Хранители России. Антология.

Т. I. Истоки русской консервативной мысли. XI–XVII вв. / Под ред. С.В. Перевезенцева. 736 с.

 Т. 2. В поисках нового… консерватизма / Под ред. А.А. Ширинянца, С.В. Перевезенцева. 936 с.

М.: ООО «Паблис», 2015. —ISBN 978-5-9905941-5-9

© Фонд ИСЭПИ. 2015

«У каждого из нас имеется свой Ангел-хранитель, духовный наставник и покровитель, задачей которого является способствовать спасению подопечного. У каждой страны имеются свои патриоты-хранители, приверженцы идеи сохранения исторических начал общества и государства. Это и есть консерваторы — противники радикализма и революционности», – пишут в предисловии составители двухтомной антологии. Имена свт. Илариона, митрополита Киевского, прп. Феодосия Печерского, князя Владимира Мономаха, свт. Серапиона Владимирского, прпп. Иосифа Волоцкого и Нила Сорского, старца Филофея, Ивана Пересветова и царя Ивана IV Васильевича Грозного, дьяка Ивана Тимофеева и царя Алексея Михайловича Романова, свв. Бориса и Глеба, Александра Невского, Сергия Радонежского, Дмитрия Донского, представленные в первом томе собственными текстами или житиями, объясняют и оправдывают выбор названия антологии. Подлинно хранители России!

Охват первого тома грандиозен: семь веков отечественной философско-политической мысли, творения XI–XVII веков, ставшие важнейшими смыслообразующими текстами русской цивилизации. Большинство политических идей того времени не имели четко выраженной концептуальной формы, а имплицитно содержались в образно-символических, аллегорических, легендарно-иносказательных и мифологических текстах. Вплоть до XIX века, когда начался процесс институционализации политической науки в России, русские мыслители в своем творчестве использовали прежде всего дедуктивные, логико-философские и морально-аксиологические подходы к объяснению и оценке окружающей действительности (того, что есть) и идеалов (того, что должно быть). В русской культуре, в отличие от западной, не было резкого размежевания политической мысли и религиозной традиции. А потому политические идеи в России развивались не в рационалистическом ключе, а в религиозном, мифологическом, метафизическом, утопическом, т.е. были тесно связаны с религиозно-философскими размышлениями, историей и литературой, не выделяясь из общего контекста общественной, социальной мысли. Учет данного обстоятельства поможет понять и принять пафос простых монахов и великих князей, митрополитов и царей, летописцев и дьяков, дипломатов и воинов, а также неизвестных авторов XI–XVII веков, оставивших нам свои труды, написанные с любовью к Родине, проникнутые стремлением сохранить отеческие традиции и предания для потомков.

Второй том антологии посвящен XVIII веку, представляющему особый этап в становлении русской консервативной мысли. Именно в XVIII в. отечественная мыслительная традиция довольно решительно освоила чуждые ей до того религиозные представления, философские и социально-политические теории, социологические схемы. Находясь под сильным влиянием различных идейных новшеств, российские интеллектуальные круги начали иначе, нежели прежде, смотреть и на сам процесс развития человеческой истории, и на способы познания этого процесса, и на силы, способные изменить ход истории. Как следствие, меняется содержание и иерархия духовных, социальных и политических ценностей, лежащих в основе российского бытия. Заметно по-другому в российском обществе начинает восприниматься роль традиций, формулируются новые цели и задачи исторического развития страны. Но даже в новых и «модных» тогда идейных комплексах многие отечественные мыслители, с характерными для русской традиции неспешностью и раздумчивостью, ищут и выделяют консервативные черты. С этой точки зрения XVIII в. — действительно время поиска нового… консерватизма.

Восемнадцатое столетие часто называют веком Просвещения и реформ, веком начала модернизации и формирования новой политической культуры в России. Однако понятие «модернизация» лишь отчасти передает содержание и смысл существенных изменений в русском обществе и государстве, начатых Петром I и продолженных Екатериной II. Реформы XVIII века инициировались «сверху», осуществлялись российской монархией и были направлены на ее укрепление. Ускоренное проникновение в Россию философии и науки Нового времени, идей рационализма и свободы личности получило меткую характеристику В.О. Ключевского: «Чуть не в один век перешли от Домостроя попа Сильвестра к Энциклопедии Дидро и Даламбера». Разумеется, столь быстрое распространение в России институциональных и идейных заимствований у Запада не могло происходить на «пустом месте». Речь идет не столько о прежних «волевых усилиях» русских царей в этом направлении, начиная с Ивана Грозного, сколько о цивилизационной основе, создававшей шансы на успех будущей модернизации. Россия, принадлежащая к ареалу христианской цивилизации, имела более основательные предпосылки для этого по сравнению, например, с исламской Османской империей, некогда могущественной, но в XVIII веке попавшей в зависимость от Запада в силу своей отсталости. Россия раньше и быстрее любой из не западных стран подвигалась к преодолению различий между «восточной» и «западной» моделями развития.

