Евгений Корнеев. Кирасиры Его Величества. Сражение бригады генерал-майора Н. М. Бороздина
в районе Семёновского оврага 26 августа 1812 г. 2009.

«Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам...
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой».

 («БОРОДИНО» Михаил Лермонтов)

Переступая порог Храма Христа Спасителя, всегда останавливаюсь у размещенных с левой стороны трех мраморных досок так называемой «11-й стены». Вверху надпись - «Сражение при Колоцком монастыре, Шевардине и Бородине 24 и 26 августа 1812 года» (даты по старому стилю – Ю.Г.), а ниже перечислены сначала возглавляемые Главнокомандующим генералом от инфантерии князем Голенищевым-Кутузовым войска, участвовавшие в этих сражениях, затем следует: «УБИТЫ». Шестым по счету в этом скорбном списке стоит - «Генерального штаба – Полковник Гавердовский». Перед ним «Генерал-майоры – Князь Кантакузен, Краснов, Начальник Артиллерийской бригады Граф Кутайсов, Палицын, Тучков 4-й».

Об участнике войны 1812 года Якове Петровиче Гавердовском я узнал еще до того, как впервые увидел его имя в Храме Христа Спасителя, построенном в Москве «на предмет начертания» (по документу 1848 года) «на мраморных досках в сем храме» списка убитых, раненых и награжденных воинских чинов в войну 1812-1814 годов. Узнал, расследуя свою родословную, которая, по известным мне источникам, уходит в ХVI-е столетие. Учитывая довольно редко встречающуюся фамилию (кстати, «Говердовский» вместо «Гавердовский» стали активно писать в ХХ веке) и то, что этот русский дворянский род еще в ХVI-м веке разделился на две ветви, могу предположить большую вероятность общей принадлежности с Яковом Петровичем к одной из этих ветвей.

Поиск сведений об этом человеке, который я продолжаю до сих пор, открыл для меня удивительную личность, чья жизнь достойна подробного описания и общего внимания. К сожалению, найденные мной к настоящему времени сведения о Якове Петровиче Гавердовском отрывочны, что объясняет фрагментарность этого очерка. Даже точная дата рождения моего героя точно не установлена – датируется в разных документах 1770 или 1773 годами. Зато его гибель в день Бородинского сражения можно прояснить с точностью до часа, а то и нескольких минут. И все же, несмотря на временные разрывы в повествовании, надеюсь, что дела и поступки этого человека, чья жизнь тесно переплелась с видными деятелями того времени и была образцом верного служения Отечеству, будут интересны сегодняшнему читателю.

Квартирмейстерской части поручик

Самое раннее упоминание о Якове Петровиче Гавердовском, по известным мне источникам, относится к концу XVIII-го века: «Яков Гавердовский, квартирмейстерской части поручик, в своих «Примечаниях к рассмотрению Оренбургского края», составленных в 1799-1800 г.г., отмечал, что на южной пограничной линии края несли службу 293 человека. Из них на Абаканском кордоне служило 38 человек, в Шадатском — 30, Таштыпском — 30». Упомянутые кордоны располагались на территории нынешнего Красноярского края. Цепь казачьих караулов тянулась до Астраханской губернии. На этих пограничных рубежах России в конце 1700-х годов и служил Яков Петрович Гавердовский.

Сказанное подтверждают приведенные историком Ириной Ерофеевой архивные данные о Якове Петровиче: «…С конца 1789 по 1800 г. постоянно служил в Оренбурге и на Оренбургской пограничной линии. Государственную службу империи он начал с гражданской должности канцеляриста в Оренбургском пограничном суде, затем перешел на военную службу в армейских частях той же Оренбургской губернии, где за пять с половиной лет поднялся по карьерной лестнице от подпрапорщика, а немного позднее – сержанта Оренбургского полевого батальона (30.05-06.07.1793 – подпрапорщик, с 07.07.1793 до 18.04.1798 – сержант) до поручика Рыльского пехотного полка (19.04.-29.04.1798 – портупей-прапорщик, 12.02.1799-12.12.1800 – подпоручик, с 13.12.1800 – поручик). В конце 1800 г. он был уволен с регулярной военной службы поручиком и полгода спустя 23.08.1801 г. определен на службу подпоручиком в Петербург в состав Свиты е. и. в. по квартирмейстерской части. Ко времени отправления миссии в Бухару Я.П. Гавердовский продолжал служить в Генеральном штабе и уже имел там звание поручика (РГВИА. Ф. 395. Оп. 136. 3 отд. Д. 667.)».

Уместно сделать пояснение относительно квартирмейстерской части. В большинстве армий до XIX-го века Генеральный штаб назывался квартирмейстерским штабом, квартирмейстерской частью. Император Павел I c вступлением в 1796 году на престол учредил свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части. Ее начальником со званием генерал-квартирмейстера был назначен генерал от инфантерии Иван Иванович Герман, а затем - Алексей Андреевич Аракчеев.

Состояние квартирмейстерской части при Германе было плачевным, о чем свидетельствует письмо Павлу I от 19 июля 1798 года: «ВОЙДИТЕ, ВСЕМИЛОСТЛИВЕЙШИЙ ГОСУДАРЬ! В БЕДНОЕ СОСТОЯНИЕ ОФИЦЕРОВ, составляющих сию часть и прострите им руку помощи… они настоящего положения не имеют, даже и здесь по сих пор жалованья еще не получают, ибо Коммисариатское Депо точно не знает, какое им отпускать во время мира, офицеры квартирмейстерской части беспрестанно заняты работою и нередко поездками, а во время похода их служба труднее всех и для войск важнее. Они обыкновенно одни во всегдашней раскамандировке, и не имеют той взаимной помощи, каковую офицеры служащие в Полках друг другу подают и подавать могут, и по свойству их службы должны они иметь более лошадей других полковых офицеров, а получая почти пехотное жалованье, они совсем не в состоянии службу свою отправлять, как надобно, при том же они ныне неравно получают, хотя одну должность отправляют».

«Бедное состояние офицеров» объяснялось тем, что они были востребованы главным образом в военное время. А в мирное находились на «съемках» в Финляндии, Литве, других частях Российской империи, занимались в Собственной Его Величества чертежной и в небольшом числе состояли при войсках, где в случае войны несли обязанности прежнего Генерального штаба. Якову Петровичу также довелось побывать в Вильне, вошедшей с 1795 года в состав Российской империи.

Через два года службы в квартирмейстерской части  Я.П. Гавердовскому была поручена важная государственная миссия. Очевидно, одним из решающих факторов его назначения  главой направленного в Бухару посольства стало то, что во время службы в Оренбурге и на Оренбургской пограничной линии Яков Петрович достаточно хорошо узнал образ жизни и культуру казахского кочевого населения Оренбургского края.

Посольская миссия

Еще во времена царствования Павла I (убит 12 марта 1801 года) велась подготовка двух походов в Индию - совместная с Наполеоном экспедиция через Астрабад, Герат и Кандагар и поход донских казаков через Оренбург и Бухару. Кроме военно-политических целей для России важнейшим было развитие со странами Востока торговых и экономических связей.

14 июля 1803 года императором Александром I на пост оренбургского военного губернатора был назначен герой екатерининских войн князь Григорий Семенович Волконский. Перед отъездом из столицы в Оренбург, куда он прибыл только в конце ноября - начале декабря 1803 года, Волконскому была вручена высочайше утвержденная инструкция. Она, в частности, предписывала: «1) обратить внимание на весьма усилившиеся хищничества киргиз-кайсаков (казахов – Ю.Г.) на линии и на неоднократные разграбления… караванов, проходящих по степи; 2) тщательно расследовать причины недовольства киргиз и строгими, но справедливыми мерами устранить усиление злобы и вражды;… 4) изыскать меры для усиления поселений на линии, чтобы лучше обеспечить границу, не привлекая излишнего числа регулярных войск, требующих больших издержек на продовольствие и другие служебные надобности».

Инструкция, безусловно, учла данные отчета, составленного для императора Яковом Петровичем Гавердовским по результатам его посольской миссии в Бухару.

Предыстория этой экспедиции такова.

В 1802 году министр коммерции граф Николай Петрович Румянцев указывал, что самыми богатыми являются те страны, которые занимают посредническую роль в торговле между Азией и Европой. Наглядным примером того была Англия. Россия также могла занять подобное положение, взяв под контроль Среднюю Азию, в которую уже имела выгодные для торговли три пути: через Каспийское море, через Оренбург и Троицк и проложенную в 1800 году горными офицерами Бурнашевым и Поспеловым дорогу от Иртышской линии до Ташкента через казахскую степь. Самой удобной и открытой была дорога через Оренбург. По ней ходили местные, московские, ростовские, казанские купцы. Именно Оренбург и Астрахань, по мнению Румянцева, должны были стать этапными пунктами на торговом пути в Хиву и Бухару.

