К 120-летию Антуана де Сент-Экзюпери (1900-1944 гг.)
…Я не просто надеюсь, я знаю: Вы простите мне это обращение, не сочтете фамильярностью. Более полустолетия знакомства с Вами – Вашим, оставленным и мне наследством; глубокие благодарность, любовь и нежность позволяют, наверное, так обратиться. А что до тех, кто только играют «в живых людей» – Бог им судья…
Их не спросясь, мы сами «условливаемся, каким именем нам аукаться, как нам перекликаться в надвигающемся мраке» [1].
Потому позвольте окликнуть и так: – Ау, Сент-Экс!
Вспоминаю слова признания. «Один образ» из недавно обретенного Вашего майского письма 1939 года. Письма «приятельнице в Йену», отосланного «с оказией, в одном конверте с несколькими любительскими фотографиями и засушенным цветком…»
Ах, дорогой Поэт!..
И – эссеист, писатель, журналист. И – мужественный летчик, осваивающий – прокладывавший! – новые трассы; военный летчик-разведчик, гражданин, страстно любящий Родину, изобретатель, философ – маркиз Антуан де Сент-Экзюпери!
Вот они, эти слова:
«Конечно, встретить человека – это подарок судьбы. Но люди не встречаются – они обретают друг друга. Обретают мало-помалу, как потерявшийся в детстве ребенок по одному отыскивает разбросанных по свету родных… Если бы люди тратили чуть больше сил на то, чтобы искать и открывать то, что их объединяет, а не умножать то, что их разделяет, – быть может, нам удалось бы жить в мире. <…>
Знаете, есть один образ – мне кажется, он очень вдохновляет. Лодочники курсируют в сплошном тумане, каждый на борту своего суденышка. Каждый затерян в белой пустыне, ничего не видно за двадцать метров, можно поверить, что ты один на свете. Но время от времени кто-то из них окликает: "Эгей!" И другие лодочники отвечают ему тем же. И каждый ободрен и обнадежен живым дружеским присутствием. Нет больше ни тумана, ни одиночества. Эгей! – летят навстречу друг другу чудесные оклики. Каждому лодочнику принадлежит богатство – эти перекликающиеся возгласы, и когда среди них возникает, доносится откуда-то из глубины тумана новый голос, а значит – там, в тумане, рождается новое чудо человеческого присутствия, – тогда лодочник налегает на весла с сердцем, полным тепла» [2].
Знаю: простите, что русское «Ау!» мне ближе «Эгей!» Но ведь смысл и суть те же?..
«Быть человеком – это и значит чувствовать, что ты за все в ответе»
…Обретала я Вас, дорогой Друг, взахлеб читая книгу «Планета людей». Бесконечно благодарна кишиневскому издательству «Картя молдовеняскэ», подарившему нам, тогда еще молодым, в 1974-м году эту скромно изданную книгу. Писала в одной из своих статей: «Отчаянно завидую сегодняшним молодым, которым так просто, набрав в поисковике имя, вчитываться, вдумываться в безсмертные строки Антуана де Сент-Экзюпери. Но многие ли обращаются к его мудрым, выстраданным и таким актуальным строчкам?..» [3].
А еще к столетию и писала, и… «дарила» другим Антуана де Сент-Экзюпери программой Литературной гостиной Одесского Дома ученых 2 июля 2000-го. Упорно акцентируя мысль из писем генералу Х., Шамбу (3 июня, 3 июля 1943 г.) о «дарованной» и нам, так называемой, свободе. Ведь и нам презренной «Новой моралью было предложено: "Обогащайтесь!"». Но, занимаясь «гнусной спекуляцией на американских товарах», мечась «между каторжным трудом на конвейере и игрой в карты», потребляя из своих утренних газеток «уже разжеванную в ней мысль», цивилизация обрела «карикатуру на свободу». Поистине, и – «Нас удивительно ловко оскопили. И вот мы наконец свободны. Нам отрубили руки и ноги и позволили идти, куда мы хотим»!.. [4].