Успешное осуществление модернизации было бы невозможно без соответствующей идеологической (в условиях XVIII века — религиозной) санкции и поддержки. И они были получены со стороны крупнейших российских богословов — начиная c Феофана Прокоповича, сочинителя «Духовного регламента», созданного по прямому указанию Петра I, и заканчивая митрополитом Платоном (П.Е. Левшиным), лидером русского «ученого монашества», в своих проповедях прославлявшего Петра I и Екатерину II. При всей радикальности перемен, вносимых европейской модернизацией в российскую жизнь XVIII века, это были перемены в пределах российского типа цивилизации. Действительно, в России не произошло смены «цивилизационной парадигмы», как бы ни стремились эти изменения истолковать именно таким образом некоторые сторонники ложно понятого «цивилизационного подхода». Россия не совершала (и не совершила) перехода от «традиционной» к «либеральной» цивилизации. Это означает, что возникновение консерватизма или, например, либерализма в России невозможно объяснить исключительно фактом простого заимствования тех основных элементов, которые двигали современную европейскую культуру. Ведь большинство из них уже существовало в русской культуре, и понадобился мощный толчок в виде реформ Петра I и Екатерины II, чтобы эти элементы пришли в движение и выстроились в совокупность ценностей новоевропейской культуры, модернизированных «духом перемен». «Душой» этого движения и были русские образованные и думающие люди — «Хранители России», в формировании мировоззрения которых, помимо европейских, принимали участие и автохтонные импульсы, исходившие от «традиционной» цивилизации, в том числе от «всемогущего государства» и церкви. И прав был В.О. Ключевский, заметивший, что «русская мысль, ошеломленная крутым переворотом, весь XVIII в. силилась прийти в себя и понять, что с ней случилось».

Русские интеллектуальные круги целенаправленно осваивали идейный и исторический опыт западноевропейских стран и пытались применить этот опыт и собственные новые знания к российской политической, социальной, экономической и духовной реальности. При этом кто-то стремился побыстрее сломать все «русское традиционное», другие, наоборот, терпеливо приспосабливали «новое европейское» к «старому русскому», а третьи вообще оказались на интеллектуальных росстанях и потому постоянно метались между «новым» и «старым». Именно поэтому в интеллектуальном отношении XVIII в. оказался столь противоречивым и неоднозначным: уже в начале века возникло противоречие между традиционным православным и новым рационалистическим, «светским» миропониманием. И, как оказалось, это противоречие стало по сути основным духовно-политическим и идейным противоречием не только в XVIII в., но и в последующие столетия отечественной истории.

И тем не менее множество преобразований в политической, социальной, духовной жизни России были приняты народным мнением. Думается, потому, что многообразные, начиная с петровских, реформы XVIII в., конечно же, имели под собой объективную основу и объективные потребности страны. Россия и в самом деле должна была освоить новое, научно-рационалистическое понимание мира, овладеть новыми способами познания и преобразования, иначе она не смогла бы конкурировать с ведущими европейскими державами в борьбе за сохранение и расширение собственного жизненного пространства. Именно на XVIII в. выпало завершение процесса формирования единой русской (великорусской) нации. Идея нации в XVIII столетии начинает господствовать во всей Европе, ведь практически все европейские народы в этот период вступили в эпоху национального подъема. «Воля народа», служение «воле народа» в европейском сознании получает преобладающее значение. Более того, «воля народа», «воля нации» начинает почитаться более значительной нежели Божия воля. Перед общественным сознанием встает задача выработки новой национальной идеологии, вполне «мирской», далекой от превалирующего ранее церковного мышления.

В качестве официальной «светской» общенациональной идеологемы уже в первой половине XVIII в. в России утверждается рационалистическая теория «общей пользы», заимствованная из западноевропейской научной традиции. Главная задача этой теории, по мысли ее авторов и адептов, состояла в создании модели равновесия прав и обязанностей различных сословий в производстве и распределении общенациональных благ, что обеспечивало бы благоденственное существование той или иной «нации». Но на русской почве теория «общей пользы» очень быстро принимает гораздо более привычный для русского сердца вид «пользы Отечества». Несколько столетий борьбы за достижение, а потом за обеспечение национального суверенитета, к началу XVIII в. жестко закрепили в русском социально-политическом сознании две аксиомы: главная ценность в земном бытии — свобода и независимость Отечества; главное дело всякого русского человека — служение своему Отечеству. Практически все мыслители XVIII в. важнейшей обязанностью человека считали служение своему Отечеству, ради блага которого нельзя, по их мнению, щадить ни сил, ни здоровья, ни «живота своего».