Для обеспечения безопасности торговли Румянцев предложил ряд мер. Во-первых, возобновить тесные отношения между казахскими ханами Младшего жуза и оренбургским военным губернатором, возложить на первых всю ответственность за сохранность российских караванов в степи. Во-вторых, следовало объяснять ханам, что они присягают российскому монарху в подданстве и утверждаются императорской властью, но никаких повинностей не несут. Более того, ежегодно перебираются в оренбургские и астраханские пределы на зимнее кочевье. Поэтому казахские султаны и старшины родов должны два раза в год прибывать на оренбургскую границу для сопровождения торговых караванов до реки Сыр-Дарья.

Для безопасности караванных дорог в Бухару и Хиву министр коммерции признавал полезным отправить в среднеазиатские ханства чиновника, который сможет «исходатайствовать разные выгоды и преимущества по торговле российских подданных и преподать сюда верные сведения о делах тамошнего края и состоянии окружающих земель». Именно эта миссия выпала Якову Петровичу Гавердовскому.

Николай Петрович Румянцев составил инструкцию для Якова Петровича Гавердовского, которая была утверждена Александром I. В ней было указано значение Бухары для России: «Поелику Бухария сама по себе не заслуживала бы дальнейшего внимания, если б не была она пунктом соединения путей к китайскому, персидскому и индейскому торгу ведущих». Поэтому Яков Петрович Гавердовский должен быть убедить бухарского хана «снабжать охранительными листами российское купечество на их пути в Азию, уверяя что и бухарцам, желающим ехать в Европу, то же охранение даровано будет». Министр коммерции считал составленный план вполне осуществимым. В случае же неудачи следовало, по его мнению,  разделить «Орду не на три части (имеются в виду три уже существовавших жуза: Младший, Средний и Старший – Ю.Г.), а на многие, выбрав им в начальники того, кто стал предметом народного уважения».

В 1803 году было организовано посольство поручика Якова Петровича Гавердовского с торгово-политической миссией в Бухару, через которую можно было шагнуть дальше - в Индию и Афганистан. Уже в начале 1803 года Яков Петрович прибыл в Оренбург и 7 февраля получил распоряжение Румянцева немедленно отправляться в путь.

Поскольку путешествие обещало быть опасным, а шансы на полный успех выглядели призрачными (это понимали все), были продуманы возможные на разные случаи «козыри», способные как-то уладить отношения с промышляющими грабежами казахами. Кроме основной задачи - улучшить торговые сношения, экспедиция отправлялась с требованием выдачи государственного преступника беглого Валита Халитова, делавшего в Бухаре фальшивые русские ассигнации. Также Яков Петрович Гавердовский должен был передать от государя подарки бухарскому хану.

Предшественнику Волконского - оренбургскому военному губернатору генерал-майору Николаю Николаевичу Бахметеву было поручено снабдить Якова Петровича Гавердовского переводчиком и охраной. В переводчики был назначен губернский секретарь Мурсалим Бекчурин. Непосредственной подготовкой экспедиции занималась оренбургская пограничная комиссия.

7 мая 1803 года Бахметев предписал: «командировать немедленно из оренбургских русских казаков, благонадежных и исправных 15 человек, чтобы в том числе находились знающие кузнечное, плотничное и печное мастерство. При одном начальнике хорунжем Шубине и Никольской станицы есауле Абдуле-Кариме Мухамет-Каримове, со всем оружием без лошадей и послать их к свите Его Величества поручику Гавердовскому, которых и считать в особой комиссии при Гавердовском».

Планировалось, что к посольству присоединится купеческий караван. Подготовка экспедиции столкнулась с большими трудностями и растянулась более чем на два месяца. Только благодаря вмешательству военного губернатора и императора, в июле 1803 года посольство отправилось из Оренбурга.

Сам Яков Петрович Гавердовский в предуведомлении к составленному им позже по итогам миссии «Обозрению Киргиз-кайсакской степи» так пишет о подготовке экспедиции:

«Путешествие по Киргиз-кайсакской степи предпринято было с тем намерением, дабы, переехав оную, посетить плодоносные равнины Большой Бухарии, орошаемые водами древнего Оксуса и населенные племенами бактриан, славящихся ныне под управлением гордых узбеков обширною торговлею. Уже издавна многие государи обращали свое внимание на сию страну, в средоточие всей Азии лежащей и по естественным ее произведениям довольно любопытную. Сие подало повод министру коммерции графу Николаю Петровичу Румянцеву в 1802 г. исходатайствовать монаршую волю на составление новой экспедиции, для отправления ее в сию страну по делам коммерческим.

Сия экспедиция основана была в виде посольства с императорскою грамотою и подарками к владеющему в Бухарии хану Мирхайдару и с министерскими отношениями к знаменитым чиновникам его дивана.

Высочайше конфирмованная инструкция чрез министра коммерции выдана была на имя поручика, ныне майора, Гавердовского, которому даны были также от г-на генерал-квартирмейстера фон Сухтелена и от членов Императорской Академии наук господ профессоров Озерецковского, Севергина, Севастьянова и Смеловского разные наставления…

Из Санкт-Петербурга сия миссия отправилась 15 генваря 1803 г., а в Оренбург прибыла февраля 23-го дня.

Разные распоряжения, деланные пограничным начальством для выступления в степь и для безопасного по оной проезда, сверх ожидания, слишком долго продержали ее на границе. Распоряжения сии состояли в следующем.

Для препровождения до Бухарии предположено было вызвать известных по своей силе начальников киргизского народа из тех обществ, которые располагаются кочевьем по лежащему туда пути, с тем, дабы они доставили на границу потребное число верблюдов для перевозки тяжестей и взяли на себя обязанность в проезд наш печься о безопасности. Приглашать сих киргизцев и в то же время разведывать все обстоятельства, касающиеся до проезда степи, послан был в феврале месяце известный по своей опытности переводчик Оренбургской торговой таможни, титулярный советник Бекчурин, который возвратился из степи не прежде июня месяца, уведомил, что выгоднейший путь в Бухарию лежит из крепости Орской чрез кочевья орды тюрткаринской и чумекейской, из которых приведены им были желаемые вожаки. Он обнадеживал, что на усердие и честность сих вожаков положиться можно с полною доверенностью. В подтверждение всего доносимого Бекчуриным киргизцы, с ним прибывшие, дали торжественную присягу. Из них главные были султан Ширгази, сын Каип-хана, старшина мурза Буранбай, дети Каракубек-бия – главного начальника над всеми тюрткаринцами, и дети Куран-батыря - предводителя чумякейского.

Советуясь с Пограничною комиссиею, управляющею на границе всеми киргизскими делами, уверены мы были, что таковое препровождение для безопасности нашей нимало не подозрительно. Военный губернатор, по отзывам его, мнение сие делал несомненным, а потому поспешили мы с отъездом для достижения своей цели.

В Оренбурге присоединились к сей миссии переводчики татарского, персидского, индейского и других восточных языков,  чиновники для письмоводства, 15 человек русских казаков под начальством сотника, 10 тептярей с тремя хорунжими, а всего 50 человек.

Российские купцы отправили с нами на знатную сумму товаров под смотрением особых надзирателей, или приказчиков, коих с работниками было 8 человек и 3 бухарца. Отправлению сему наипаче споспешествовал директор Оренбургской таможни Величко, оказавший нам в Оренбурге во многом великое пособие.

Мы снабдили себя хорошими химическими и математическими инструментами. Казаки все были ничто иное как разного рода художники и ремесленники, они запаслись также всякий по своему искусству потребными снарядами.

Начало журнала нашего предприняли вести от крепости Орской, поелику проезжаемые места до сей крепости известны уже просвещенному свету из путешествий господ академиков.

Сверх надлежащих должностей упражнение в пути разделено было следующим порядком.

Доктор 7-го класса Большой занимался различными предметами по естественной истории, не упущая притом из виду метеорологических и других физических явлений.

Свиты его императорского величества майор Гавердовский, где можно было, определял высоту полюса, замечал географическое положение проезжаемых мест, историю и законы населяющих оные народов.

Подпоручик Иванов снимал дорогу и виды, примечания достойных мест.

Подпоручик Богданович принял на себя часть геогностическую и минералого-химическую.

Переводчик, коллежский асессор Биктяшев с ахуном Тонкачевым должны были примечать обряды и обыкновения народов.

Переводчику Бекчурину отданы в зависимость киргизцы, составляющие наших путеводителей. Он вместе с ними должен был заботиться об удобности и безопасности в дороге, так как все сие ему известно уже было из первой его в степь поездки.

Татарин Ибрагим Смаилов назначен был караван-башем, т.е. начальником над купеческими поверенными и, так сказать, полицмейстером каравана». 

