Отрывок из книги “Жизнь среди птиц и в радости, и в горе”

Когда я слышу его пение, я закрываю глаза и снова все живы... Я вижу картину, как поздним летним вечером мы сидим всей семьёй на даче у бабушки Тамары. Я вижу деревянный стол и скамейки возле дома. Это смастерил мой дедушка, и мы все сидим за этим столом: мама, папа, бабушка, дедушка, дядя и я. На столе свежекопченая рыба, пойманная утром на озере, овощи с огорода. Мама и бабушка кутаются в пледы, потому что ночью прохладно, дед курит махорку. Он даже табак выращивал у себя на огороде. Папа разливает вино. Я ем горбушку круглого ленинградского хлеба с солью, кутаюсь в мамино одеяло и не сплю... О, это так здорово! Уже час ночи, а я сижу со взрослыми, ем горбушку и не сплю.

И вдруг, за забором, на самой окраине поля раздается сухой монотонный треск.

– Козодой, – сказал дедушка, будучи опытным натуралистом.

– Ко-зо-дой, – это слово вращалось у меня в голове. Я сидел и завороженно слушал его пение.

– Дед, а пошли в поле, посмотрим на этого козодоя, какой он?

– Эээ, ты его никогда не увидишь. Он настолько скрытен, что его можно только слушать.

– Ну пожалуйста, деда, ну пойдем! А вдруг увидим.

 Изрядно подвыпивший дед, шатаясь, встает из-за стола.

– А пойдем!

– Виталька ты чего, дурак? Куда вы пойдете в темноте? – запричитала бабушка Тамара. Моего деда по материнской линии тоже звали Виталий. А точнее, меня назвали в честь него.

– Цыц, женщина! – сказал дед и рыгнул. – Я должен показать внуку козодоя.

И мы пошли... Дед сперва пошел в сарай, чтобы взять там фонарик, но у него не оказалось батареек. Тогда он хотел взять керосиновую лампу, но подбежала бабушка и отняла её.

– Упадёшь и сгоришь, идиот пьяный.

– Отстань (нецензурная брань), я знаю, что делаю.

– Пошли скорее! – дед быстро ускользнул от бабки, держа меня за руку.

Мы шли огородом, через баню. Там дед взял длинную рейку от забора, намотал на неё ветошь, потом смочил в банке с соляркой, и спустя несколько попыток разжег факел.

 ***

– Всё, идём! – сказал дед и, выйдя через задний двор, мы поперлись по колхозному полю на звук козодоя, под тусклое освещение дедовского факела. Пока мы держали путь на самый край поля, откуда доносилась трель, дед несколько раз споткнулся и упал. Факел уже угасал и еле чадил, а дед был весь перепачканный глиной.

– По-моему вон там, – дед указал на кусты на краю поля.

Мы попытались туда пролезть, но там была огромная лужа, в которую дед наступил, поскользнулся и упал, а факел, тем временем, упал в лужу и погас. Наступила кромешная тьма. Минут через десять глаза начали привыкать к темноте, луна и звезды освещали часть леса и поля, на котором мы находились.

– Мне надо передохнуть, – сказал дед, и мы уселись прямо в густой траве. Он ловко скрутил самокрутку, забил её табаком, чиркнул спичкой стал курить. А я сидел и смотрел на кусты. Луна, звезды и такая тишина, что я слышал звон в своих ушах. И вдруг... Громкий, сухой, монотонный треск, урчание. Оно началось так внезапно, что я подпрыгнул на месте от неожиданности.

– Козодой, – сказал дед, швырнул окурок и полез в кусты, но тут же с громким всплеском упал в лужу и, матерясь, объявил мне, что мы возвращаемся.

Пение тотчас же прекратилось, по всей видимости вспугнутый козодой бесшумно улетел, а мы побрели через поле в обратную сторону. Шли медленно, так как глаза еле различали что-либо в темноте, шли на свет окна нашего дома, где все домашние уже давно переместились от уличного стола внутрь дома и, скорее всего, травили очередные байки.

– Смотри это Орион, а это пояс Ориона, а эта самая яркая звезда – Сириус, – говорил мне дед, указывая на небо. Я медленно брёл за ним, смотря на миллиарды звезд, а в голове звучала песня козодоя. И это было далеко не последнее мое свидание с магической птицей.

Когда отец возвращался после продолжительного рейса, то непременно ехал на рыбалку. Не важно, зима это была или лето, но он всегда брал меня с собой.

Я помню, как летом мы сидим с отцом на берегу озера. Он только что поставил сети и разжигает костер. Достает картошку, чтобы потом запечь её, и котелок чтобы после улова сварить уху. Пристраивает рогатины, на которые подвешивает котелок. Мы приехали в ночное. Я сижу и жарю на длинной палке кусок хлеба. Ммм, нет ничего вкуснее жареного на костре хлеба!

– Сиди, грейся и следи за костром, подбрасывай хворост, а я сплаваю, проверю сети, – сказал отец.

