Свердловск. «Дом Ипатьева». 1930 г.

1.

Работая над подготовкой к изданию книги-альбома «Дом Ипатьева. Летописная хроника в документах и фотографиях. 1877-1977 гг.», я невольно вошел в орбиту событий Первой мировой войны, революционных потрясений Февраля и Октября 1917 года, Гражданской войны, а также коллизий, связанных с иностранным присутствием в России в то время.

Французская военная миссия (ФРАМИС) была организована с начала Первой мировой войны. Представители Франции, как союзники, находились при Ставке Верховного главнокомандующего – императора Николая II.

Первоначально миссию возглавил военный атташе в Петрограде, дивизионный генерал маркиз Пьер де Лагиш, а с января 1916 года главой миссии стал известный французский генерал, бывший командующий Эльзасской армией Поль По. До этого он почти год находился в России, участвуя в переговорах со Ставкой по поводу отправки во Францию для Западного фронта 400 тысяч русских солдат. Однако он не оправдал надежд французских властей и в апреле 1916 года его сменил генерал Морис Жанен, который был знаком с Россией еще с 1891 года, когда стажировался при Императорской Николаевской академии Генштаба (вторично в 1910-1911).

Цели военной миссии менялись в соответствии с изменением политической ситуации в России. Несмотря на революционные потрясения 1917 года, французы продолжали политику удерживания России в состоянии войны, агитируя русских солдат и офицеров. Существовали специальные ораторские группы из «оборонцев» от исполкомов Советов и союзных военных, владеющих русским языком, которые действовали на Северном фронте в мае-июне 1917 года. Миссия работала в постоянном контакте с французским посольством, будучи под его началом. Так, замена посла М. Палеолога вызвала перестановки и в миссии. Активно действующий в дореволюционное время Палеолог был заменен Альбером Тома – позже его сменил Жозеф Нуланс, который ранее занимал посты военного министра и министра финансов. Нуланс сумел наладить добрые отношения с главой Временного правительства А. Керенским. Но и М. Жанен пробыл в новой должности менее года, уступив место генералу Анри Нисселю, но оставшись при нем советником. К осени 1917 года французская военная миссия имела самый многочисленный штат среди союзнических миссий: почти 250 офицеров и 500 рядовых.

Поначалу французы недооценили силу большевистского влияния в Петрограде, хотя в качестве неофициального наблюдателя прислали в северную столицу капитана запаса Жоржа Садуля, «убежденного социалиста», который знал лично многих большевистских лидеров, начиная с Л. Троцкого (в свое время широко была известна его книга «Записки о большевистской революции»). Садуль видел в большевиках «единственную деятельную силу», способную взять ответственность за свои социальные начинания, силу, стремившуюся к власти любым путем. «Среди всех этих революционеров лишь большевики, инициативные и дерзостные, похожи на людей дела», – утверждал Ж. Садуль.

Однако французское посольство и лично Нуланс отрицательно восприняли приход к власти большевиков, в отличие от ФРАМИС, которая как раз стремилась к сотрудничеству с ними. До декабря 1917 года весь французский дипкорпус проводил политику непризнания советской власти. Но дипломатические контакты членов военной миссии с большевистским правительством Ленина-Троцкого активизировались в период переговоров с немцами о заключении Брест-Литовского мирного договора. Были даже попытки миссии помочь Троцкому в организации Красной армии (одновременно миссия контактировала с чехословацким корпусом: весна-лето 1918 года).

После провала переговоров Троцкого с немцами о перемирии, германские войска пошли на Петроград. Встревоженные военные атташе глав миссий переместились в Вологду, а затем частично в Архангельск.

В марте 1918 года во главе французской военной миссии стал генерал Жан Лавернь (первоначально прибывший в Россию в звании подполковника), сменивший Нисселя. Предприимчивый Лавернь предложил Совнаркому свой план подрыва железных дорог и мостов для замедления немецкого наступления в случае «революционной войны», однако этот план не нашел поддержки. Как вспоминал Л. Троцкий в своей книге «Моя жизнь»: «Слишком категорического генерала Нисселя сменил вкрадчивый генерал Лавернь. Перемирие длилось, однако, недолго. Французская военная миссия, как и дипломатия, оказалась вскоре в центре всех заговоров и вооруженных выступлений против советской власти. Но это развернулось открыто после Бреста, в московский период, весною и летом 1918 г.».

Несмотря на усилия Ж. Садуля, организовавшего встречу с Троцким атташе французской, английской, американской и итальянской военных миссий, в ходе которых союзники обязались предоставить технические ресурсы для организации Красной армии, подобное сотрудничество не состоялось из-за противодействия французского посла Нуланса, что и спровоцировало решение правительств Антанты начать военную интервенцию.

Отсюда и возникшее недоверие большевистского руководства к тем же французам, а конкретно к главе миссии генералу Лаверню, советы которого «были малополезны, но по форме доброжелательны» (Л. Троцкий).

В «Русском дневнике» (март 1918) сотрудника французской военной миссии Пьера Паскаля также отражено его доброжелательное отношение к большевикам (позднее, оставшись в Москве, лейтенант Паскаль вступил во французскую компартию – его мемуары в 5 томах наглядно показывают эволюцию политических взглядов). Конечно, Ленин и Троцкий чувствовали двойственную политику «союзных империалистов» (выражение П. Паскаля), которые активно контактировали и с большевиками, и с восставшими чехословаками. Дело в том, что еще в конце 1917 года президент Франции Р. Пуанкаре подписал декрет об учреждении самостоятельной чехословацкой армии в составе французской, которая продолжала войну с Германией и Австро-Венгрией. Более того, была создана франко-чехословацкая военная миссия во главе с генералом М. Жаненом.