Выйдя из Оренбурга, до Бухары не дошли

Итак, кроме самого посольства в путь с ним отправился торговый караван, ценность которого была определена в 296846 рублей. Возможно, это и сыграло роковую роль в судьбе экспедиции. Гарантии безопасности со стороны киргизских вожаков оказались призрачными, а пройти в степях долгий путь скрытно, при всем желании, не было никакой возможности. И произошло то, что почти неизбежно должно было произойти. Возбуждённые слухами о несметных богатствах каравана, киргизы (казахи шымырского рода) 9 сентября 1803 года в числе тысячи человек окружили экспедицию и обрушились на нее в урочище Ходжа-Берген, в 780 верстах от Оренбурга и в 70 верстах от Сыр-Дарьи.

Несмотря на отчаянное сопротивление немногочисленного конвоя из пятнадцати оренбургских казаков и девяти человек из тептярского 2-го полка, караван был почти полностью разграблен, а многие члены посольства попали в плен. Отступая с боями, экспедиция 21 сентября добралась до Орской крепости, а 30 сентября Яков Петрович Гавердовский с товарищами вернулся в Оренбург.

О тех событиях повествуют «Журнал, веденный Свиты его Императорского Величества поручиком Гавердовским и колонновожатыми Ивановым и Богдановичем во время следования их по высочайшему повелению чрез Киргизскую степь в провинцию Бухарию…», а также уже упоминавшееся «Обозрение Киргиз-кайсакской степи». Вот отдельные отрывки из этих источников.

«…Табун наш находился во всегдашней опасности от следовавших за оным и подсматривающих киргизцев, и самый лагерь находился в средине воровского места… Жадность к добычам столь между киргизцами усилилась, что они не дорожат ничем к ее удовлетворению, даже и между собою, имея претензии от старинных каких-либо распрей…».

«…Киргизцы, едущие на промысел таковой или грабеж, просят у старшин и биев, почитаемых ими, благословения, сии же, хотя бы и не были согласны, но противиться не смеют, опасаясь лишиться партии преданных им киргизцев, ибо при малом несогласии они оставляют старшин и присоединяются к противной стороне, уменьшая чрез то власть первых. Во время благословения садятся все в круг, начальник читает, подняв руки, молитву, призывая Бога на вспоможение отправляющимся к получению добычи, и утирая руками лица с именем Бога воскликнув Алла! Алла! расстаются.

Ежели удачно исполняется таковой грабеж, то киргизцы уделяют часть из добычи благословившему их старшине или бию и потом делятся со всем родом …».

Из этой записи можно сделать заключение, что у наших путников практически не было никаких шансов на благополучный исход, если благословение на грабеж практически безропотно дают (будучи согласными или не согласными – значения, как видим, не имело) представители административной и духовной власти.

«…Народную же доверенность получают ныне храбрые только наездники, успешные грабители и богатые семьянины, почему родоначальники, султаны и хан, не имея сил обуздать своевольство и привести народ к себе в повиновение, с частью семей своих приблизились к линии под покровительство России, а роды, разделясь с новыми биями, удалялись в степи, где и живут теперь без всякого согласия…».

«…Нападать на соседние земли никогда между киргизцами в преступление не полагалось, но приписывалось еще к главному достоинству…».

9 сентября, когда отступающий и окруженный киргизцами отряд Гавердовского находился в 680 верстах от Орской крепости – ближайшего для него надежного убежища, «на равнинах Музбиль, близ холма и могилы Ходжаберган» произошел ниже описанный бой: «Одни из них сойдя с лошадей, припали к винтовкам, другие стреляли из ружей верхами, некоторые пущали на всем скаку стрелы, а все прочие с пиками сделали опять удар, но снова были отражены. После сего половина их спешилась и, будучи прикрываема конными, устремилась всею массою на один пункт. Причем им удалось ворваться между спутанными верблюдами, они произвели тогда сильнейшую сечу на саблях и копьях. Решительная минута! Мы, конечно, погибли бы в оную, если б отчаяние не произвело в казаках наших чрезвычайной храбрости. Иные из них бросились прямо в толпу в ручной бой, а другие, заняв закрытые места, открыли сильную перепалку, которая была весьма действительна. Но и тогда не в состоянии мы были бы держаться долго, если бы испуганные лошади и перераненные верблюды не бросились в кучу сражения и, будучи возбуждаемы новыми ранами и криком, не стали опрокидывать и топтать людей».

Столкнувшись с отчаянным героическим сопротивлением, грабители, хотя их было неизмеримо больше оборонявшихся, пошли на «мирные» переговоры:

«…После сего, по объявлению вновь присланных от неприятелей к нам старшин, бии не прежде хотели нас отпустить, как заплатим по их закону им кун, или мзду за всех убитых и раненых, а прочим всем, когда дадим подарки.

Оставшиеся при нас купцы, на произвол коих отдано было нами сие требование, жалея более о жизни своей, нежели об имении, взялись для сохранения и всех исполнить требуемую выплату, ибо в прежние годы, удовлетворение несправедливо требуемой грабителями подобной сему подати, спасало всегда их караваны. Они убедили киргизцев также принять под Алкораном присягу, что по получении куна оставят уже нас спокойными…

…Киргизцы в верности их обещания произнесли пред Алкораном клятвенную присягу (за каждого убитого положено было выдать по 100 червонцев – Ю.Г.)… К 5-му часу пополудни было выдано им 6000 червонных и сверх того многие товары…

…Отдаваемы были не в малом количестве сукна, плис, кожи и корольки…».

«…Сверх чаяния нашего, наконец, киргизцы, не удовольствовавшись полученным добровольно, жалели потерять и последнюю, глазам их представлявшуюся, добычу. Они, наруша данную нам присягу и думая найти нас ослабевшими, снова стали делать на нас нападение…».

«От стороны чиктынского жилища беспрерывное было приращение неприятелей. Они стекались с визгом и со многими значками, показывающими различные их колена».

Надо отметить, что к своим единоверцам и одноплеменникам промышляющие грабежами относились более лояльно. Геройством считалось разграблять караваны русских. Поэтому позже военный губернатор Волконский выступил инициатором встречи в 1809 году в Оренбурге ханов Чиклинского и Дюрткаринского родов Младшего жуза. Он предложил им взять на себя обязательства сопровождать торговые караваны от Оренбурга до Бухары, оставляя в залог «аманатов». В результате переговоров 19 казахских старшин взяли на себя обязательство сопровождать караваны в Бухару. В случае разграбления каравана, старшины должны были возместить все убытки. В обмен на эти обязательства старшинам были вручены дорогие подарки. Однако эти встречи и соглашения не всегда достигали желаемых результатов. Нападения и грабежи караванов не прекращались.

Тяжким последствием грабежей караванов являлся захват пленников. По подсчетам статского советника Жуковского, в 1797-1800 годах было угнано в плен 250 человек. Назад удалось выкупить только 112 человек. За каждого пленного казна платила по 200 рублей. Однако сами казахи предпочитали плату не деньгами, а животными - от 50 до 100 баранов или от 7 до 10 кобыл за одного пленника. Захват пленных происходил не только при разграблении торговых караванов. Чаще всего это случалось во время набегов казахов на прилинейные крепости. Из донесений, полученных с линии в 1808-1809 годах, видно, что не проходило почти ни одного дня без нападения казахов на русские поселения. В связи с этим Волконский отдал приказ - все полевые работы производить под вооруженной охраной, поодиночке в крепости не приезжать.

Такой ситуация оставалась еще долгое время. Так, 4 декабря 1818 года оренбургский военный губернатор Петр Кириллович Эссен отдал распоряжение комиссии пограничных и таможенных дел разработать проект мер по охране торговых караванов. Тем не менее, участившиеся случаи грабежей караванов привели к тому, что многие купцы перестали отправлять свои товары в Среднюю Азию. Например, в 1821-1822 годах не было отправлено ни одного торгового каравана.

Так что в том, что посольская миссия Якова Петровича Гавердовского не дошла до конечной цели - Бухары - ничего удивительного нет. В 1805 году по инициативе Румянцева была снаряжена другая миссия - под руководством графа, сенатора, члена Государственного Совета Юрия Александровича Головкина в Китай, которой поручалось «проехать из Пекина чрез Великий Тибет до Кабула». Цель оставалась прежней - исследовать возможные пути для караванной торговли с Индией. И эта миссия также потерпела неудачу. И все же вплоть до своей отставки в 1814 году Николай Петрович Румянцев продолжал вынашивать планы сухопутной торговли с Индией и Китаем.

Итоги экспедиции

27 сентября 1803 года Яков Петрович Гавердовский прибыл в Оренбург и составил министру внутренних дел подробное описание происшедшего. Основную вину за неудачу посольства он возложил на «вероломство политики Хивы», которая следует правилу, что если торговые караваны отправляются в Среднюю Азию не через Хиву, то их следует разграбить. Поэтому караваны были вынуждены проходить через Хиву, где с них собирали чрезмерно высокие пошлины.

Александр I, рассмотрев отчеты Якова Петровича Гавердовского, принял решение частично компенсировать купцам их потери. Посольство наглядно продемонстрировало, что главным условием развития успешной торговли со Средней Азией является безопасность торговых путей.