А в программе, кроме информации о жизни и творчестве, кратких сообщений, было: «Я родом из моего детства…», «Человек – всего лишь узел отношений», «Ты навсегда в ответе…», «Свобода – в действии, созидании!», «Вернуть людям духовный смысл, духовные заботы!», «Уважение к человеку!.. Вот пробный камень!», «Зорко одно лишь сердце…», звучали песни А. Пахмутовой и Н. Добронравова «Нежность», М. Таривердиева и Н. Добронравова «Маленький принц», А. Дольского «Посещение Маленького принца». А также – песни Ш. Дюмона и М. Вокера в исполнении Э. Пиаф «Нет, я ни о чем не жалею», К. Брюна и Г. Бушора в исполнении М. Матье «Сахара» (в аудиозаписи).
А вот ария графини из «Пиковой Дамы» П.И. Чайковского, вальс О. Кремье и С. Вьевегер «Когда умирает любовь», «Французская серенада» Р. Леонковалло прозвучали в исполнении наших участников, лауреатов конкурсов Ларисы Козловой и Татьяны Каплиной – Якимовой (концертмейстер Екатерина Еремеева).
Прозвучали и стихи французских поэтов Жака Превера, Раймона Кено (Инна Лейзерович).
«Венок» из стихов членов Литгостиной (Виктории Белоус, Евгении Мазуркевич, Людмилы Смирновой, Татьяны Булановой, Людмилы Владимировой), «Вальс» Игоря Нечитайло завершили программу Любви и Долга – «Ты в ответе…»
Разумеется, все организаторы и участники программы, как и всегда, никак материально не могли быть вознаграждены – нет и не было у нас спонсоров. Но мы твердо знаем: «Работая только ради материальных благ, мы сами себе строим тюрьму. И запираемся в одиночестве, и все наши богатства – прах и пепел, они бессильны доставить нам то, ради чего стоит жить» [5:155].
А то, что называют жизнью, да еще и успешной! – несчастные жертвы вползшей к нам, на нашу землю, чужой – чуждой! – цивилизации, жертвы гнусных «деяний» воров и предателей, – унылое, убогое гниение… Им – «никто никогда не помог … спастись бегством». О таком, обделенном: «Ты построил свой тихий мирок, замуровал наглухо все выходы к свету, как делают термиты. Ты свернулся клубком, укрылся в своем обывательском благополучии, в косных привычках, в затхлом провинциальном укладе, ты воздвиг этот убогий оплот и спрятался от ветра, от морского прибоя и звезд. Ты не желаешь утруждать себя великими задачами, тебе и так немалого труда стоило забыть, что ты – человек. Нет, ты не житель планеты, несущейся в пространстве, ты не задаешься вопросами, на которые нет ответа: ты просто-напросто обыватель города Тулузы. Никто вовремя не схватил тебя и не удержал, а теперь уже слишком поздно. Глина, из которой ты слеплен, высохла и затвердела, и уже ничто на свете не сумеет пробудить в тебе уснувшего музыканта, или поэта, или астронома, который, быть может, жил в тебе когда-то» [5:147].
Да, – «Слишком много в мире людей, которым никто не помог пробудиться» [5:236].
Наивно, романтично, попросту – глупо думать, что мы сможем помочь? Но как бы то ни было – истина: «Мы дышим полной грудью лишь тогда, когда связаны с нашими братьями и есть у нас общая цель; и мы знаем по опыту: любить – это не значит смотреть друг на друга, любить – значит вместе смотреть в одном направлении. Товарищи лишь те, кто единой связкой, как альпинисты, совершают восхождение на одну и ту же вершину, – так они и обретают друг друга» [5:230].
Архиважно: «Когда мы осмыслим свою роль на земле, пусть самую скромную и незаметную, тогда лишь мы будем счастливы. Тогда лишь мы сможем жить и умирать спокойно, ибо то, что дает смысл жизни, дает смысл и смерти» [5:234].
Да, спокойно… Но: «…уж очень неуютно умирать» [5:227].
Не осудите за строки:
* * *
Но уж очень неуютно умирать.
Антуан де Сент-Экзюпери
Не то, чтоб только разумом,
и сердцем –
взметнувшимся! –
в тот самый первый раз
я оценила –
нечего скрывать! –
«Уж очень неуютно умирать».
Не понимала все ж,
и благом было,
наверное,
непониманье это.
А нынче...
Пересчитаны рассветы...