В мае 1918 года, незадолго до выступления чехословаков, французское посольство в Москве направило в Омск сотрудников военной миссии майора Альфонса Гине и лейтенанта Пьера Паскаля, о чем также поведал «Русский дневник» последнего. Майор входил в состав Высшего совета снабжения союзных армий, действующих в пределах России, и сыгравшего важную роль в чехословацких делах; с апреля по сентябрь 1918 года он неоднократно бывал в Уфе и Челябинске. В июне 1918 года А. Гине произнес в Челябинске речь, где «высказывался в таком тоне, как будто русских вовсе не существует и союзники могут свободно распоряжаться на русской территории, делать что им угодно» (из воспоминаний Г. Гинса «Сибирь, союзники и Колчак»).

После мятежа и боев чехословацких войск в мае-августе 1918 года в Поволжье, Сибири и на Урале М. Жанен был назначен командующим войсками Антанты в России (с ноября 1918 года он еще и начальник французской военной миссии при правительстве адмирала А. Колчака). Жанен также отвечал за эвакуацию войск чехословацкого корпуса во Владивосток и отправку их в Европу.

Не вдаваясь в подробности отметим, что последние месяцы пребывания французской военной миссии в России связаны были с обысками, арестами и допросами сотрудников в Москве. Военный атташе генерал Лаверню покинул Россию в октябре 1918 года, тогда же другие сотрудники (офицеры и солдаты) бывшей военной миссии были арестованы за контрреволюционную деятельность, прошли ЧК и Бутырскую тюрьму (к счастью, они были освобождены и вернулись на родину). Так продолжалось до января 1919 года, когда окончательно завершилась история существования французской военной миссии в России. И лишь в 1924 году дипломатические отношения между нашими странами были возобновлены. Столь длительная дипломатическая изоляция была вызвана заявлением в том же январе 1919 года на Парижской мирной конференции премьер-министра Франции Жоржа Клемансо, сказавшего: «Мы желаем поставить вокруг большевизма железный занавес, который помешает ему разрушить цивилизованную Европу».

Дальнейшая история политических взаимоотношений между Россией и Францией показала очевидную несостоятельность этих броских слов – даже если они были произнесены непримиримым деятелем по прозвищу «Тигр»…

Екатеринбург. «Дом Ипатьева». 1919 г.

2.

Ко времени появления первых представителей французской военной миссии в Екатеринбурге в конце мая 1918 года события вокруг «Дома Ипатьева» развивались следующим образом.

22 мая из Тобольска в Екатеринбург, а затем непосредственно в Дом Особого Назначения (ДОН, как называли в те дни ипатьевский особняк), комиссаром П. Хохряковым и представителем Уралоблсовета Н. Родионовым была привезена «вторая часть» Царской Семьи и их слуг: великие княжны Ольга, Татьяна, Анастасия, цесаревич Алексей, а также матрос К. Нагорный, повар И. Харитонов, лакей А. Трупп, поваренок – мальчик Леонид Седнев. Через два дня Нагорный, Седнев и Чемадуров были арестованы и заключены в тюрьму.

В Тюмени были насильно оставлены: учителя-наставники Пьер Жильяр, Чарльз Гиббс, Александра Теглева, а также баронесса С. Буксгевден, камер-юнгфера императрицы М. Тутельберг, служанки, лакеи, повара – всего 17 человек.

Режим содержания узников в Екатеринбурге был более жестким и суровым, нежели в Тобольске (постоянный контроль, сокращение времени прогулок, изоляция с внешним миром, ограниченное питание).

10 июня прибывший вместе с Царской Семьей из Тобольска генерал И. Татищев и князь В. Долгоруков, находящиеся под арестом в екатеринбургской тюрьме № 1, были вывезены за город и расстреляны начальником «летучего» отряда екатеринбургской ЧК Г. Никулиным и комендантом В. Сахаровым. Трупы убитых были ограблены и брошены в поле неподалеку от Ивановского кладбища.

На протяжении месяца (18 июня – 17 июля) монахини местного Ново-Тихвинского женского монастыря по благословению настоятельницы игуменьи Магдалины снабжали продуктами Царскую Семью. С узниками они не встречались, передавая продукты комендантам Авдееву, а позднее Юровскому. Однако большая часть провизии не доходила до членов Царской Семьи, так как ею пользовались охранники.

Периодически ипатьевский дом подвергался инспекционным проверкам различными комиссарами, в числе которых были Р. Берзин, С. Анучин, Я. Свикке (Родионов).

29 июня 1918 года после убийства повстанцами комиссара Златоустовского фронта И. Малышева (жестоко подавившего восстание рабочих Кусинского чугунолитейного завода), по предложению президиума УралЧК был совершен один из первых актов массового «красного террора» в Екатеринбурге. Были расстреляны 19 заложников, содержавшихся в екатеринбургских тюрьмах. Большинство из них были гражданские люди, в их числе – верные царские слуги: «дядька» цесаревича Алексея К. Нагорный и лакей императора И. Седнев. Они были вывезены за пределы железнодорожной станции «Екатеринбург II – пассажирский» и расстреляны. После взятия Екатеринбурга «белыми» частями тела убитых заложников были торжественно отпеты в Кафедральном соборе и похоронены на Монастырском и Ивановском кладбищах.