Однако был и положительный результат экспедиции. Яков Петрович Гавердовский сумел собрать оригинальные географические и этнографические материалы о Казахстане. Они нашли отражение в нескольких записках, представленных им в Азиатский департамент Министерства иностранных дел, и в исследовании «Обозрение Киргиз-кайсакской степи». Этот труд был хорошо известен Алексею Ираклиевичу Лёвшину (1798-1879) – государственному деятелю России, члену Государственного Совета, которой широко использовал данные Якова Петровича Гавердовского в своем исследовании о казахском народе.

Доктор географических наук из Алма-Аты Алдар Горбунов в статье «Первые исследователи Казахстана. От Якова Гавердовского до Алексея Лёвшина», повествуя о драматичной судьбе Якова Петровича, сообщает, что в последующие после посольской миссии годы Гавердовский собирал сведения о территории Казахстана и прилегающих районов Китая и «написал «Обозрение Киргиз-кайсакской степи в двух частях», но из-за гибели автора в Бородинском сражении 1812 года эта объемистая рукопись без малого 200 лет пролежала в Российском государственном военно-историческом архиве, где и была недавно обнаружена казахстанскими исследователями».

Автор указывает на несомненную пользу этого труда: «Гавердовский осуществил первое физико-географическое разделение равнинного Казахстана. Он выделил четыре удела или полосы. В первую, которую он именует «Юго-Западной покатостью гор Уральских», вошло Предуральское плато и Прикаспийская низменность. Во вторую полосу он включает южные окраины Западно-Сибирской низменности. Эта «степь низкая». Она лучше увлажнена по сравнению с первой полосой. Здесь много рыбных озер. Долины рек изобилуют лугами. В третью полосу входит «степь нагорная», то есть Сарыарка. Гавердовский верно подметил континентальность ее климата: суровые, ветреные зимы и жаркое лето. Четвертая полоса охватывает песчаные пустыни западной и южной частей Казахстана. Автор подчеркивает, что песчаные массивы прерывисты, каждый из них имеет свое название. Автор справедливо заключает, что песчаные пустыни привлекательны для местного населения в качестве зимовок».

Описание, действительно, уникальное. И не только ценностью физико-географических сведений, но и подробным, основательным исследованием и описанием истории, быта, традиций, основных законоположений казахского народа. Причем многие сведения были представлены впервые. Как указано в одном из предисловий, «эта работа ценна для адвокатов и историков особенно, потому что содержит записанные сведения о Казахском обычном законе». Яков Петрович Гавердовский первым собрал информацию о законах знаменитого казахского Тявке-хана (применяют также Тауке-хан). В работе Якова Петровича описаны взаимоотношения законов Ислама с применяющимися на практике законами казахов, институт охраны порядка, правила миграции, общественное управление, родовая и территориальная структура, семья и брачные проблемы, наследование, институт гостеприимства и многое другое. Так что изданное несколько лет назад в Алма-Ате описание двухсотлетней давности, составленное Яковом Петровичем Гавердовским, еще ждет своих исследователей, которые, вероятно, почерпнут из него немало полезного и, может быть, даже сенсационного.

Например, историк Ирина Ерофеева определила точное место Аныракайской битвы - самой последней и самой драматичной в многолетней войне казахов с джунгарскими завоевателями (1723 – 1730 гг.), которую сравнивает по своему значению с Куликовской битвой для русских. В поисках этого исторического места ей помогло описание Якова Петровича Гавердовского. Как пишет историк, событие «происходило в приаральских Каракумах, которые в тот период являлись пограничной территорией между кочевьями казахов и джунгарскими владениями в Южном и Юго-Восточном Казахстане, откуда началось, как утверждал русский путешественник Яков Петрович Гавердовский в своем рукописном «Обозрении Киргиз-кайсакской степи» (в 1803 году он собирал предания о казахах в северо-восточном Приаралье), крупномасштабное наступление казахского ополчения на джунгар». Найдем мы в этом описании следы Чингиз-хана и много другого интересного.

Оценивая этот труд, важно иметь в виду следующее. У ведущих тогда кочевой образ жизни казахов многое передавалось от поколения к поколению в устных преданиях, архивов не велось. Поэтому тесное общение Якова Петровича с казахами, услышанное от них – ценные свидетельства истории, многие из которых, увы, бесследно исчезают с уходом людей из жизни.

Возможно, Яков Петрович Гавердовский не ограничился бы «Обозрением Киргиз-кайсакской степи» и с учетом собранного им богатого фактического материала, личных впечатлений от путешествий по Средней Азии, бесед с жителями казахских земель, изучением прилегающих к казахской территории районов Китая вновь обратился к этой теме. Однако, если и были такие планы, им помешала Отечественная война.

Здесь уместно сделать предположение о том, что суровый опыт экспедиции пригодился Якову Петровичу Гавердовскому в 1812 году, когда он руководил штабом арьергарда русских войск, который вел ежедневные бои, сдерживая наступающую армию Наполеона, что обеспечило успешный отход, а затем развертывание и подготовку армии Кутузова к Бородинской битве – генеральному сражению Отечественной войны.

Обер-квартирмейстер Свиты Его Императорского Величества

Как складывалась служебная карьера Якова Петровича Гавердовского в последующие после посольской миссии в Бухару годы, точных сведений у меня пока нет. Но в 1812 году он – уже полковник свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, состоит квартирмейстерским офицером при Петре Петровиче Коновницыне, о котором еще расскажем.

Имя Якова Петровича вновь встречаю в документах, в воспоминаниях и письмах современников в связи с событиями Отечественной войны 1812-1814 годов. То, что Якова Петровича с самого начала войны командировали, выражаясь современным языком, в «горячие точки» и на ответственные должности, говорит о его высоких профессиональных и человеческих качествах.

Судя по документам, постоянным местом службы Якова Петровича на начало войны была должность обер-квартирмейстера 3-й пехотной дивизии, которой командовал герой войны, будущий военный министр России Петр Петрович Коновницын (1764-1822). «Обер» означало – старший, главный. И, действительно, как увидим дальше, Яков Петрович Гавердовский занимал не только полковничьи, но и генеральские должности.

Можно узнать и о характере выполняемых им обязанностей по следующему описанию: «В начале ХIХ века в русской армии существовал вспомогательный орган военного управления и командования, носивший наименование «Свита Его Императорского Величества по квартирмейстерской части». Начальником ее в 1810-1823 годах был князь Петр Михайлович Волконский. На квартирмейстерскую часть были возложены такие задачи, как разведка местности, составление планов и карт, дислокация войска. В связи с обширным кругом обязанностей в ней служили самые различные люди, среди них можно было встретить ученых, иностранцев, строевых офицеров и т. п. Многие из них стали выдающимися военачальниками… В январе 1812 года было издано «Учреждение для управления большой действующей армией», в составлении его принимали участие М.Б. Барклай де Толли, П.М. Волконский и другие. Согласно «Учреждению...» главнокомандующий представлял лицо императора и облекался его властью. При главнокомандующем состоял штаб, во главе штаба - начальник. Управление начальника штаба делилось на пять главных отделов, находившихся в ведении генерал-квартирмейстера, дежурного генерала, начальника инженеров, генерал-интенданта и начальника артиллерии. Деятельность генерал-квартирмейстера заключалась в ведении боевой деятельности войск, передвижении, назначении и т.д. В подчинении у генерал-квартирмейстера находилось такое ответственное лицо, как капитан над колонновожатыми. Офицеры-квартирмейстеры носили форму гвардейской артиллерии».

Грозовую обстановку 1812 года отчасти передает письмо барона Максима Ивановича де Дамаса Якову Петровичу Гавердовскому. Они, видимо, были знакомы по службе и имели дружеские отношения.

Любопытна судьба автора письма. Выходец из французских дворян Парижа Барон де Дамас (1785-1862) с 15 лет служил в русской армии, дойдя до генерал-майора. В начале 1812 года л.-гв. Семеновский полк, в котором служил де Дамас, в составе 1-й бригады гвардейской пехотной дивизии входил в 5-й резервный (гвардейский) корпус 1-й Западной армии. Барон участвовал в сражения при Бородино, где был ранен. Выйдя в отставку 10 мая 1814 года, он вернулся на родину и вступил в чине генерал-лейтенанта во французскую армию. Занимал пост военного министра (1823-1824) и министра иностранных дел Франции (1824-1828).

Письмо датировано 6 мая 1812 года, из чего следует, что Яков Петрович в тот момент находился под командованием генерала Коновницына в Вильне. Вот что пишет барон (орфография и пунктуация этих и других писем и воспоминаний сохранена):

«Здравствуйте, любезный Яков Петрович! Вы, я думаю, живете хорошо и весело: правда что хлопотно, но ето по нутру нашему брату и от того еще лучше.