 

***

Я жарил хлеб и смотрел на языки пламени, которые притягивали, словно магнит и завораживали, время от времени подбрасывая сухие ветки в костер. И тут началось оно... Недалеко в кустах раздалось пение козодоя. Я обомлел, сидел и слушал эту птицу, воображая себе в мыслях, как же она выглядит?

Громким всплеском вёсел отец, подплывая, спугнул козодоя и тот замолчал. Отец принёс целый таз лещей и принялся разделывать несколько штук для ухи. А я хрустел, уплетая жареный хлеб, и в моей голове были мысли только о козодое.

Сестра моего деда Виталия была биологом, но я тоже называл её бабушкой, только по имени, добавляя – бабушка Ася. Она также проводила каждое лето на даче, имея свою отдельную комнату, занималась наукой и была очень строгая, детей не любила. «Злобная литовка» – называла её моя бабушка. Но ко мне баба Ася относилась достаточно терпимо, и скорее всего даже симпатизировала из-за моей тяги к познанию природы.

– Он не такой как все дети, он особенный, – говорила она.

– Да дурачок он, – ворчала моя бабушка, – дети все вон на великах кататься поехали, а он в пруду лягушек ловит.

– Сама ты дура, Тамарка, он особенный, я тебе говорю. А тебе лишь бы харю залить, куда тебе до внука.

– Молчи, стерва литовская, я блокаду пережила, а ты подстилка фашистская...

И начиналось... Но потом дня через три-четыре всё как-то забывалось, и бабки опять ладили между собой.

В комнате у бабушки Аси я бывал часто. Меня привлекала её библиотека. Несколько книжных полок состояли исключительно из книг о природе, которые баба Ася мне позволяла читать. Среди них я обнаружил энциклопедию А.Э. Брема «Птицы». И именно в ней увидел иллюстрацию, на которой был изображен козодой.

– Когда вырасту, ты будешь жить в моем доме. Я буду любить тебя и заботиться о тебе. А ты будешь каждую ночь петь мне свои песенки, – так думал я, отчетливо представляя себе будущее, разглядывая рисунки всех птиц, и на некоторых, особо заинтересовавших меня, останавливался.

– Бабушка Ася, дай мне карандаш, пожалуйста!

– Зачем тебе?

– Я хочу сделать кое-какие пометки.

Получив карандаш, под каждой птицей я подписал её имя. Я дал каждой птице имя и сказал, что они все будут жить вместе со мной.

– Это невозможно, – засмеялась баба Ася, – это ещё никому не удавалось.

– Значит, я буду первый, – сказал я.

 

***

– Неужели ты и вправду думаешь, что большого чёрного дятла возможно приручить? У тебя богатая фантазия, дорогой.

Эх, видела бы она сейчас чего я достиг, она непременно гордилась бы мною. А так я навсегда остался для неё мальчишкой-фантазёром.

Но больше всего я любил вечерние переговоры бабушек через стену. Дом был хуторского плана. А точнее это и был старый финский хутор, на фундаменте из валунов, со старой финской печкой, старинной мебелью, комодом и верандой. Комнаты были разделены уже после русско-финской войны и, как водится, там была возведена просто тончайшая фанерная перегородка, которая разделяла большой буржуйский дом на две части.

Таким образом, «Советы» могли поселить туда уже не одну, а две семьи. Что, собственно, и произошло. Только позже этот дом купила наша большая семья, и поскольку народу было много, то дом так и остался, разделённый на две части. Так вот, кровати стояли с каждой стороны одинаково, возле этой фанерной перегородки. И бабки, на сон грядущий, любили пофилософствовать. То про экспедицию в Гималаи, то про летающие тарелки, то про клад Колчака. Я же, развесив уши, всё это внимательно слушал. Потом чаще всего моя бабка засыпала и начинала храпеть. Баба Ася же за перегородкой, ещё какое-то время, продолжала рассказывать историю.

– Тамарка! Ты что, спишь? Храп стоит! А кому я всё это рассказываю?

И через минут пятнадцать храп уже слышался с бабы Асиной половины. А у меня в голове проплывали образы – Гималаи, снежный человек... Я не мог уснуть, и так был слишком впечатлителен, а после прослушанных историй и подавно. Я подошел к маленькому деревянному окошку со старыми двойными рамами, открыл щеколду и распахнул его.

Свежий воздух с ароматом цветов и клубники ударил мне в лицо. Я знал, что, проснувшись утром непременно выйду через окно, потому что всегда так делал. Зачем идти через всю комнату, а потом ещё и через коридор, чтобы выйти из дома, когда можно выпрыгнуть из окна прямо в старый сад и тут же попасть на грядку с клубникой, и так начать свой завтрак. И уж только потом бежать умываться к рукомойнику, прибитому к старой берёзе. Мне ещё было необходимо проверить, выпили ли молоко ежи из блюдца, поставленного мною с вечера возле бани. Посмотреть съела ли жаба Катька всех накопанных червей, которых я оставил для неё в консервной банке возле сарая. Но это всё будет утром. А сейчас я замер у раскрытого окна, потому что снова услышал пение козодоя на том конце поля, именно в тех кустах, куда мы ходили с дедом на разведку.

Об авторе: Виталий Симуткин, орнитолог. В квартире автора проживает 300 птиц.