Русские просветители XVIII в. смотрели на развитие новых для них экономических и социальных отношений, которые теперь называются капиталистическими, прежде всего с позиций усиления Российского государства, с точки зрения обеспечения национальных интересов. Государство представлялось им силой, способной примирить интересы различных социальных слоев и управлять ими. Поэтому практически все просветители активно разрабатывали идеи сильного государства, способного сохранять спокойствие внутри страны и отстаивать интересы «своей» нации на международной арене. Русское просветительство, по сути дела, выступало в роли и духовного наследника православной традиции, и одновременно в качестве носителя рационалистической традиции научного мышления. Поэтому представители традиционалистско-православного направления и в XVIII в., и позднее оказывали, как это не покажется странным, наибольшее духовное и идейное влияние на самые широкие круги своей православной паствы. И недаром позднее немалое число русских подвижников XVIII в. были причислены к лику святых. Так, еще в годы петровских реформ своим благочестием прославился святитель Митрофан Воронежский (1623–1703), который не только способствовал петровским реформам, но и не боялся отстаивать перед царем православные истины, резко противостоял иноземным порядкам, которые вводил Петр I. В конце XVIII столетия замечательный пример подвига юродства явила Ксения Петербургская (Ксения Григорьевна Петрова). За сохранение традиционной религиозности и церковной дисциплины жестко боролся Арсений Мацеевич, митрополит Ростовский и Ярославский (1697–1772). Высочайшим духовным авторитетом в XVIII столетии пользовался святитель Тихон Задонский (1724–1783), прославившийся как выдающийся проповедник и писатель. В жизни и творчестве святителя Тихона Задонского ярко проявляется наследие древней монашеской традиции — старчества. Образ жизни и философско-литературные произведения святителя Тихона Задонского стали важнейшим этапом в дальнейшем развитии русской духовно-политической мысли, ибо в XVIII столетии он был одним из немногих, кто вновь возродил к жизни принципы истинного православия, столь ревностно проповедуемые русскими мыслителями в XI–XVII вв.

Подвиг русской святости даже в «век Просвещения» был не напрасен. Уже со второй половины XVIII в. православная жизнь и мысль начинают постепенно возвращать свое законное место в душах и сердцах русских людей, а значит, возвращалось понимание роли и значения традиционных ценностей в историческом бытии России. Правда, для полного осознания значимости традиции и веры потребовалась трагедия Отечественной войны 1812 г., в ходе которой высшее российское общество неожиданно открыло для себя… русский народ, его мощь, духовную красоту и глубину. В результате, сочетание, казалось бы, не сочетаемого — просветительского воспевания разума и способностей человеческой личности с традиционализмом и религиозностью русского народа — стало одной из главных причин рождения уже в следующем, XIX веке великой русской национальной культуры и великой русской национальной философско-политической традиции. «Золотой век» русской культуры и философии — это ответ европейски образованной и национально мыслящей русской интеллигенции на истинные запросы своего народа.

Прочтение собранных в двух томах антологии текстов убеждает: попытки рассмотрения генезиса русской консервативной мысли в рамках противопоставления «традиция- модернизация» или «прогресс-регресс» малопродуктивны, поскольку ни традиция, ни модернизация не являются неким абсолютом. И реформы, и контрреформы проводятся общественными силами, конкретными людьми, преследующими, как правило, свои конкретные интересы. Мы в России успели не единожды убедиться, что под вывеской «прогрессивных преобразований» могут скрываться самые разрушительные процессы. Наблюдая за распадом государственности и экономики, вершившимися под знаменем «реформ», люди естественно начинают желать контрреформ, из «сторонников прогресса» становятся «охранителями» и «ретроградами». Вот и в наше время мода на консерватизм вытесняет ещё недавно торжествующую моду на либерализм. Тяга значительной части населения к стабильности, поиск опоры в традициях государственности и «вечных духовных ценностях» начинают в полной мере использоваться практиками PR-технологий. В современной политике консерватизм, понимаемый как антитеза анархии и экстремизма, становится весьма популярным. Никто не выступает открыто с позиций отрицания прошлого, разрыва исторической преемственности. К консерваторам начинают причислять себя даже те, кто ещё недавно планировал и осуществлял политику слома российской государственности, отрицания самобытной истории страны, замены национальной культуры космополитизмом. Но что же хотят «законсервировать» представители таких «правых сил», которые накрепко запомнились нам в образе отчаянных либералов? Не скрывается ли за их показным консерватизмом желание «заморозить» сложившуюся в России за последнее десятилетие во многом несовершенную и нестабильную политическую систему, не эффективную и социально ущербную экономику? Антология вооружает нас знанием отечественной истории, заключающей в себе множество подобных общественно-политических ситуаций и трагических уроков. «Охранительство», консервативная идеология могут быть бесплодны и даже вредны, если являются маскировкой своекорыстной политики обанкротившихся группировок. Подлинный же консерватизм, ставивший своей целью благо России и её народа, призван и ныне помочь обществу в выработке политического курса, свободного от «правых» и «левых» крайностей, от спекулятивных и случайных факторов.