В напрасных поисках ладони:
«На!», «С тобой я!»,
во всем, что говорю,
пишу, кричу –
потайный шепот –
погоди пенять! –
«Уж очень неуютно умирать...»
23 июля 1995
Можно ли остаться равнодушным, читая? – «Быть человеком – это и значит чувствовать, что ты за все в ответе. Сгорать от стыда за нищету, хоть она как будто существует и не по твоей вине. Гордиться победой, которую одержали товарищи. И знать, что укладывая камень, помогаешь строить мир» [5:162].
От Ваших слов родились строчки:
* * *
…укладывая камень, помогаешь строить мир.
Антуан де Сент-Экзюпери
Не смеешь бросить свой Камень –
Лавиной в миру отзовется.
Скажешь, рухнуло все без того?
Не знаю...
Просто –
Несу свой Камень.
28 августа 1995
…Не так давно я снова обратилась к Вам, к любимому «Военному летчику». Писала: «Удивительнейшее произведение, где – мучительные картины "нелепой войны", поражения, приговоренности к гибели, безсмысленных, казалось, полетов, сопротивления вообще, эвакуации людей и пр. Страшный огонь по самолету над Аррасом и – Прозрение, Откровение, Символ Веры великого француза, гражданина Планеты людей! Строки об осознании, обретении, утверждении своей Сущности! О неотделимости себя "от своих", Общности, Ответственности!» [6].
Вспоминала: «Поражение... Победа... Я плохо разбираюсь в этих формулах. Есть победы, которые наполняют воодушевлением, есть и другие, которые принижают. Одни поражения несут гибель, другие – пробуждают к жизни»; «Единственная победа, которая не вызывает у меня сомнений, это победа, заложенная в силе зерна. Зерно, брошенное в чернозем, уже одержало победу»; «Победа есть плод любви»; «Разум обретает ценность лишь тогда, когда он служит любви».
И – многое, многое другое вспоминала…
Сегодня хочу чуть затронуть болючий вопрос: Экзюпери и Россия. Немало и неплохо уже сказано об этом, но не со всеми и не со всем могу согласиться. Может быть и мое видение вызовет протест, возможно, и не является чем-то новым… Вспомнилось: «Новые истины всегда рождаются в застенках палачей». Не всем доступно понимание: «Нет общей меры для смерти в свободном бою и гибели ночью под сапогом поработителя. Нет общей меры для ремесла солдата и ремесла заложника» [7:353].
А мы – многие миллионы! – заложники. Любви и неистребимой потребности Справедливости и Добра. Под сапогом презренного, наглого «поработителя»…
«Здесь любят огромный мир»
Известно, что в мае 1935 года Сент-Экзюпери был в Москве как корреспондент газеты «Пари-Суар», его пять репортажей, первый опубликован 3 мая, вызвали большой интерес. Тем более, что 2 мая 1935 года Франция и Советский Союз подписали Договор о дружбе. Этим объясняют сочувственность репортажей. Но совершенно справедливо: «Однако пафос переустройства мира к лучшему, вынесенный на знамя советского строя, был сам по себе чрезвычайно близок Сент-Экзюпери» [8].
И снова вспоминаю: «Однажды в России я слышал – на заводе играли Моцарта. Я об этом написал. И получил двести ругательных писем. Меня не возмущают те, кому больше по вкусу кабацкая музыка. Другой они и не знают. Меня возмущает содержатель кабака. Не выношу, когда уродуют людей» [5:219].
Ах, Сент-Экс! Услышим ли мы, дети, внуки наши Моцарта на заводах? Да и вернутся ли заводы их настоящим хозяевам? У власти – «содержатели кабаков»…
Вспоминаю «признание в любви» в одном из интервью: «Первые романы, которые привлекли меня, вышли из-под пера Бальзака, особенно понравился "Отец Горио". В пятнадцать я познакомился с творчеством Достоевского, это стало огромным открытием для меня. Я сразу почувствовал, что столкнулся с кое-чем громадным, и продолжал читать все, что он написал, одну книгу за другой, как я поступил и с Бальзаком» [9:16].
О, Сент-Экс, позвольте и мне признаться в любви, с юношеских лет, к Бальзаку – никто иной из зарубежья так не близок! А о Достоевском и речи быть не может – МОЙ!