А я все не с вами, тощус с Семеновским полком, да и конец. Я очень обрадовался как узнал что наш добрый генерал (Петр Петрович Коновницын – Ю.Г.) командует корпусом, а вас ето конечно нисколько не опечалило: но воздушные мои замки разрушились; теперь не имея, во время войны, надежды оставить Семеновской полк, одно у меня желание то чтобы приятелям моим и людям которых я почитаю удалосъ хорошенько: то и будет для меня утешением. Вы меня уведомите о всем что с вами щастливаго случится, а я хотя и в резерве, но все доволен буду. Теперь я всякой почти день переменяю место: перехожу из деревни в местечко, из местечко в деревню и так далее: как сия жизнь не скучна, но для меня во сто раз лучше петербургской. Я пишу к Петру Петровичу (Коновницыну – Ю.Г.), и прошу, как я думаю что тепере нельзя, то по крайности после войны, или ежели ее не будет, то просить лично Государя о переводе моем в полки 3-й дивизии (дивизией командовал Коновницын – Ю.Г.). Я хотел бы тепериче посмотреть на вашу Вильну: сия минута чрезвычайно любопытна, и чем все сие кончится вот чтобы я желал бы знать. Здесь все говорят что мир будет заключен, но я что-то етому никак не верю: самое главное препятствие, мне кажется тому, упрямый нрав Наполеона, который не захочет заключить миру для нас хоть несколько выгоднаго, потому что во всех обстоятельствах, оно покажется для него унизительным. В прочем я желаю чтобы моя мысль была несправедлива, и чтобы несправедливость оный оказаласъ, для нас выгодными последствиями.

Ежели будете писать ко мне, то посылаете ваши письмы к Александру Степановичу. Ежели вы в Вильне, то я надеюс что скоро туда прибудет Г-н Безобразов, офицер нашего полка который уже во многом обязан Петру Петровичу и очень желает его видеть.

Прощайте: будьте здоровы и щастливы, вот желание вам преданнаго

Местечко Лентуны

М. Дамас.

Мы на время инспекторскаго смотра только стоим здесъ, но завтре мы попрежнему отправимся в Комай недалеко от Свенциян».

12 июня 1812 года армия Наполеона перешла через Неман без объявления войны. Вторжение французов в Россию не было неожиданным. Открытия военных действий ждали уже несколько месяцев.

Арьергард в те дни был авангардом

Представление о том, что происходило с нашим героем с момента нападения Наполеона на Россию до Бородинской битвы, дают описание событий в очерке Е. П. Иванова «Генерал Петр Петрович Коновницын», а также другие источники.

Чтобы понять причины отступления двух русских армий - Барклая де Толли и Багратиона, достаточно сказать, что на каждого солдата в наших войсках приходилось по трое французов. А невыгодное расположение русских войск перед началом войны исключало для них возможность успешного наступления. Если бы командование на это пошло, то мы потеряли бы армию и открыли Наполеону прямую дорогу на Москву и вглубь России с непредсказуемыми последствиями для страны. В этих условиях решающим было умелое сдерживание наступления вражеских войск, которые постоянно предпринимали попытки вынудить русских на решающее сражение и, используя колоссальное преимущество в силе, разбить нашу армию.

Именно в таких условиях отступала дивизия Коновницына, входившая в состав 3-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова 1-й армии Барклая де Толли. Первое время она не участвовала в боях. Лишь через месяц с лишним дивизию послали на помощь корпусу графа Александра Ивановича Остермана-Толстого. Это было в 14 верстах от Витебска и в восьми - от Островны, рядом с корчмой Каковача 14 июля и стало частью Витебского сражения 15 июля, в ходе которого русские отразили упорные атаки, дезориентировали французское командование в отношении своих дальнейших действий. Видя упорную оборону 1-й армии Барклая де Толли, Наполеон посчитал, что русские прекратили отступление. Он велел прекратить атаки и готовиться на следующий день к генеральному сражению. Однако ночью, оставив для дезориентации противника горящие костры, русская армия отступила.

Против русских войск действовали три корпуса под командованием Мюрата, Е. Богарне и Бессьера. В ходе боя прибыл и сам Наполеон. Непосредственно против дивизии Коновницына действовали войска Мюрата и Богарне. Приказ командования сводился к тому, чтобы задержать врага на возможно более долгий срок. В своих воспоминаниях об этом сражении Петр Петрович Коновницын писал: «Дело сие было чрезвычайно упорное. Мы потеряли с лишком две тысячи в убитых и раненых, неприятель гораздо нас больше - его колонны при батареях наших падали мертвыми». Так было потому, что русские войска подпускали врага на ружейный выстрел, делали залп, а артиллерия стреляла картечью, после чего предпринималась штыковая контратака. Все это наносило французам большой урон. По горячим следам событий Коновницын в письме жене сообщал: «Я целый день держал Наполеона, который хотел обедать в Витебске, но не попал и на ночь... Наши дерутся, как львы... 3-я дивизия оправдала надежды государя, мы себя не посрамили». Такие сражения сильно сдерживали продвижение Наполеона.

Следующее событие, в котором участвовала дивизия Коновницына, имело для хода войны еще большее значение - оборона Смоленска. Сражение за Смоленск было жесточайшим. Дивизия Коновницына обороняла один из важнейших, ключевых пунктов крепости - Молоховские ворота. Сюда Наполеон направил войска настойчивого маршала Даву. Особенно усилился натиск французов, когда Наполеон узнал, что русская армия уходит от Смоленска и момент решительной схватки с ней вновь откладывается. Он стремится быстрее овладеть Смоленском, чтобы догнать основные силы русской армии. Длившийся с утра 5 августа бой достиг пика в 15 часов, когда Наполеон предпринял общий штурм города. К 18 часам все предместья были французами взяты, кроме Петербургского. Однако Смоленск устоял. Только ночью, организованно и по приказу, русские ушли из Смоленска. Коновницын выходил со своими солдатами последним.

6 августа дивизия Коновницына разбила французов, перебравшихся через Днепр и пытавшихся идти по Пореченской дороге. Участвовала она и в завершающем этапе Смоленского сражения, когда Наполеон у Лубино, в 15 километрах от города, где скрещивались дороги на Москву и Петербург, вновь хотел расчленить 1-ю и 2-ю русские армии, упредить приход туда армии Барклая де Толли. У французов войсками командовал маршал Ней. Бой при Лубино был тоже очень тяжелый, но после него русские армии, окончательно объединившись, оторвались от наседавшего врага.

При выходе из Смоленска подчиненные Коновницына взяли с собой особо почитаемую Чудотворную икону Смоленской Божией Матери Одигитрии, которая была установлена над Днепровскими воротами Смоленского кремля еще в 1602 году. В последующие месяцы она находилась среди воинов 3-й пехотной дивизии. Именно эта икона 25 августа, накануне Бородинского сражения, была торжественно пронесена перед рядами войск. «Все войсковые части без исключения считали эту икону священным залогом Божия милосердия и Божией помощи», отмечал один из источников.

Позже, когда русские, преследуя отступающих французов, дошли до Смоленска, 6 ноября, ровно через три месяца, день в день, эта икона была возвращена в город епископу Иринею с сопроводительной бумагой, написанной Коновницыным, и водружена на прежнее место. (Побывав несколько лет назад в Смоленске, узнал, что в настоящее время здесь остался только список этой иконы).

19 августа по распоряжению только что назначенного главнокомандующим Кутузова был создан общий арьергард соединенных армий. Командовать им был поставлен Петр Петрович Коновницын. Его правой рукой по-прежнему был Яков Петрович Гавердовский. В арьергард вошло более 30 тысяч воинов. С этого момента и до самого Бородино арьергард ежедневно вел тяжелые, изнурительные бои с наседающими французами.

По заключению исследователей, этому важнейшему периоду войны не уделено достаточного внимания. Упоминают лишь труд Н.П. Поликарпова «К истории Отечественной войны 1812 года (по первоисточникам)» (М., 1911. Вып. 2), в котором были подробно исследованы действия коновницынского арьергарда. Этот же автор составил «Перечень боевых столкновений русских армий с 4 июля по 31 августа 1812 года» (М., 1913). Из них видно, как героически действовали войска под командованием Коновницына, обеспечивая спокойный отход основных сил и дав возможность им остановиться и развернуться затем на месте будущего генерального сражения у Бородино.

Вот как охарактеризовал Н.П. Поликарпов итоги лишь одного дня действий арьергарда - 20 августа: «Выдержать упорные бои в течение 13 с лишком часов с настойчивым и численно превосходным противником, не дозволить ему не только отрезать ариергард от своих главных сил, но даже обойти с флангов, останавливаться в течение этих 13 часов на восьми промежуточных позициях на протяжении 16 верст дороги, т.е. через каждые 2 версты, чтобы отпором наседавшему противнику выиграть время для отступления главных сил армии, не иметь в течение этих 13 часов возможности не только подкрепить себя горячею пищею, варить которую было некогда, но даже и отдохнуть мало-мальски сносно - подвиг и не легкий, и не маловажный, и в величии этого подвига не усомнится ни один скептик».

