерины: «Ну богово ли это – чтобы девка да так помнила?» [3. C. 27] – особым эхом отразится в словах матери будущей, героине романа «Спящие от печали» (2010) Нюрочки Бирюковой, терпеливо выживающей и затем продолжившей собой русский род, русскую жизнь в искусственно и насильно отделённой азиатской части СССР-России в смутных 1990-х: «Раньше у многих такая (память. – В.П.) была. Даже лучше. Но у кого лучше – тех уничтожили быстрее. Не так медленно…» [6. C. 165].

Глубоким, нравственным, трагическим и воскрешающим явлением предстаёт народная память в малой повести Галактионовой «Снежный мужик» (1982). Незнакомые и поначалу неузнанные, увиденные в детстве героиней произведения Ольгой Петровной среди заветных надписей на старых могильных памятниках слова «азъ есмь» [6. C. 339] становятся ведущим образцом, главной жизненной задачей с лично недовершённым ответом на вскоре прозвучавший «детский» вопрос «Ты – кто?» [6. C. 340], затем неоднократно задаваемый в повествовании, обращённый не только к ведущим персонажам, но и к каждому читающему – вопрос, иногда меняющий словесную оболочку, но сохраняющий главное, непреходящее бытийное содержание.

/134/

Наделение многочисленных и разнохарактерных героев такими объединяющими признаками, как особое отношение к прошлому и памяти о нём – это отнюдь не повторяющийся эффектный творческий приём, но один из характерных признаков неподдельной художественной достоверности прозы Галактионовой, источником которой, по справедливому замечанию К.А. Кокшенёвой, может выступать исключительно «подлинная реальность» [9. C. 21]. О неизменном, естественном и неподдельном внутреннем взгляде на собственные и «несобственные», условно малые и большие, далёкие и близкие факты прошлого, чьи сплетения и взаимопроникновения и прочерчивают, судя по определению Л.И. Бородина, ту самую желанную «линию своей судьбы штрихом на плане судьбы народной» [2. C. 547], указывают редкие, отрывочные, а также, казалось бы, проходные условно автобиографические моменты в высказываниях писательницы.

Один из таких моментов проявился в ответе на вопрос В.Б. Румянцева об источнике языка её художественных и публицистических «повествований»: «Замечательный язык Среднего Поволжья был лишь отчасти отражён в классической литературе – у Мельникова-Печерского, в романе «Бруски» Фёдора Панфёрова, который описал село Павловку, где как раз я училась. Только вот эти павловские люди представлялись мне иными, более одухотворёнными, более распахнутыми. Я старалась в своих произведениях восполнить то, что не находила у своих предшественников» [13]. Одним из плодотворных результатов «очной» или непрямой беседы-спора творчества писательницы с сомнительными, но программными «достижениями» предшественников по перу становится, к примеру, один из «очерков конца века» «Чёрная быль – белая Русь» (1998). В данном очерке не только заслуженно воспевается белорусский народ, с 1986 года оказывающий достойное нравственное противодействие материально выраженному смертоносному злу, но и попутно опровергается часто бездумно поддерживаемая в современной средней школе ложь об изначальной рабской сущности жителей Полесья, неоднократно произнесённую от лица героя-рассказчика повести А.И. Куприна, не упомянутую в повествовании очерка, но впервые вышедшую в 1898, ровно за сто лет до его появления.

Именно с детской, не утраченной с годами открытости, тонкого восприятия и последующего осмысления «чужой», но не посторонней одухотворённости, пожалуй, и начинается то «глубинное знание, со всей подноготностью, быта и бытия простых людей» [12. С. 4], которое с удивлением отмечает в предисловии к первому сборнику Галактионовой В.П. Росляков, сам обладающий, исходя из воспоминаний В. Грязева к юбилею писателя-фронтовика, «феноменальной памятью на давние и недавние события. На человеческие лица, на оригинальные словечки людей» («Ставропольская правда», 2001, от 4 декабря) и идущий по жизни согласно принципу: «Писатель – это память народа».

«Простые люди», чьи непростые характеры прописаны в повести «Со всеми последующими остановками», разделены весьма условными социальными границами. Эта условность во многом задаётся познающим взрослеющим взглядом, а суждения об осмысляемой «взрослой» действительности постоянно проговаривается детскими устами Никиты и соседской девочки Светы. Оба мира – мир взрослых и мир детей – также прописаны в едином развивающемся направлении.