4 июля были арестованы комендант Авдеев, его помощник Мошкин и несколько охранников по обвинению в пьянстве и неоднократном хищении царских вещей. Новым комендантом «Дома особого назначения» был назначен Я. Юровский, а его помощником – чекист Г. Никулин.

Цареубийцы Яков Юровский (слева) и Григорий Никулин. 1918 год

Небольшое отступление. Григорий Петрович Никулин (1895-1965) был в числе главных сообщников-убийц Якова Юровского – в подвале «Дома Ипатьева» в ночь на 17 июля 1918 года он лично расстрелял цесаревича-наследника Алексея Николаевича Романова.

И наследник-сынишка кровавил полы,

Вместе с сестрами плыл в преисподню мирскую.

В 1920 году был начальником Управления Московского уголовного розыска. Позднее числился на хозяйственной работе. Похоронен в Москве на центральной аллее Новодевичьего кладбища. Спустя почти полвека рядом с его могилой (так провидчески-справедливо распорядилась беспристрастная история!) упокоился первый президент России Б. Н. Ельцин (1931-2007) – лично руководивший (выполнял тайную директиву Политбюро ЦК КПСС и КГБ СССР – инициатива Ю. В. Андропова) сносом «Дома Ипатьева» в Свердловске в сентябре 1977 года.

«Еще один печальный эпизод эпохи застоя. Я хорошо себе представлял, что рано или поздно всем нам будет стыдно за это варварство. Будет стыдно, но ничего исправить уже не удастся», – каялся Борис Николаевич в своей книге «Исповедь на заданную тему». Кстати, организаторы помпезного музея «Ельцин-центр» в нынешнем Екатеринбурге ни словом не обмолвились о разрушительной роли бывшего первого секретаря Свердловского обкома КПСС в трагической истории «Дома Ипатьева», стыдливо умолчав об этом в обширной многозальной экспозиции…

Тогда, в начале июля 1918 года, внутренняя охрана дома была заменена отрядом так называемых «латышей», который состоял из русских (Кабанов, Нетребин, Костоусов, Партин) и этнических латышей и венгров (Индриксонс, Сникерс, Верхаш) – всего 10 человек, под командованием Я. Целмса и Я. Каякса. Вокруг города складывалась тревожная обстановка – началось наступление чешского корпуса и оренбургских казаков под общим командованием полковника С. Войцеховского.

14 июля в «Доме Ипатьева» было совершено последнее пятое богослужение (обедница) для членов Царской Семьи и их слуг. Службу совершили протоиерей Екатерининского собора о. Иоанн Сторожев и дьякон Василий Буймиров.

В тот же день военный комиссар Урал-облсовета Ф. Голощекин прибыл в Екатеринбург из Москвы, где выступал с докладом на экстренном совещании Президиума ВЦИК о сложившейся угрожающей ситуации под Екатеринбургом и на всем Северо-Уральском Сибирском фронте. В связи с этим там же решался вопрос о судьбе Романовых.

16 июля Уралоблсовет под председательством А. Белобородова принял решение о расстреле Николая II, его семьи и слуг, кроме поваренка Л. Седнева. Руководство операции было возложено на Юровского. В этом заседании участвовали Г. Сафаров, Ф. Голощекин, П. Войков, Ф. Лукоянов, В. Горин, И. Родзинский, Я. Юровский, М. Медведев (Кудрин), П. Ермаков и другие.

Вечером того же дня была отправлена телеграмма в Москву на имя Свердлова и Ленина о решении Уралоблсовета. Отправление этой телеграммы было связано с тем, что, скорее всего, решение о расстреле бывшего императора было в принципе согласовано с центральной властью, однако ни ВЦИК, ни СНК не санкционировали казни всей семьи, предложив Уралоблсовету действовать по обстоятельствам. Был ли ответ из Москвы? – документально не установлено. Не получив каких-либо возражений из Центра, уральские чекисты осуществили расстрел, а фактически – убийство.

18 июля вечером состоялось заседание Президиума ВЦИК, на котором его председатель Я. Свердлов огласил телеграмму из Екатеринбурга о расстреле Царской Семьи. Телеграмма гласила:

«Москва. Кремль. Секретарю Совнаркома Горбунову с обратной проверкой. Передайте Свердлову, что все семейство постигла та же участь, что и главу. Официально семья погибнет при эвакуации. Белобородов».

Постановили: «По обсуждении принимается следующая резолюция: ВЦИК в лице своего Президиума признает решение Уральского областного Совета правильным».

В ночь того же дня состоялось заседание СНК, на котором В. Ленин предоставил слово для внеочередного заявления Свердлову, сообщившему о казни Николая II по приговору екатеринбургского Совдепа и о состоявшемся утверждении этого приговора Президиумом ВЦИК.

Постановили: «Принять к сведению».