Как же справиться – и нужно ли? – с отвращением, презрением, ненавистью к этому «рыжему» мерзавцу, заявившему: «Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца. И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку»? Убогий ворюга обуян желанием «разорвать его (Достоевского!) на куски». О, где ты, бумеранг Справедливости, Возмездия?!
…В основной, на мой взгляд, статье Сент-Экзюпери, не пускаясь в обсуждение, предоставляя каждому право понимать по-своему, просто выделяю то, на что хотелось бы обратить внимание.
«Преступление и наказание перед лицом советского правосудия
Первое, что сказал судья, едва началась наша беседа в его кабинете, – показалось мне и самой главной его мыслью:
«Не в том дело, чтобы наказывать, а в том, чтобы исправлять».
Говорил он так тихо, что я наклонился, чтобы расслышать, между тем его руки осторожно разминали невидимую глину. Глядя далеко поверх меня, он повторил:
«Надо исправлять».
Вот, подумал я, человек, не знающий гнева. Он не удостаивает себе подобных признанием того, что они действительно существуют. Люди для этого судьи – хороший материал для лепки, и как не чувствует он гнева, так не чувствует и нежности. Можно прозревать в глине свое будущее творение и любить его большой любовью, но нежность рождается только из уважения к личности. Нежность свивает гнездо из мелочей – забавных черточек лица, пустяшных причуд. Теряя друга, оплакиваешь, быть может, это его несовершенство.
Этот судья не позволяет себе судить. Он как врач, которого ничто не поражает. Он лечит, если может, а если не может, то, служа всему обществу, расстреливает. Приговоренный заикается, на его губах страдальческая гримаса; у него ревматизм, и от этого он так смиренно близок нам, – но все это не вызовет милосердия судьи.
И я догадываюсь уже, что за великим неуважением к отдельному человеку здесь стоит великое уважение к человеку вообще, длящемуся из века в век поверх отдельных человеческих жизней и созидающему великое. А виновный, думаю я, здесь больше ничего не значит.
Я понимаю теперь, почему русское законодательство, так часто карающее смертью, не предусматривает заключения больше чем на десять лет и допускает всяческие снижения этого срока. Если отступник может вернуться в лоно общества, он вернется и раньше. Зачем же продлевать наказание, если наказанный уже стал другим человеком? Ведь и с арабским вождем, признавшим наши законы, мы обращаемся как с равным. Так что само понятие наказания здесь, в СССР, потеряло смысл.
У нас говорят, что осужденный расплачивается за свой долг. И каждый год искупления – выплата по некоему незримому счету. Долг может оказаться неоплатным – и тогда осужденному отказывают в праве снова стать человеком. И пятидесятилетний каторжник все еще платит за двадцатилетнего мальчика, которого гнев однажды толкнул на убийство.
Судья продолжает, будто размышляя вслух:
«Если надо вызвать страх, если преступления против общества множатся и речь уже идет об эпидемии, – мы караем более сильно. Когда армия разлагается, мы расстреливаем для примера. И тот, кто двумя неделями раньше получил бы три года исправительных работ, расстается с жизнью за мелкий грабеж. Но мы остановили эпидемию, мы спасли людей. Если что и кажется нам аморальным – то не эта жестокость в случаях, когда общество в опасности, а заключение заключенного в рамки одного-единственного слова. Разве убийца является убийцей по своей природе, на всю жизнь, как негр – на всю жизнь негр? Убийца – всего лишь истерзанный человек».
Руки судьи всё лепят и лепят невидимую глину.
«Исправлять, исправлять, – говорит он. – Мы достигли на этом пути больших успехов».