И так было каждый день, а иногда и ночью, до 23 августа, когда арьергард пришел к Колоцкому монастырю у Бородино. В этот день, как сообщал Коновницын в рапорте Багратиону, бой начался в 9 часов утра: «В продолжение десяти часов сражения мы уступили неприятелю не более девяти верст, останавливаясь в пяти позициях. Теперь передовые войска, состоящие из всей кавалерии, расположились у Валуева, егерские полки у Колоцкого монастыря, а 3-я дивизия в деревне Окиншино в 1,5 верстах от монастыря. Неприятель в самых больших силах стоит от меня в двух верстах».

Пользуясь темнотой, Коновницын отвел свои войска к стенам Колоцкого монастыря. 24 августа здесь вновь закипел бой. Арьергард Коновницына жестко встретил напирающих с запада французов. В атаке особенно отличились гусары Изюмского полка. «Три французские эскадрона совершенно уничтожены», - докладывал в рапорте Коновницын. Русские войска держались до тех пор, пока не получили известие о намерении противника обойти их.

Перед Бородинским сражением войска, входившие с состав арьергарда, ушли в свои корпуса и дивизии, поэтому и дивизия Коновницына вернулась в 3-й пехотный корпус генерал-лейтенанта Тучкова 1-го.

О роли, которую играл в действиях арьергарда Яков Петрович Гавердовский, свидетельствуют воспоминания современников и документы.

Будущий декабрист и генерал Александр Николаевич Муравьев (1792-1863) в «Автобиографических записках» пишет: «Генерал П.П.Коновницын, командовавший арьергардом, был человек добрый, искусный и храбрый, одушевленный своим положением. Он имел полную доверенность к Гавердовскому, который действительно был начальником арьергарда, ибо ничего без его согласия не предпринималось и ни в чем не отказывалось. При нашем арьергарде находился полковник Сеславин, человек с отличными военными достоинствами, но не имевший в то время никакой особой команды, он был очень дружен с Гавердовским, который имел редкую способность всякий вечер диктовать вдруг и в одно время приказы для движения и боя на следующий день семи и более полковым адъютантам и ординарцам, приезжавшим за приказаниями. Он был славный воин во всех отношениях. Жаль, что мы лишились его в сражении под Бородиным, где, кажется, он должен быть убит, ибо тела его не нашли, и он пропал без вести и в плену у французов не нашелся».

Брат Александра Николаевича Муравьева – Николай Николаевич Муравьев (1794-1866), участник Отечественной войны и декабрист, в своих «Записках» также упоминает о Якове Петровиче: «Брат Александр был командирован к ариергарду, в распоряжение генерала Коновницына, у которого был начальником генерального штаба достойный человек, полковник Гавердовский, храбрый, распорядительный и любимый подчиненными».

Упомянутый выше Сеславин Александр Никитич (1780-1858), друживший с Яковом Петровичем Гавердовским, стал героем Отечественной войны, генерал-лейтенантом (1814). Он отличался большой храбростью, был адъютантом Барклая де Толли. В очерке «Гусары 1812 года» говорится: «...На рассвете 6 августа передовым неприятельским войскам удалось оттеснить русский арьергард и вступить в Петербургское предместье. Барклай де Толли отправил Сеславина к Коновницыну с приказом остановить противника. Генерал вместе с Сеславиным и другими адъютантами повел один из егерских батальонов в штыковую атаку. Враг был опрокинут и сброшен в Днепр, предместье очищено. «Столь удачному и скорому отражению неприятеля, - рапортовал Коновницын главнокомандующему, - одолжен я был наиболее квартирмейстерской части полковнику Гавердовскому... гвардейской артиллерии капитану Сеславину, дивизионному адъютанту моему... штабс-капитану Ахшарумову и находящемуся при начальнике главного штаба... поручику Фонвизину, кои, содействуя мне примерами личного мужества, устремили солдат на неприятеля и были виновниками всему успеху».

Совместная служба в арьергарде сблизила Сеславина с его ровесником (точнее: «со старшим товарищем» - Ю.Г.) Яковом Гавердовским, одним из лучших штабных офицеров и ближайшим помощником Коновницына. Между ними установилась взаимная симпатия, и нередко, сидя у бивачного костра, офицеры вели дружеские беседы... ».

Накал арьергардных боев живо передает в «Дневнике партизанских действий 1812 года» знаменитый Денис Васильевич Давыдов (1784-1839): «Но 24-го (августа – Ю.Г.), с рассветом, началось дело с сильнейшею яростью. Как оставить пир, пока стучат стаканами? Я остался. Неприятель усиливался всеминутно. Грозные тучи кавалерии его окружали фланги нашего арьергарда, в одно время как необозримое число орудий, размещенных пред густыми пехотными громадами, быстро подвигались прямо на него, стреляя беглым огнем беспрерывно. Бой ужасный! Нас обдавало градом пуль и картечей, ядра рыли колонны наши по всем направлениям... Кости трещали! Коновницын отослал назад пехоту с тяжелою артиллерией и требовал умножения кавалерии. Уваров (граф Фёдор Петрович Уваров (1773-1824) генерал от кавалерии – Ю.Г.) прибыл с своею и великодушно поступил под его начальство. Я сам слышал, как он сказал ему: «Петр Петрович, не то время, чтобы считаться старшинством; вам поручен арьергард, я прислан к вам на помощь, приказывайте!».

О тактике арьергардных боев, в выработке которой наверняка участвовал Яков Петрович Гавердовский, так пишет Вячеслав Корда в очерке из сборника «Герои 1812 года»: «Арьергардная война велась «неслыханным» для французов способом… Ночью войска отводились на заранее выбранную Коновницыным позицию. Центр ее, как правило, удерживала пехота, а фланги, если они не были достаточно прикрыты каким-либо естественным препятствием, защищала регулярная кавалерия с казаками. Французы с утра бросались в атаку на тот рубеж, который не могли взять вчера, и, не найдя там никого, конница Мюрата отрывалась от своих и стремительно пускалась в погоню, пока не нарывалась на картечный залп замаскированной на дороге конной артиллерии. Завязывалась жаркая схватка. Отбитые французы откатывались, поджидая подкреплений. Подходила самая мобильная часть их войск. Снова гремела конная артиллерия, половина которой тут же уходила назад, на выбранную позицию, где быстро окапывалась и маскировалась, улучшая естественные прикрытия. Затем, когда неприятель в очередной раз откатывался, снималась и другая часть артиллерии. Пока к французам подходили подкрепления, шло так драгоценное для нас время. Наконец завязывался ожесточенный бой. Передовые части арьергарда, по невозможности держаться, отходили ко второму эшелону, а то и к третьему, если был, пока не начинали отступать, преследуемые оторвавшейся от своих французской кавалерией, и так повторялось несколько раз, пока ближе к вечеру арьергард не останавливался накрепко, давая французам понять, что на сегодня все, отступления больше не будет. Наступала ночь и прерывала разгоревшееся сражение. Между тем армия наша, не теряя ни одной телеги, спокойно уходила».

Примечателен отзыв о действиях русского арьергарда французской стороны: маршал Даву так оценивал действия арьергарда Коновницына в боях с 19 по 24 августа: «Должно согласиться, что отступление русских исполняется в удивительном порядке. Одна местность, а не Мюрат, определяет их отступление. Их позиции избираются так хорошо, так кстати, и каждая из них защищается соответственно их силе и времени, которое генерал их желает выиграть, что, по справедливости, движение их, кажется, идет сообразно с планом, давно принятым и искусно начертанным».

Эффективные действия арьергарда позволили Кутузову сохранить в полной боеспособности основные силы и выбрать наиболее удобную позицию для генерального сражения. Жаль, что эти умные, мужественные и героические действия русских воинов не заслужили своевременно должной оценки. В рапорте от 19 сентября 1812 года Кутузову «Об общих действиях арьергарда армии и об отличившихся в сражениях от Вязьмы до Бородина» Петр Петрович Коновницын пишет: «…Ежедневно происходили жаркие дела, где в глазах моих оказываемо всегда было отменное искусство в действии нашей артиллерии и примерная храбрость в атаках кавалерийских. Сии последние, мгновенно переменяя отступление в нападение, наносили каждый раз чувствительный вред неприятелю. …Погибший в сражении 26 августа (уже во время Бородинского сражения – Ю.Г.) квартермейстерской части полковник Гавердовский был мне лутчим во всем помощником. Его неусыпной деятельности в исполнении всех моих поручений приписать должен я наиболее все успехи ариергарда, и потому вменю себе в собственную награду, естли представительством вашей светлости заслуги сего достойного офицера вознаградятся милостию государя императора к оставшемуся после его семейству».

На документе сделана помета «Оставлено без уважения», что, очевидно, говорит о недостаточном внимании главнокомандующего то ли в силу сложной обстановки тех дней, когда после оставления 2 сентября Москвы продолжалось отступление, то ли по другим причинам к тому значительному и решающему, что было совершенного арьергардом. Были ли впоследствии награждены соратники Якова Петровича Гавердовского, списки которых Кутузову представил Коновницын, не знаю.