Спустя неделю после злодейского убийства Царской Семьи и их приближенных, город был освобожден от большевиков чехословацким корпусом и оренбургскими казаками. Была установлена военная власть. Утром 26 июля доверенное лицо инженера Ипатьева, его свояченица Е. Поппель, передала ключи от дома коменданту Екатеринбурга подполковнику Н. Сабельникову, который распорядился немедленно выставить круглосуточный караул с целью обеспечения сохранности следов и вещественных доказательств совершенного преступления в отношении Царской Семьи.

Местный журналист Н. Молочковский, сумевший побывать в те дни в «Доме Ипатьева», написал очерк «К пребыванию Николая II в Екатеринбурге» (опубликован в газете «Уральская жизнь» в августе 1918), где, в частности, описаны комнаты верхнего этажа, в которых проживала Царская Семья. В них был обнаружен полнейший беспорядок, около печей груды полусожженных бумаг и разного мусора. «…Караульный, заглянув в печь, вытащил оттуда помятую, со сломанным замком коробку фирмы «Фаберже», в которой оказалась полуистлевшая записка, где ясно можно прочитать надпись «золотые вещи, принадлежащие Анастасии Николаевне». Тут же валялись полуобгоревший детский погон подъесаула с инициалами «А. Н.», разорванный на части портрет Григория Распутина, стреляные гильзы… В столовой в шкафу находится небольшое количество посуды, а в нижнем отделении в хаотическом беспорядке лежат иконы самого разнообразного формата. Мое внимание остановилось на чудном письме Абалакской иконы Б[ожией] М[атери]. Смотрю, на обороте надпись карандашом: «Дорогой Татьяне благословение на 12 января 1918 г. Тобольск. Папа и Мама». <…> Тут же небольшая икона старинного письма с изображением Георгия Победоносца форматом яйца с надписью на обороте «Х. В. Маша. 1913 г.» … Выходящая из столовой на балкон дверь закрыта железной ставней, на балконе, очевидно, дежурила стража и стоял пулемет… Из дома спускаемся во двор… Со двора идет вход в садик, огороженный тёсом. В садике скамейки, колодезь и много зелени».

30 июля 1918 года началось официальное расследование гибели Царской Семьи. В качестве понятых были привлечены доктор В. Деревенько и камердинер Т. Чемадуров. Один из протоколов подписал капитан в отставке Н. Ипатьев. Позднее в «Доме Ипатьева» разместился штаб Сибирской армии во главе с генерал-майором Р. Гайдой.

26 декабря 1918 года этот дом посетил командующий объединенными вооруженными силами французский генерал Морис Жанен, обративший внимание на то, что личный кабинет Гайды размещен в комнате, где раньше проживали бывший царь Николай II с супругой. В своей книге «Моя миссия в Сибири» он подробно описал это посещение. В январе и феврале 1919 года ипатьевский особняк посетил сотрудник французской военной миссии капеллан, аббат Альбер Грасье, находившийся в чехословацкой армии и объехавший в составе миссии почти всю Сибирь. Сохранились его неопубликованные воспоминания «Сибирь. 1919», где он рассматривает события Гражданской войны с точки зрения религиозной и духовно-социальной жизни русского народа.

С февраля 1919 года по ходатайству генерала М. Дитерихса и по указанию адмирала А. Колчака расследование обстоятельств гибели Царской Семьи возглавил следователь по особо важным делам Николай Соколов.

16-17 февраля 1919 года Верховный правитель России адмирал Колчак с большой свитой сопровождающих (генералы Д. Лебедев, М. Жанен, Р. Гайда, Б. Богословский, М. Дитерихс; прокурор В. Иорданский и другие) посетил дом инженера Ипатьева. Здесь им доложили обстоятельства гибели Царской Семьи и ознакомили с ходом следствия. Колчак обратил внимание присутствующих на то, чтоэтот дом приобретает важное историческое значение для потомства.

В связи с этим приведу высказывание А. Керенского, политика-демагога, который пафосно заявлял в августе 1917 года в Москве на Государственном Совещании Временного правительства в присутствии почти трех тысяч делегатов: «Лучше погубить душу, но спасти Россию!»

Отправив в Сибирь Царскую Семью Романовых, Керенский погубил и их души, и не спас Россию, ввергнув ее в раззор. А сам трусливо бежал к берегам Америки подальше от великой российской революционной Смуты, спасая свою душу и напрочь забыв о будущих потомках…

15 мая 1919 года следователь Н. Соколов разрешил генералу М. Жанену вновь посетить «Дом Ипатьева». Отмечу, что Жанен содействовал в передаче негативов и фотоснимков, сделанных наставником царских детей Пьером Жильяром, для приобщения их к следственному делу. Сохранилось письмо Соколова от 2 июня 1919 года, обращенное к генерал-лейтенанту Дитерихсу, в котором, в частности, говорится:

«У меня имеются совершенно точные сведения, что у бывшего преподавателя французского языка покойному Наследнику Цесаревичу Алексею Николаевичу г. Жильяра имеется несколько сот (приблизительно до 900) негативов и отпечатков, имеющих громадное значение для вышеуказанного дела. <…> В силу тех соображений, о которых я имел честь лично докладывать Вашему превосходительству, я, с первых же шагов начала предварительного следствия, признал возможным самый вопрос о получении от г. Жильяра нужных для дела снимков поставить только в плоскости полуофициальных с ним отношений. В бытность генерала Жанена в г. Екатеринбурге и осмотра им дома Ипатьева я лично просил Жанена оказать в этом отношении мне содействие, чему генерал Жанен выразил желание пойти навстречу».