Изображаемый в повести процесс детского познания закономерно проходит через ограничения и запреты взрослых. В начале произведения он представлен посредством отсылки к известному стихотворению Е.А. Благининой «Посидим в тишине» (1940) в эпизоде тяжёлых раздумий отца Никиты накануне принятия «неожиданного» решения о переезде семьи из Ленинграда в Сибирь: «Тогда Никита ничего не делал, чтобы не мешать ему тосковать, только смотрел снизу и сидел возле игрушек» [6. C. 372]. Но далее происходит постепенный отход от данной аллюзии при упоминании детских попыток определить границы родительских ограничений, например, таких: «…Никите не разрешается <…> пририсовывать на папином чертеже небольшие зелёные грузовые машинки. И даже совсем крошечные – не разрешается тоже» [6. C. 387].

Вопрос временных ограничений тесно сопряжён в повести с проблемой вечных запретов. Их простой и в то же время глубоко прочувствованный бытийный смысл проявляется в предостерегающих словах Веты-мамы, Елизаветы Шумеевой, матери взрослеющего героя: «Любую границу человек переходит лишь однажды. А после этого она уже перестаёт существовать» [6. C. 380]. В одном из зимних воспоминаний Никиты о летних значимых событиях (на которых во многом построена существенная, «детская» часть повести) эта тесная сопряжённость-параллельность временного и непреходящего запретов, материально воплощённых в повести в образах-символах железной дороги и сбегающей к ней тропы, «по которой никто и никогда не ходил» [6. C. 381]. Вслед за строками «соседская Света уводила Никиту летом в овраг, к самой насыпи <…> потому, что это запрещалось» [6. C. 381] происходит описание непрямой встречи детей и несостоявшегося самоубийцы, «стремительно спускающегося по тропе, по которой не ходят…» [6. C. 381].

Аллюзия к роману Л.Н. Толстого «Анна Каренина» (1875), затем проявившаяся в эпизоде «взрослой» беседы о нравственной стороне прогресса и регресса, своевременно прерванной и дополненной «детским» риторическим вопросом Никиты: «А он зачем тогда на рельсы лёг, а? <…> взрослый, а перепачкался» [6. C. 414] приводит к другой, заново осмысленной и дополненной «зеркальной» отсылке к рассказу Н.С. Лескова «Железная воля» (1876), непосредственно обогатившего также значимые эпизоды как из очерка «Народ, разделённый в доме своём» (1998 – 2000), так и из романа Галактионовой «5/4 накануне тишины» (2004). Если украшающая дом английских колонистов «Эолова арфа, с которой, впрочем, давно были сорваны струны» [11. C. 187] в лесковском рассказе напоминает глядящую концами вверх подкову, предрекающую изначальный крах очередному масштабному инородному проекту, то глядящие концами

/135/

вниз «металлические подковки на широченных плоских каблуках» [6. C. 382] лежащего ничком на рельсах уцелевшего в итоге добровольного смертника в галактионовской повести предполагают Божественное предопределение, осознание которого выражает, к примеру, прозвучавшая итоговая формула прозревающей «самодостаточной» личности в знаменитой повести Л.И. Бородина «“Третья” правда» (1979): «Помереть и то по своей воле не дадено…» [1. C. 296].

Жизнь приезжих городских героев-интеллигентов и «кондового» населения-народа местной деревушки, как упоминалось выше, прописана в едином нравственном контексте. Как ведущие, самостоятельные характеры, так и значимые эпизодические персонажи повести часто выступают в роли положительных и отрицательных двойников по отношению друг к другу.

Заключительная сцена произведения на железнодорожном вокзале, в которой вновь появляется несостоявшийся самоубийца, показывает затянувшуюся, но не беспросветную трагедию физически и нравственно бездетных семей, в которых женщине-спутнице «было всё равно, кого причёсывать, а мужчине было всё равно, кого отталкивать» [6. C. 442]. Упоминания о редких, но регулярно вспыхивающих страстях и ссорах в уважаемой всеми семье стариков Анисимовых, воспоминания старой хозяйки дома тёти Маруси о былых изменах до конца не прощённого, но не покинутого мужа-паралитика и тяжёлые материнские заботы её сестры – тёти Поли, без конца ожидающей своих неженатых сыновей из заключения не нарушает общей, человеческой гармонии, преобладающей в сибирской деревушке и описанной не посторонним наблюдателем.