Попробую встать на его точку зрения. Представляю себе гангстера или сутенера, их мир – со своими законами, своей моралью, своей жестокостью и самоотверженностью. Признаю: человеку, прошедшему такую школу, не стать деревенским пастухом. Он не сможет без приключений, без ночных засад. Без упражнения способностей, выработанных в нем его жизнью, – будь то решительность, смелость, быть может, талант вожака. Он будет чувствовать себя ущемленным, сколько ни тверди о преимуществах добродетели. Жизнь накладывает свой отпечаток. Проститутки тоже отмечены печатью своего ремесла и не слишком позволяют обратить себя в другую веру: они сжились с тоской изматывающего и горького ожидания, с ледяным и скорбным вкусом рассвета, с самим страхом своим, наконец, со свежим рогаликом – лучшим другом в пять утра, в час замиренья с полицией и всем этим непокорным, враждебным городом, в час, когда распутывается хитросплетенье ночных угроз. Кто знает вкус беды? Те и другие стали собой на войне, а потому их не прельстит мир. Тем более – мир, основанный на совести. Но вот перед нами чудо. Этих воров, сутенеров, убийц вытаскивают из каторжной тюрьмы, словно из гигантского бака, и отправляют под охраной нескольких ружей рыть канал от Белого моря до Балтийского. Вот и снова приключение для них, да еще какое!
Им предстоит, пахарям-исполинам, провести борозду от моря до моря, глубокую, как овраг, под стать морским кораблям. Возвести соборы стройплощадок и встретить земляные пласты, оползающие с откосов выемки, лесом мощных брусьев, трещащих, точно солома, под напором сил Земли. С приходом ночи они возвращаются в бараки под прицелом карабинов. И густая усталость разливается мертвой тишиной над этим народом, разбившим лагерь на самом переднем крае своего пути, лицом к еще не тронутым землям. И мало-помалу людей захватывает эта игра. Они так и живут бригадами, управляют ими свои инженеры и мастера (ведь в тюрьме оказываются и они). Во главе встают те из них, кто лучше умеет предъявить свой дар вожака.
– Да, в том, что касается основ правосудия, я согласен с вами, господин судья. Но нескончаемая борьба, постоянный надзор, внутренний паспорт, порабощение человека коллективом, – вот что кажется нам недопустимым.
И, однако, я начинаю понимать и это. Они требуют, чтобы люди не только подчинялись законам созданного здесь общества, но и жили ими. Они требуют, чтобы люди объединялись в единый социальный организм не только по видимости, но и всем сердцем. И только тогда они ослабят дисциплину. Один мой приятель рассказал мне прекрасную историю, она немного прояснит, в чем тут дело.
Опоздав на поезд в каком-то далеком маленьком городке, он устроился ближе к вечеру в зале ожидания местного вокзала, между узлов с пожитками, среди которых попадались неожиданные предметы, вроде самоваров; он подумал, что это вещи отъезжающих. Но наступила ночь, и один за другим в зал стали возвращаться хозяева всего этого скарба. Они шли неспеша, умиротворенные обыденностью происходящего. В лавочках по дороге они купили все необходимое и теперь собирались варить овощи. Воцарился дух доверия, как в старом семейном пансионе. Кто-то пел, кто-то вытирал нос ребенку. Мой приятель спросил у начальника вокзала:
– Что они тут делают?
– Ждут, – ответил тот.
– Чего ждут?
– Разрешения ехать.
– Ехать куда?
– Просто ехать, сесть на поезд.
Начальник вокзала не был этим удивлен. Они просто хотели ехать. Неважно куда. Чтобы исполнить свое предназначение. Чтобы открыть для себя новые звезды: эти, здешние, казались им траченными временем. Мой приятель сперва восхитился их терпением: два часа в этом зале ожидания представлялись ему уже невыносимыми, три дня свели бы его с ума. Но эти люди потихоньку пели и мирно склонялись над самоварами; и тогда он снова подошел к начальнику вокзала и спросил:
– А давно они ждут?
Начальник приподнял фуражку, почесал лоб и огласил плод своих подсчетов:
– Пожалуй, лет пять или шесть.
Потому что у многих русских – душа кочевника. Они не слишком привязаны к своему жилью, им не дает покоя древняя азиатская страсть к странствиям – караваном, под светом звезд. Это племя вечно устремляется на поиски: Бога, правды, будущего... А дом – привязывает к земле, и от него освобождаются легко, как нигде.
Как постигнуть это равнодушие, приехав из Франции, где маленький домик на краю поля, потихоньку прядущий тонкую шерстяную ниточку дыма, обладает таким могущественным притяжением? Где судебный исполнитель, выселяя вас, вторгается в самую плоть, разрывая тысячи незримых уз? Во Франции невозможно вообразить жителей Севера, заполонивших вокзалы и опьяненных зовом Прованса: на Севере любят свой родной туман. А здесь...