Необходимое дополнение. П. Жильяр был знаком с М. Жаненом с 1915 года – со времени их совместного пребывания в ставке императора в Могилеве. В феврале 1919 года Жильяр поступил на службу в отдел разведки в штаб генерала Жанена.

Из воспоминаний племянницы Пьера Жильяра Мари-Клод:

«Жильяру больше было нечего делать в России, его миссия была выполнена и он начал думать о возвращении в Швейцарию. Несмотря на то, что война в Европе была окончена, общая обстановка была все еще нестабильная. К тому же на нем лежала ответственность за Александру [Теглеву], и он даже не думал, что может бросить ее на произвол судьбы. Он знал, что единственным выходом для нее было уехать вместе с ним в Швейцарию. Но как ей это объяснить? Однако его первой заботой было приехать к ней в Верхнеудинск.

Дорога была тяжелой. Жильяр ехал с войсками генерала Жанена, но поезда часто оказывались заблокированными на несколько дней на вокзалах, забитых голодными беженцами, которые умирали прямо не перронах. Приближалась зима, было очень холодно и свирепствовала эпидемия тифа. Обмороженные трупы сбрасывали в реки. Поезд иногда останавливался на небольших станциях, чтобы подобрать несколько выживших людей и запастись углем для локомотива. Им много раз помогали чешские войска, которые также направлялись на восток. 16 декабря 1919 года поезд доехал до Иркутска, затем до озера Байкал и, наконец, дошел до Верхнеудинска.

Жильяр встретил бледную и похудевшую, но почти выздоровевшую Александру. Он объяснил ей, что нужно срочно покинуть Россию. Но в ответ получил категорический отказ.

15 января 1920 года генерал Жанен вручил Пьеру Жильяру позолоченную медаль с изображением мечей. Он выразил большое сожаление по поводу того, «что должен расстаться с соратником с первых дней, которого он высоко оценил за эти годы, проведенные как в России, так и в Сибири, за те редкие качества, которые тот проявил и которые могут служить примером для всех».

В итоге Пьеру удалось убедить Александру поехать с ним в Швейцарию, но она попросила дать ей обещание, что она сможет вернуться в Россию, как только появится реальная возможность. Пьер дал ей слово.

В феврале 1920 года Пьер Жильяр и Александра доехали на поезде до границы с Маньчжурией. Под охраной чешских войск, следовавших по тому же маршруту, они добрались до Харбина, где встретили следователя Соколова и генерала Дитерихса, которые были в подавленном состоянии потому, что английское правительство отказалось везти в Европу документы следствия и останки императорской семьи. Жильяр попросил помощи у генерала Жанена, который взял на себя ответственность за вывоз этих вещей, так как уже не мог дожидаться разрешения французского правительства. Трудность заключалась еще и в том, что к поезду надо было пройти через вокзал незамеченными. Соколов, Жильяр, Дитерихс и двое его подчиненных водрузили тяжелые чемоданы на плечи и бегом добрались до вагона генерала Жанена прямо в тот момент, когда их окликнул патруль большевиков. Оказавшись в поезде, они были уже на французской территории, а значит, в безопасности.

Генералы (слева направо) Михаил Дитерихс и Морис Жанен.
Екатеринбург. 1919 год

Последняя миссия была выполнена, теперь Пьер и Александра держали путь во Владивосток. По прибытии Пьер отправился на французскую базу, где благодаря помощи генерала Жанена ему и Александре разрешили сесть на американское судно, которое прибыло во Владивосток для репатриации чешских войск.

В августе 1920 года воспитатели царских детей Пьер Жильяр и Александра Теглева, пройдя тяжкий путь испытаний через Тобольск, Тюмень, Екатеринбург и всю Сибирь, прибыли в Триест – конечный пункт возвращения чешских войск.

Следственное дело по убийству Царской Семьи Николай Алексеевич Соколов продолжал и в эмиграции вплоть до своей смерти в 1924 году во Франции, так и не раскрыв до конца тайны захоронения Романовых. 24 октября 1920 года в Париже Соколов вынес постановление, в котором утверждал: «…осмотр местности вблизи рудника и, в частности, вблизи шахты № 7, а также вся совокупность обнаруженных на руднике нахождений и осмотры найденных предметов приводят судебного следователя к объективному выводу – об уничтожении на руднике,  вблизи шахты № 7, тел Августейшей Семьи и погибших вместе с нею лиц… изложенная таким образом, достаточно устанавливает объективную возможность для судебного следователя признать факт уничтожения трупов Августейшей Семьи и лиц, погибших с ней, доказанным».

Сей вывод оказался преждевременным – лишь в 1979 году в Поросенковом логу близ Екатеринбурга геолог А. Авдонин со своими помощниками обнаружил тайное захоронение с останками Царской Семьи и их слуг. В 2007 году екатеринбургскими поисковиками были найдены фрагменты останков цесаревича Алексея и его сестры Марии.

Генетические экспертизы, проведенные в России и в Америке, подтвердили подлинность двух захоронений.

Но это произошло много позже. А тогда, в июле 1919 года вся поисковая работа следователя Соколова была приостановлена ввиду приближения «красных» к Екатеринбургу. Он получил приказ генерала Дитерихса выехать из Екатеринбурга и вывезти всю следственную документацию вместе с вещественными доказательствами.