По моему убеждению, с полным основанием можно утверждать, что Яков Петрович Гавердовский и его боевые товарищи по арьергарду выиграли у французов войну еще до Бородинской битвы, не дав Наполеону разгромить русские войска и позволив Кутузову подготовить и успешно провести решающее сражение 26 августа.

Недаром в одном из писем Петр Петрович Коновницын назвал арьергард «авангардом». Именно в тех жесточайших боях, будучи на пределе человеческих возможностей, постоянно находясь лицом к лицу с неприятелем, спасая главную армию от разгрома, наши воины являли собой настоящий авангард войны.

А в общепринятом понимании слово «авангард» в отношении нашего героя прозвучало в витебском приказе Барклая де Толли по 1-й Западной армии от 11 июля 1812 года, в котором он объявляет благодарность полковнику Гавердовскому «за отличное усердие с каковым исполнял все возлагаемые на него поручения во время пребывания в авангарде». Одно из таких последующих поручений, отданное лично Барклаем де Толли в начале Бородинской битвы, стало для Якова Петровича роковым.

И клятву верности сдержали…

Можно представить, с какими ощущениями встречал утро Бородинской битвы Яков Петрович Гавердовский. Еще позавчера он выполнял почти каторжную по своему напряжению и нескончаемости военную работу, когда ежечасно и ежеминутно приходилось решать задачи по сдерживанию висящего на плечах противника, дабы дать возможность основным силам своей армии отступать равномерно и без потерь.

И вот – решающее сражение. Многодневное отступление закончилось. Вся находящаяся здесь 112-тысячная русская армия обращена лицом к противнику, у которого под ружьем более 185 тысяч воинов, и построена в боевой порядок. Рядом – плечом к плечу – верные проверенные друзья и товарищи, на которых можно полностью положиться в самую критическую минуту. И сам ради них, ради победы, ради Отечества готов на любую жертву. В «Описании сражения при селе Бородине, бывшего 26-го числа августа 1812 г. …», составленного коллегой Якова Петровича генерал-квартирмейстером 1-й армии Карлом Федоровичем Толем (1777-1842), отражен духовный порыв русской армии: «Все единодушно желали лучше погибнуть на месте сражения, нежели уступить оное неприятелю. Французская армия под предводительством императора Наполеона и с превосходившими силами не могла поколебать твердости духа и несравненных российских воинов, жертвовавших охотно жизнию за государя и отечество».

Для главнокомандующего 1-й армией Барклая де Толли, начальника артиллерии Александра Ивановича Кутайсова, Якова Петровича Гавердовского, только что назначенного генерал-квартирмейстером этой армии, и всего ее штаба сражение началось буквально с первым выстрелом, поскольку Наполеон совершил первый яростный натиск именно на этот участок, чтобы отвлечь внимание Кутузова от направления своего главного удара. Адъютант Барклая де Толли Владимир Иванович Левенштерн так описывает это: «На восходе солнца поднялся сильный туман. Генерал Барклай в полной парадной форме, при орденах и в шляпе с черным пером стоял со своим штабом на батарее позади деревни Бородино… Со всех сторон раздавалась канонада. Деревня Бородино, расположенная у наших ног, была занята храбрым лейб-гвардии Егерским полком. Туман, заволакивавший в то время равнину, скрывал сильные неприятельские колонны, надвигавшиеся прямо на него.

Генерал Барклай, обозревавший всю местность с холма, угадал, какой опасности подвергался Егерский полк, и послал меня к нему с приказанием, чтобы он немедленно выступил из деревни и разрушил за собой мост…».

А вот описание этого же события Толем: «26-го числа в 5 часов пополуночи неприятель учинил первое стремление на село Бородино… Атака неприятеля… произведена была с невероятною быстротою, но мужество лейб-гвардии егерского полка под командою полковника Бистрома 1-го, оживляемое примером прочих своих офицеров, остановило стремление 7000 французов. Наикровопролитнейший бой возгорелся на сем месте, и сии храбрые егери в виду целой армии удерживали более часу неприятеля». Прибывшее к французам подкрепление с артиллерией «принудило сей полк, оставя Бородино, перейти за реку Колочу». Ободренные успехом французы «бросились вслед за егерями и почти вместе с ними перешли по мосту», но егери вместе с подошедшим подкреплением «вдруг обратились на неприятеля…, ударив в штыки, истребили совершенно 106-й неприятельский полк, перешедший на наш берег. Мост на реке Колоче был уничтожен, несмотря на сильный неприятельский огонь».

В этом бою был убит посланный сюда Барклаем де Толем Яков Петрович Гавердовский. Толь пишет: «При сем случае, квартирмейстерской части полковник Гавердовский был убит… С неприятельской стороны убиты генерал Плозонн и артиллерии полковник Деме».

В сборнике «Гусары 1812 года» в рассказе об уже известном нам Александре Никитиче Сеславине также описаны, как оказалось, последние часы и минуты жизни Якова Петровича Гавердовского: «...26 августа, затемно, Сеславин верхом на лошади со штабом Барклая де Толли расположился на батарее, построенной на скате высоты у Горок (соседняя с Бородино деревня – Ю.Г.). Все распоряжения к битве были сделаны, войска строились в боевые порядки. Рассветало. На востоке заалели редкие облака. Поднималось яркое солнце. Сильный туман еще держался у видневшегося внизу села Бородино с белой церковью. Стояла тишина. В шесть часов утра слева донесся глухой пушечный выстрел. «Гаубица», - определил Сеславин. Вновь тишина. Спустя несколько минут последовал второй, третий, четвертый выстрел, и вот уже канонада загремела по всей боевой линии. Сражение началось.

Впереди у Бородина затрещала ружейная перестрелка, рассыпалась дробь барабанов. Воспользовавшись туманом, французы внезапно атаковали село, занятое гвардейскими егерями и отделенное от позиции речкой Колочею. Сеславин с трудом различил в дыму выстрелов и поднявшейся пыли быстро движующуюся по дороге, ведущей в село, темную колонну. «Удержатся ли наши?». Барклай де Толли отдал короткое распоряжение полковнику Гавердовскому, недавно назначенному генерал-квартирмейстером 1-й армии. Гавердовский тронул лошадь. Съезжая с батареи, он кивнул Сеславину и поскакал к Бородину, окутанному дымом и туманом. Сеславин проводил взглядом друга и невольно подумал: «Увидимся ли?».

Через некоторое время лошадь Гавердовского с окровавленным седлом вернется к своим, а тело убитого полковника так и не будет найдено...».

В записках Левенштерна сказано, что в бою за Бородино, когда егеря проходили по мосту через Колочу, «огонь был убийственный и попадал в цель».

Также нам известный Александр Николаевич Муравьев в своих записках с горечью восклицает: «Сколько знаменитых и славных генералов наших и отличных офицеров было убито и ранено в сей ужасной битве! Из них могу упомянуть только о некоторых, более мне известных: убиты были и потому без вести пропали Тучков 1, гр. Кутайсов, полковник Гавердовский…». А его брат Николай Николаевич также с печалью пишет в записках: «Под Бородиным убит начальник штаба в ариергарде у Коновницына, квартирмейстерской части полковник Гавердовский, под начальством коего служил несколько времени брат Александр. Гавердовский был человек с достоинствами и один из лучших офицеров генерального штаба как по своему уму, так и по знаниям, опытности и храбрости. Он был уважаем начальниками и любим своими подчиненными». В этих смертях, увы, была печальная закономерность, поскольку герои сражались, пренебрегая опасностями, бросаясь в самые жаркие места сражения, и осознавая при этом, что могут погибнуть. Иначе было не устоять.

Так, Александр Иванович Кутайсов был убит при попытке отбить батарею Раевского. Тело его не было найдено, только вернулась, как и в случае с Яковом Петровичем Гавердовским, лошадь с окровавленным седлом. То, что это была геройская смерть, не подлежит сомнению. Накануне Бородинского сражения Кутайсов отдал приказ по артиллерии: «Подтвердить от меня во всех ротах, чтобы они с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем офицерам, что отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно только достигнуть того, что неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции. Артиллерия должна жертвовать собою; пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор, и батарея, которая таким образом будет взята, нанесет неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий». Уникальный по мужеству документ, который, по сути, обрекает тех, кто его исполнит, на верную гибель. Но именно так поступил и сам начальник артиллерии. Потрясающие люди!

России верным сыном был…

Собирая материал о Якове Петровиче Гавердовском, очень хотел найти хоть какой-нибудь, даже карандашный, его портрет, вглядеться, может, различить знакомые черты. Не нашел. Ничего пока не узнал о его родных и близких. Есть лишь упоминание о дочери Доротее, которая на момент гибели отца была еще крошкой, а также - в ниже приведенном письме Коновницына - о «жене и детях».