Здесь любят огромный мир. Здесь живут, быть может, не столько в доме, сколько в мечте. Нужно приучить этих людей к земле. Нужно приучить их к земному. И власть борется с этими вечными странниками. С внутренним зовом тех, кто заметил звезду. Нужно не дать им пуститься в странствия – к северу, к югу, по воле незримых приливов и отливов. Нужно не дать им пуститься в странствия вновь, к какому-то новому общественному строю – ведь Революция уже свершилась. Не от звезд ли занимаются пожары в этой стране?
И тогда строят дома, чтобы приманить кочевников. Не сдают жилье, а продают его. Вводят внутренний паспорт. А тех, кто поднимает глаза к небу с его опасными знаками, отправляют в Сибирь, где надо еще выжить зимой в 60 градусов мороза.
Так, может быть, создают нового человека – стойкого, влюбленного в свой завод и коллектив, как садовник во Франции влюблен в свой сад» [10].
Обращаю внимание на замечание переводчика, Дмитрия Кузьмина: «"Преступление и наказание" впервые появилось по-русски в 1996 г. в переводе Е. и Т. Кушнер, имеющем мало общего с подлинником» [8]. Не нашла перевода Кушнеров, но вот Н.Д. Стихова своеобразно переводит слова Сент-Экзюпери о неуважении к отдельному человеку и уважении «к человеку вообще». Стоит сравнить.
У Н.Д. Стиховой Сент-Экзюпери замечает: «Во всем этом я вижу большой недостаток уважения к отдельному человеку, но большое уважение к человеку определенного вида, который увековечивает себя в отдельных личностях и чье величие должно быть подделано» [9:102]. С ума сойти! – как понять?!.
И как не вспомнить? – «Самое же главное состоит в том, что наша любовь к ближнему, истолкованная превратно, обращалась против самой себя. Основанная исключительно на жалости, она запретила бы всякое воспитующее наказание. Подлинная Любовь к ближнему, будучи служением Человеку, а не отдельной личности, повелевала нам бороться с личностью, чтобы возвеличить в ней Человека» [11].
Не спешу соглашаться и с правотой «прекрасной истории» «приятеля». Немыслимо, чтобы в СССР в 30-е годы «пять-шесть лет» группа русских людей могла проживать на вокзале, ожидая разрешения «просто ехать» куда-нибудь! Может быть, то были цыгане?..
И невольно вспомнился замечательный, любимый, с грустинкой ностальгии, но какой светлый рассказ Надежды Тэффи «Воля»! С эпиграфом из новгородской песни. Очень рекомендую! Немного из него:
«…Свобода законна.
Воля ни с чем не считается.
Свобода есть гражданское состояние человека.
Воля – чувство.
Мы, русские, дети старой России, рождались с этим чувством воли.
Крестьянские дети, дети богатых буржуазных семей и интеллигентной среды, независимо от жизни и воспитания, понимали и чувствовали призыв воли.
На этот голос откликались тысячи бродяг, каких ни в какой другой стране не увидишь. И не потому не увидишь, что, мол, в других странах порядок строже и жизнь обеспеченнее, так что нет ни возможности, ни смысла бросить родное гнездо. У нас к бродягам тоже относились строго, арестовывали, приговаривали к наказанию, водворяли на место жительства. И не всем, покинувшим свой дом, жилось в этом доме плохо. Так что причина лежит не здесь.
В чем же она?
Любовь к путешествиям, что ли?
Купите такому бродяге билет, отправьте его с деньгами и комфортом в чудесное русское место, на Кавказ, в Крым, так он выпрыгнет из вагона где-нибудь в Курске, деньги пропьет и пойдет пешком в Архангельск. Зачем?
– Да там, говорят, деготь дешево продают.
– А на что тебе деготь?
– Да, так, к слову пришлось.
Дело не в дегте, а в том, что надо идти. Идти, куда глаза глядят.
Вот она, цель русской души.
Куда глаза глядят.
Как в сказке – пойди туда, не знаю куда.
И ходят-ходят по всей России, по дорогам, по тропочкам, прямо по целине, вдоль, поперек, старые, молодые» [12:460-461].