Таков документально-исторический экскурс о роли «Дома Ипатьева» в мае-июле 1918 года. А теперь приведу фрагменты документальных свидетельств сотрудников ФРАМИС, связанных той же исторической логикой с этим легендарным зданием во время их пребывания на Урале в 1918-1919 гг.

3.

Пьер Паскаль (1890–1983). Страницы из «Русского дневника»:

«20 мая. (1918) – Мы в предгорьях Урала. Все те же сосны. Наши хвастают подснежниками. Здесь и там пашут. <…>

К двум часам прибыли в Екатеринбург. Отправил шифрованную телеграмму, принятую, думаю, по оплошности телеграфиста. Масса австрийских и даже немецких пленных: нас часто с ними путают. Видный русобородый мужчина, глядя прямо в глаза, спросил: «Интересно узнать, из какого государства вы будете?» – «Французы». – «Союзники, значит?» – «Да». И степенно отправился дальше.

Город, в сущности, деревня. Несколько заводов. Много китайцев, солдат, рабочих. Никакой роскоши, буржуазии, ресторанов, кинотеатров.

Наш поезд должен был уходить в четыре часа или даже позже. <…> Эшелоны сибирского направления должны начать проходить здесь с 21-го числа. Пятнадцать эшелонов уже ждут в Челябинске. Там у них были стычки с Советом: как бы не пролилась кровь…

Вот он, порог Азии. Множество полурусских-полуазиатских физиономий. Залитая солнцем привокзальная площадь напоминает Самарканд. Между тем я отметил в городе рабочие библиотеки, а на вокзале – вагон-библиотеку. Купил уральских камней в магазине, который не закрывается и после четырех часов, так как он совмещен с квартирой. Купец жалуется на реквизицию золота, на обесцененные «керенки» и т.п. <…>

В 11 часов вечера весь вокзал, зал ожидания, буфет, коридор переполнены телами гнездящихся на ночлег. Люди спят друг на друге, на узлах, столах и лестницах; крестьяне, солдаты, гимназисты – неисчислимое племя «товарищей». Платформы заплеваны подсолнечной шелухой. Слово «товарищ» более распространено здесь, в провинции, нежели в Москве. К нам его применяют постоянно… Подошел юноша, горящий желанием поговорить по-французски: два года назад они с сестрой вернулись из Франции. Это она сообщила ему, что здесь объявились «два французских генерала». (Речь идет о самом П. Паскале и его товарище, сотруднике военной миссии майоре Альфонсе Гине. – А. К.).

После Перми у меня сохранился только перечень пройденных этапов: Омск-Петропавловск-Ишим-Омск-Иссилькуль-Омск-Челябинск-Екатеринбург. <…>

6 июня (1918). По прибытии в Екатеринбург наш вагон оставили без явной охраны, так что я мог под вечер пойти к начальнику станции и потребовать прицепить вагон к ближайшему поезду на Москву. Французский мундир сделал свое дело, и в тот же вечер мы со спутником продолжили наш вояж. На следующий день мы были в Перми. <…> Органы нас уже искали и без труда нашли, но на сей раз мы удостоились особого курьерского поезда, который в одну ночь доставил нас обратно в Екатеринбург. <…>

Екатеринбург являлся местом пребывания Областного Совета, руководившего практически всем Уралом без особых консультаций с Москвой. Меня несколько раз вызывали в его резиденцию для строгих допросов. Подозревали, что я был направлен в Омск французской миссией в Москве для содействия чешскому восстанию, что, впрочем, нет худа без добра, можно было проверить. Положение мое осложнялось невозможностью сказать, что я, напротив, симпатизирую Советам, а не чехам. Статус не позволял, более того – мне бы не поверили. <…>

Между тем моя повседневная жизнь в свободное от допросов время протекала отчасти в наблюдении за перемещениями на вокзале Екатеринбурга. Я имел право ходить обедать в город в сопровождении одного из охранников. <…> Мы неспешно расхаживали по этому много более урбанизованному, чем Омск, городу. Дважды в день <мы> ходили в кино, катались на лодке по пруду, прохлаждались в лесу. <…>

Каждый день мы ходили мимо белого «Дома Ипатьева», места заключения императорской фамилии. Это был довольно симпатичный с виду особняк какого-то инженера, реквизированный и обнесенный высоким и крепким палисадом. Внешней охраны не было видно. Прохожие, казалось, не уделяли никакого особого внимания внезапно возникшей посреди города тюрьме. <…>

10-21 июня. По-прежнему екатеринбургский плен в компании с попутчиком чехом. <…> Каждый день гуляем, круг знакомств ширится. Вчера чуть не заплакал от мысли, что <…> весь русский народ <…> обретает святость через страдание. <…>

22 июня. – Пришли из Совета с известием, что я волен следовать дальше. Выдали сертификат, любопытная редакция которого свидетельствует о смущении властей <…>. Таким образом, я оказался не арестованным, не освобожденным, а просто «следующим из Екатеринбурга». Вот для чего требовалось формальное распоряжение Троцкого. <…>»

(Текст курсивом написан автором в 1975 году, как дополнение к дневниковым записям 1918 года. – А. К.).