Работая над этим очерком, подбирал портреты тех людей, с кем был знаком и дружен Яков Петрович. То, что не нашел его изображения, объясняю следующим. Очевидно, что мой герой был из дворянского рода, если нес государственную службу, выполнял поручения императора и министров, был в Свите Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, дошел до генеральской должности. Однако все это не было гарантией материального благополучия. Многие дворянские роды были чрезвычайно бедны, разорялись, а их представители превращались в дворян-однодворцев или даже простых крестьян. Поэтому не каждый имел возможность и деньги на то, чтобы заказывать собственные портреты.

Правда, памятник Якову Петровичу был сделан, но сохранился ли он до наших дней, и было ли на нем изображение героя? Эта история связана с Петром Петровичем Коновнициным, с которым, как можно было убедиться, Якова Петровича прочно связывала не только совместная служба, но и крепкая мужская дружба.

У Коновнициных была усадьба в местечке Кярово, в девяти километрах от городка Гдов Псковской губернии. Это было любимое место семьи, где она подолгу проживала. Возможно, именно через Кярово или Петербург Петр Петрович направил на следующий день после Бородинской битвы письмо супруге Анне Ивановне. В нем ярко отражены впечатления и переживания сразу же после великой битвы. Вот это письмо:

«27 августа.

Биваки при городе Можайске

Обо мне ты нимало не беспокойся, я жив и здоров, а счастлив тем, что мог оказать услуги моему родному отечеству… . Я был в 4-х делах жарких прежде, после того 10 дней дрался в авангарде (слово «авангард» употреблено здесь в смысле отряда, наиболее близкого к наступающему противнику, то есть когда Петр Петрович Коновницын командовал арьергардом – Ю.Г.) и приобрел все уважение от обеих армий. Наконец, вчерась было дело генерального сражения, день страшного суда, битва, коей, может быть, и примеру не было. Я жив, чего же тебе больше, и спешу тебя сим порадовать… Я командую корпусом. Тучков ранен в грудь, Тучков Александр убит, Тучков Павел прежде взят в плен. У Ушакова оторвана нога… Раненых и убитых много. Багратион ранен. А я - ничуть, кроме сюртука, который для странности посылаю…

Раздели печаль мою о моем добром товарище, о славном офицере, о преданном мне человеке. Сейчас мне приводят лошадь моего доброго Гавердовского, он или убит, или в плену. Чтоб достоверно узнать, постараюсь послать парламентера. Как меня сие крепко огорчило. Как он мне служил в авангарде, и был уже генерал-квартирм [ейстером] армии. Какую он славу себе уже приобрел, и армия его лишилась. Потеря, точно, велика. Как я желаю, чтобы он был жив. Но едва ли он живет. Не оставь его жену и детей… Дивизии моей почти нет, она служила более всех, я ее водил несколько раз на батареи. Едва ли тысячу человек сочтут. Множество добрых людей погибло, но все враг еще не сокрушен. Досталось ему вдвое, но все еще близ Москвы. Боже, помоги, избави Россию от врага мира.

Пишу сие на дворе при народе, утомлен от службы: весь день сражался, а ночь шел на лошади, которые у меня все почти не ходят. Две лошади опять ранены, а жеребенок так худ, что ног не волочит, гнедая ссаднена - то я езжу часто на гусарских. Я нередко командую и гвардиею, и конницею по 100 эскадронов, и во всем до сего часа бог помогал…

Ну, прощай, мой друг, писал бы 5 листов, да устал - не спал ночь, и спешу тебя известить. Что Лиза, ее кашель? Петруша, Ваня, Гриша? Напиши особенно о каждом. Что пятый, стучит ли? (жена Коновницына в тот момент носила под сердцем пятого ребенка – Ю.Г.). Перекрести их, благослови, прижми их к сердцу и скажи, что я постараюсь оставить им имя честного отца и патриота. Целую тебя, крещу. Прощай, мой друг. Еще раз тебя обнимаю и есмь, пока жив, пока кровь в жилах, тебе верный и преданный друг».

После войны вся семья Коновнициных с учетом занятости Петра Петровича на высоких государственных должностях жила в Петербурге, вела придворную жизнь, но выезжала по разным обстоятельствам в Кярово, которое продолжало быть для нее центром притяжения. Постепенно в усадьбе стали появляться некоторые памятные знаки. Так, Петр Петрович поставил в парке памятник в честь своего друга Якова Петровича Гавердовского. Верный этой дружбе, Петр Петрович Коновницын даже сочинил трогательное стихотворение и запечатлел его на этом памятнике:

«В трудах на пользу посвященных,

В отважных подвигах военных,

Свою он Славу находил.

Умом высоким одаренный,

Усердьем к службе отличенный,

России верным сыном был.

Пускай сие воспоминанье,

Детей моих влечет вниманье,

Как я его достоинства чтил».

Ценность этого памятника была еще в том, что тело Якова Петровича на поле брани не нашли, поэтому не было и его могилы. Позже Анна Ивановна поставила перед домом бюст самого Коновницына. Этот бюст их потомки перенесли затем в гостиную дома. Сейчас он утерян. Кроме того, в Кярове был поставлен памятник и Петру Коновницыну, сыну генерала. Его поставил в память о брате Иван. К сожалению, от него осталось только гранитное основание. Оба брата были декабристами и понесли наказание за участие в восстании на Сенатской площади 14 декабря 1825 года.

Как видим, дети Коновницына с уважением относились к его ратному другу. Этот факт, как и другие (например, теплые отношения с Александром Муравьевым) говорят о том, что останься Яков Петрович живым, он, вероятно, был бы среди декабристов. К этой мысли приводит и одно из примечаний к «Дневнику партизанских действии 1812 года» Дениса Давыдова о Коновницыне: «Он приобрел отличного руководителя и наставника в квартирмейстерском полковнике Гавердовском, авторе знаменитого письма графа Буксгевдена к графу Аракчееву. Этот даровитый штаб-офицер погиб в Бородинском сражении».

Присвоение авторства этого знаменитого письма Якову Петровичу, если так оно и было, примечательно. Граф, генерал от инфантерии Федор Федорович Буксгевден (1750-1811), будучи главнокомандующим во время Русско-шведской войны 1808-1809 гг., был отставлен в декабре 1808 года недавно поставленным во главе военного министерства графом Алексеем Андреевичем Аракчеевым. Письмо Буксгевдена к Аракчееву от 13 сентября 1809 года произвело на современников сильное впечатление смелостью, с которой в нем была изображена «картина… властоначалия» Аракчеева, и расходилось в списках. Известно, что тогда еще майор Генерального штаба Гавердовский, состоявший при Буксгевдене, переводил это послание на русский язык (Буксгевден принадлежал к балтийским немцам – Ю.Г.), что и могло стать поводом для утверждения, что именно Яков Петрович был автором письма.

Как бы то ни было, направить такое письмо всесильному Аракчееву было очень смелым шагом. Как вспоминал генерал-лейтенант, сенатор, известный русский военный писатель, историк, адъютант Кутузова Александр Иванович Михайловский-Данилевский (1789-1848), у Петра Петровича Коновницына сохранилась переписка государя с графом Буксгевденом. Коновницын уважал память Буксгевдена «до такой степени, что сказал мне однажды: «Если бы граф Буксгевден был жив, то вероятно ему, а не Кутузову поручено бы было предводительствовать армиями в Отечественную войну».

«Деяния Буксгевдена, - пишет Михайловский-Данилевский, - как почти всех русских знаменитых людей, никем не изображены. Думаю, что он был бы давно забыт, ежели бы не осталось после него смелого письма к страшному и всесильному тогда военному министру графу Аракчееву, которое находится в руках у всех и содержит в себе упреки временщику в надменном его поведении, излишних взысканиях и присвоении себе власти требовать отчеты от главнокомандующих, между прочим граф Буксгевден спрашивает Аракчеева: «знает ли он, что такое значит главнокомандующий?».

Эта история, а также близкие отношения Якова Петровича Гавердовского с будущими декабристами и утверждают меня в том, что, доживи он до 1825 года, стоял бы 14 декабря на Сенатской площади.

В конце повествования не могу не поделиться чувством, появившемся в ходе работы над ним. Собирая и обрабатывая этот материал, я часто почти физически ощущал присутствие рядом с собой моего героя, хотя не имею даже его портрета, ощущал присутствие окружавших его людей - Петра Петровича Коновницына, Александра Никитича Сеславина и многих-многих других, кто всем сердцем любил свое Отечество и кто для счастья его без раздумий жертвовал самым дорогим, что дано человеку – своей жизнью. И как-то по-особому сейчас зазвучали в моей душе хорошо известные лермонтовские строки: «Да, были люди в наше время…». Действительно, были! Были, словно в назидание нынешнему поколению, которое, кто знает, как поведет себя в свой «День Бородина»?

А тем героям – честь и слава, и негасимая народная любовь!

…Заходя в Храм Христа Спасителя, зажигаю свечу в память о Якове Петровиче Гавердовском, чье имя выбито на 11-й стене, в память о его верных друзьях и товарищах.