«…До последнего дня были в России странники. Ходили по монастырям, и не всегда вело их религиозное чувство. Все дело было в том, чтобы идти. Их "тянет", как тянет весной перелетных птиц. Тяга. Непонятная сила. Мы, русские, не так оторваны от природы, как европейцы, культура лежит на нас легким слоем, и природе пробиться через этот слой проще и легче. Весной, когда голоса проснувшейся земли звучат громче и зовут громче на волю, – голоса эти уводят. Как дудочка средневекового заклинателя уводила из города мышей.
Я помню, как мой двоюродный брат, пятнадцатилетний кадет, тихий мальчик, послушный и хороший ученик, два раза убегал из корпуса, пробирался далеко в северные леса и, когда его разыскивали и возвращали домой, он сам не мог объяснить своего поступка. И каждый раз это было ранней весной.
– Почему ты ушел? – спрашивали мы.
Он застенчиво улыбался.
– Сам не знаю. Так. Потянуло.
Потом, будучи уже взрослым, он вспоминал об этой полосе своей жизни с каким-то умиленным удивлением. Он не мог объяснить и сам не понимал, что за сила тянула его и уводила.
Он говорил, что ясно представлял себе отчаяние матери и жалел ее до слез, и представлял себе, какой скандал произвело его бегство в корпусе. Но все это было как в тумане. Та, настоящая жизнь была, как сон. А эта, «чудесная», стала жизнью реальной. И даже страшно, как мог столько лет – целых пятнадцать! – жить так неестественно, тяжело и скучно.
Но думал он мало, больше чувствовал. Чувствовал волю.
– Бредешь без дороги по глухому лесу. Только сосны да небо – один в целом свете. И вдруг заорешь диким голосом изо всех сил, изойдешь в этом крике такой первобытной радостью, что потом долго только дрожишь и смеешься.
И еще рассказывал:
– Удалось видеть, как медведь наслаждался музыкой. Лежал медведь на спине около большущего дерева, сломанного бурей. Дерево было старое, расщепилось и торчало в разломе лучинами. Вот медведь вытянет передние лапы, дернет за эти лучины, они загудят, затрещат, защелкают, и медведь заурчит, занежится, ему, значит, эта музыка нравится. Опять дернет и наслаждается. Никогда я этой картины не забуду. А ночь северная, белая ночь. На севере она, между прочим, не такая бледная, как, например, в Петербурге. На севере она розовая, потому что там заря никогда не сходит с неба. Вечерняя догорает, и тут же рядом, прежде чем она потухнет, загорается рассветная. От нее в лесу розовый дым, и в этом розовом дыму – представляете себе картину: медведь музицирует, а из кустов на него смотрит мальчишка и чуть не плачет – а может быть, и плачет – от любви и восторга. Ну, разве это забудешь!» [12:462-463].
Истосковавшись в эмиграции, в Париже, Надежда Тэффи завершает:
«…Теперь часто слышишь:
– Эх, побывать бы в России. Хоть денек. Пойти бы в лес – он ведь тот же остался. Поплутать там, подышать на вольной волюшке.
И я тоже вспоминаю. Всегда весной. Вспоминаю белую ночь. Самое глухое время – часа два. Светло, розовеет небо.
Стою на террасе. Там, внизу, за цветником, река. Слышно, как звякает глухой колокольчик и покрикивает мальчишка-погонщик. Это тянут бечевой баржу-беляну далеко, к Волге.
Усталые, бессонные глаза щурятся от розового света, и томно замирает сердце.
А там, за рекой, кто-то, захлебываясь от восторга, орет во все горло дикую, бестолковую, счастливую песню.
Жил мальчик на воле,
На воле, мальчик, на своей!
И кажну мелку пташку
На лету мальчик стрелял,
И кажну красну девицу
Навстречу мальчик целовал.
И потом припев, истошный, надрывно радостный, с каким-то прямо собачьим визгом, потому что уж слишком из души:
Вольно, мальчик, на воле,
На воле, мальчик, на своей!
И я, сама не зная как, поднимаю руки и машу заре и дикой песне, и смеюсь, и кричу:
– Воль-но-о-о!» [12:464-465].