Морис Жанен (1862-1946). Из воспоминаний «Моя миссия в Сибири»:

«26 декабря (1918) <…>. После Челябинска отправился в Екатеринбург <…>. По прибытии после обеда я увидел чрезвычайно переполненный вокзал. Множество вагонов, служащих жильем или конюшнями… Большие кучи нечистот. Коза тихонько спускается по доске из вагона, где она, без сомнения, и живет. К другим вагонам привязаны лошади, и не со вчерашнего дня, судя по кучам конского навоза. Такое обилие нечистот, разумеется, антисанитарно, и мне сейчас же сообщают, что здесь свирепствует сыпной тиф. …Встреча с генералом Гайдой. Штаб Гайды работал хорошо. Он был расположен на первом этаже Ипатьевского дома, видевшего смерть Императорской Семьи. Ничто в этих комнатах не напоминало об этих мрачных событиях, кроме личного кабинета Гайды, который до этого был комнатой, отведенной царю и царице. Возле одного из окон надпись царицы: дата «17/30» апреля со «свастикой». Я удивился, что ни один любитель сувениров не похитил их, тогда как я, признаюсь, имел большое желание сделать это… Чехословацкие госпитали содержались хорошо, а русские плохо. <…>

29 декабря. Екатеринбург. Санитарная ситуация стала плохой, и мы согласились запретить всякое скопление чехословацких войск… Вновь отправляемся в Челябинск, чтобы там дополнить исследования, а затем вернуться в Омск и покончить с вопросом о верховном командовании.

3 января 1919 года. Отъезд из Челябинска в Омск. Я вернулся из моего турне убежденным в необходимости отделить чехов от русских (их отвод тоже казался необходимым); в недостаточной крепости фронта. Невероятно, чтобы он мог стать чем-либо приличным. Опасность в дальнейшем для французского престижа желать непосредственно командовать столь плохим организмом. <…>

Ночь с 9 на 10 мая. Отъезд на Урал. Мое первое намерение было отправиться в Уфу, но от меня потребовали отложить этот вояж и сначала отправиться в Екатеринбург.

11 мая. Встреча с генералом Гайдой и генерал-майором Богословским о ситуации на фронте. Фронт еще больше развален, чем я думал. Люди измотаны и без снабжения. <…>

15 мая. Екатеринбург. В штабе генерала Гайды я вручил награды нескольким офицерам. Западная армия все больше и больше деградировала: некомпетентность командиров, дезертирство и беспорядок в войсках… После обеда следователь Соколов, которому было поручено расследовать убийство императорской фамилии, разрешил мне посетить дом Ипатьева. Он неоднократно прибегал к моей поддержке в своих делах.

15 мая. Вечер. Из Уфы в Екатеринбург прибыл адмирал Колчак. Мы обсудили критическое состояние Западной армии.

17 мая. Челябинск. Вокзал был огромный, снабженный запасными путями и очень значительными зерновыми амбарами. Там ко мне обратился с жалобами руководитель Красного Креста Западной армии, которому администрация железных дорог отказала привезти на санитарном поезде, прибывающем порожним из Владивостока, сестер милосердия и медицинское оборудование, которое было в этом городе. С санитарной точки зрения армия была лишена всего. Еще раз проезжая через Екатеринбург, я получил от Гайды некоторые сведения о разгроме корпуса Каппеля. 19 мая я вернулся в Омск».

Альбер Грасье (1874–1951). Из неизданного дневника «Сибирь. 1919»:

«19 января. Челябинск. <…> Меня познакомили с семьей купцов Соболевых. Они живут на старый русский манер все вместе. Отец, мать, два сына, две дочери и молодая сноха, милая и смышленая. Именно в этом кругу все время задаются вопросом – почему союзники не спасают самих русских? <…>

20 января. Посетил расположение Сибирского батальона, сформированного из солдат колониальных войск. Ходил по теплушкам. Наши солдаты устроились в них как в бараках на фронте. Эти передвижные казармы, затерянные на запасных путях Челябинска, вовсе не блестящие условия. Наши друзья англичане поступили лучше: они перебрались в красивый город Екатеринбург, где реквизировали большое здание колледжа… Вскоре после прибытия наши сибиряки были вовлечены в сражение с большевиками. Их поведение делало честь французской армии… Появились они и на уральском фронте. Может, более тесный контакт с русской армией имел бы положительное влияние на их моральный дух и военные ценности?

В тот же день я побывал в челябинском женском монастыре, похожем на все остальные русские монастыри. Он соединяет свои постройки вокруг нескольких церквей в стиле ампир с закругленными куполами. Атмосфера приятная – везде чисто и светло, немного бездеятельно…

Особенность Урала – добыча и гранение драгоценных камней. Центр этой индустрии расположен в Екатеринбурге, но продавцов камня можно встретить уже и в Челябинске. <…>

Из Челябинска нужно выехать во вторник вечером, воспользовавшись поездом, который везет генерала Дитерихса в Екатеринбург.