Как показывает финал повести – во многом детское, во многом не продуманное решение семьи Шумеевых о переезде и начале новой жизни в суровых сибирских краях, многочисленные, казалось бы, бессмысленные самопожертвования со стороны как городской интеллигентки Елизаветы, так и её мужа, бывшего детдомовца, оказались хоть и нерасчётливыми, но не бесплодными, а фраза «Жизнь – она везде настоящая! <…> Её жалким человеческим оком не окинешь» [6. C. 419], прозвучавшая в повести из уст деловой подруги матери Никиты также не свидетельствует о безупречном и образцовом характере её обладательницы, оставшейся старательной, но мало замечаемой ученицей известного режиссёра с говорящей фамилией Заковырин и хранящей в своём походном чемодане портрет любимого, но не любящего человека.

Приведённые, далеко не полные моменты из повести показывают, что в истории современной писательской биобиблиографии она является той редкой и успешной отправной точкой, вобравшей в себя множество благодатных замыслов, идей и образов, которые нашли место во многих малых и крупных последующих произведениях писательницы и стали этапами, или своеобразными остановками как в процессе становления её творческого таланта, так и в отечественном литературном процессе рубежа веков.

/136/

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Бородин Л.И. «Третья» правда // Л.И. Бородин. Собрание сочинений: в 7 т. – Т. 1. – М.: Изд. ж. «Москва», 2013. – С. 157 – 296.

2. Бородин Л.И. Полюс верности // Л.И. Бородин. Собрание сочинений: в 7 т. – Т. 6. – М.: Изд. ж. «Москва», 2013. – С. 515 – 548.

3. Галактионова В.Г. Зелёное солнце: роман. – Алма-Ата: Жазушы, 1989. – 304 с.

4. Галактионова В.Г. Крылатый дом: роман, повести, рассказы, сказы. – М.: Андреевский флаг, 2003. – 576 с.

5. Галактионова В.Г. Слова на ветру опустевшего века: повести, рассказы, сказы, очерки. – М.: Московский писатель, 2000. – 516 с.

6. Галактионова В.Г. Спящие от печали: роман, повести. – М.: Астрель, 2011. – 607 с.

7. Глушик Е., Галактионова В.Г. Пьедестал тельца // Завтра. – 2012. – № 29 [Электронный ресурс]. URL: http://zavtra.ru/content/view/pedestal-teltsa/ (дата обращения: 15.10.2013).

8. Данилова Н.Д. Женский взгляд на мир (О современной женской прозе) // Молоко. – 2004. – Вып. 4 [Электронный ресурс]. URL: http://moloko.ruspole.info/node/856 (дата обращения: 17.09.2013).

9. Кокшенёва К.А. Русская критика. – М.: ПоРог. – 2007. – 496 с.

10. Курова К. Будто время вдруг остановилось… // Простор. – 1986. – №10. – С. 201 – 203.

11. Лесков Н.С. Повести. Рассказы. – М.: Моск. рабочий, 1974. – 456 с.

12. Росляков В.П. Предисловие к сборнику: Галактионова В.Г. Шаги: Повести и рассказы. – Алма-Ата: Жалын, 1985. – С. 3 – 6; [Электронный ресурс]. URL: http://rummuseum.info/node/3891 (дата обращения: 16.10.2013).

13. Румянцев В.Б., Галактионова В.Г. Я представляю себе героя нашего времени как народного мстителя // Молоко. – 2004. – Вып. 6 [Электронный ресурс]. URL: http://moloko.ruspole.info/node/880 (дата обращения: 16.09.2013).

 

/136/

Статья написана в 2013 году для публикации в сборнике 10-х Кожиновских чтений и приурочена очередному юбилею русской писательницы Веры Григорьевны Галактионовой.

Электронная версия статьи максимально приближена печатному оригиналу. Номера страниц обозначены в тексте знаками /133/, /134/, /135/  и /136/ соответственно. Ответственный за достоверность – В.А. Педченко.

 

Педченко В.А. Сверхреализм В.Г. Галактионовой. Первое творение и последующие остановки // Кожиновские чтения: Материалы X Международной научно-практической конференции (8-9 октября 2013 г.) / науч. ред. А.А. Безруков, отв. ред. Н.И. Крижановский. – Армавир: РИО АГПА, 2013. – С. 133 – 136. (Тираж 250 экз.).

 

Tags: 

Project: 

Author: 

Год выпуска: 

2014

Выпуск: 

1