22 января. Екатеринбург. Хорошая погода. Хотел найти французскую миссию. Меня проводили в Чешский штаб, который располагался в доме, где был заключен с апреля по июль 1918 года император и его семья. Это обыкновенный буржуазный дом, на вид еще новый, одноэтажный… Рядом церковь Вознесения Господня и дом купца Харитонова. Напротив этой мощи дом Ипатьева, который служил царской тюрьмой, кажется совсем маленьким. Но он вовсе не лачуга: комнаты чистые, просторные и светлые. Без эмоций туда зайти невозможно. Вот столовая, где располагается чешское правление, чуть далее – комната царя и царицы. В ней 4 окна, два из которых выходят на площадь Вознесения, а другие на улицу, которая ведет к реке. Комната выходит в некое подобие прихожей, она, в свою очередь, служила комнатой для юных принцесс. Маленький цесаревич, как мне сказали, жил вместе с родителями. В настоящее время за решетками окон видно площадь, церковь и совсем близко что-то вроде маленькой часовни, скорее стелы, с иконами. Но взоры бедных заключенных могли отдыхать только лишь на двойных деревянных ограждениях, которые окружали дом. Их охраняли снаружи и изнутри: до крыши были установлены пулеметы. Какая драма развернулась в этих стенах в ожидании еще большей трагедии, которая разыграется в подвале 17 июля 1918 года! Сегодня туда спускаться нельзя. Остается довольствоваться лишь осмотром верхних комнат. Внимательно обводишь взглядом стены: не сохранили ли они каких-либо следов, тайн? Да, есть, там нескладно начерченные цифры. Вот в оконном проеме свастика, сопровожденная датой 14/27 апреля, единственная надпись, сделанная рукой императрицы. На стене читаем (написано совсем другим почерком): «ангелы-хранители» на французском и Жизнь Иисуса Христа. И это все, что мне удалось обнаружить на этих стенах, которые могли бы рассказать об этом еще.

Глава французской миссии в Екатеринбурге майор Болифро в этот же день проводил меня в семью промышленников Злоказовых. <…>

23 февраля. Вернулся в дом Ипатьева. С несколькими французами мы спустились в подвал, где и были убиты жертвы. Это не подвал, а настоящая комната, с полом, потолком, стенами, оклеенными обоями, и окном на нисходящую улицу. Два куска стены и пола были вырезаны и вынуты как вещественные доказательства комиссией по расследованию, созданной адмиралом Колчаком. Если хорошо присмотреться, там видны следы пуль браунинга: я их видел в глубине на двери, которая ведет к какому-то чулану, расположенному позади комнаты. Один солдат с помощью ножа на наших глазах вынул маленькую пулю, застрявшую в дереве… Капитан Суб вернулся из Омска. В качестве юриста он должен заняться расследованием убийства императорской семьи.

26 января. Утром пошел повидаться с епископом Екатеринбургским Григорием Яцковским. Настоящий великан – «русский богатырь». Он был очень любезен. Немного поговорили о политике: он ей почти не занимается. Не смогли удержаться от воспоминаний о жертвах царской трагедии: «Они вышли из Ипатьевского монастыря и закончили в Ипатьевском доме». Не прошло и дня, как он пришел меня повидать в доме семьи Руфф и принес мне красивую икону уральского святого Симеона Верхотурского. Я высказал всю свою признательность этому епископу, столь простому и добродушному.

27 января. После обеда Злоказов запряг лошадей в сани, чтобы поехать в монастырь, настоятель которого был их другом. Мое внимание привлекли любопытные детали на иконах и техника их исполнения. Это оказались образцы искусства староверов, ведь раскольников на Урале было много. Майор Болифро должен отправляться на фронт по другую сторону Урала. <…> В марте Злоказовы сделали мне заманчивое предложение – отправиться с ними в поездку через весь Урал на Петропавловский завод. 500 верст туда и обратно на санях, от такой возможности не отказываются. <…> Когда мы в середине марта вернулись после длительной прогулки по Уралу, Екатеринбург был еще в своих снежно-белых одеждах, именно в таком виде город мне казался наиболее красивым. Это действительно прекрасный и большой город… Екатеринбург – город императорский, и не только из-за трагических воспоминаний ипатьевского дома, но еще в силу своей статности, которую придают ему все дворцы. Именно сверкающий во всем своем блеске стиль ампир этих царственно пышных домов придает Екатеринбургу столь особый отпечаток. В первых числах июля мы покинули город, чтобы через Тюмень вернуться в Омск».

* * *

Таковы документы времени. И оттого, что эти свидетельства прозвучали от граждан Франции, придает им особый глубокий смысл: в комнатах и расстрельном подвале ипатьевского особняка явственно послышался гулкий отзвук двухвековой давности времен Великой Французской революции, когда «революция живота» стала преобладать над «революцией духа» и вожди-кумиры Марат, Дантон, Робеспьер собственной кровью заплатили за вожделенные социалистические иллюзии Первой Европейской Республики…

Вот и екатеринбургский Конвент (Уралоблсовет), приговоривший к расстрелу Царскую Семью Романовых, был также бессудно уничтожен в кровавом 1937-м и последующие жестоко-самовластные годы…

Характерно, что именно «Дом Ипатьева» в Екатеринбурге-Цареубийске стал для иностранцев, как и для наших соотечественников, жертвенным символом для постижения-осмысления эпохального драматизма «верхов и низов» постреволюционного времени в мятежной России в целом и на отдаленно-суровом Урале, в частности.

Далее читайте:

Сергей ГУБАНОВ. Кремлевская тайна «царских останков».

Роберт ВИЛЬТОН. Последние дни Романовых. 1923 г.

Дитерихс М.К. Убийство царской семьи и членов Дома Романовых на Урале.