И – словно о Ваших строчках – любимый нами Ф.М. Достоевский: «Тип этот верный и схвачен безошибочно, тип постоянный и надолго у нас, в нашей Русской земле, поселившийся. Эти русские бездомные скитальцы продолжают и до сих пор свое скитальчество и еще долго, кажется, не исчезнут. И если они не ходят уже в наше время в цыганские таборы искать у цыган в их диком своеобразном быте своих мировых идеалов и успокоения на лоне природы от сбивчивой и нелепой жизни нашего русского – интеллигентного общества, то все равно ударяются в социализм, которого еще не было при Алеко, ходят с новою верой на другую ниву и работают на ней ревностно, веруя, как и Алеко, что достигнут в своем фантастическом делании целей своих и счастья не только для себя самого, но и всемирного. Ибо русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастие, чтоб успокоиться: дешевле он не примирится…» [13:443-444].
А теперь вот нас всех, скопом, заставляют полюбить не «наше», а – «моё!», не гнушаясь способами приобретения…
Пишут: «Очерк "Преступление и наказание перед лицом советского правосудия" стал одним из первых произведений писателей Запада, в котором делалась попытка осмыслить сталинизм» [14].
Наверное… Стоит вспомнить и понравившуюся Вам, поэт, притчу, рассказанную князем Александром Макинским, «белым русским эмигрантом, обосновавшимся в Париже вместе с родителями». Куртис Кейт пишет: «Такие события, как убийство Кирова в Ленинграде (в предыдущем декабре) или ожесточенная борьба, происходившая внутри партии между Каменевым, Зиновьевым, Бухариным и их последователями, с одной стороны, и Сталиным и его приверженцами – с другой, как-то прошли мимо него или вообще не сумели заинтересовать этого человека. Запутанность советской политики, и это стало ясно, интриговала его гораздо меньше, чем затруднительное положение российских граждан, <…> его больше всего заботило, как ему вести себя с советскими людьми, встреченными на улице, и он явно тревожился по этому поводу.
– Позвольте мне рассказать вам одну историю, – предложил Макинский, – которая сможет ободрить вас: все не так уж плохо, как кажется с первого взгляда. Эта история, если хотите, русская версия легенды о Фаусте… Не знаю, слышали ли вы ее?
Сент-Экзюпери отрицательно покачал головой.
– Итак, жил когда-то человек, мы назовем его Иван Иванович, в отчаянии решивший продать душу дьяволу. И вот он написал тому письмо и через несколько дней получил ответ. Дьявол ждал его в такой-то час такой-то ночи на Лысой горе. Как вы знаете, в русских сказках всегда где-то рядом существует Лысая гора. Так или иначе, Иван Иванович заторопился прямо к тому дикому месту, но не нашел там никаких следов дьявола. Он уже отчаялся, как заметил бородатого старца, молча примостившегося на бревне. Меньше всего он ожидал бы встретить этого святого человека такой дикой ночью и, наконец, набравшись храбрости, подошел к старцу и спросил:
– Отец, не видел ли ты здесь кого-нибудь?
– Нет, – ответил святой человек. – А разве ты кого-нибудь ждешь здесь?
– Да, жду.
– И кого же?
Иван Иванович смущенно молчал, не зная, как ответить старцу.
– Не дьявола ли, случайно? – поинтересовался почтенный старец.
– Ну да, – поразился Иван Иванович. – Но как ты догадался, отец?
– Поскольку я и есть дьявол, – спокойно объяснил старец.
Макинский сделал паузу, довольный любопытным блеском в темных глазах Сент-Экзюпери.
– Почему ты так удивился? – спросил старец у Ивана Ивановича.
– Видите ли… Потому что… Ну, если честно, я ожидал, что дьявол выглядит совсем по-другому.
– А разве ты не понимаешь, – воскликнул старец, – что меня всегда описывают мои враги?
Сент-Эксу, очевидно, очень понравилась эта странная притча…» [9:99].
Не могла не понравиться. И сегодня, когда встречаюсь с публикациями невежественных, но яростных, захлебывающихся от злобы антисталинистов, вспоминаю эту притчу…
Как и свидетельство: «Это своеобразная власть. В один прекрасный день Сталин издал указ о том, что порядочный человек должен следить за своим внешним видом и что небритость – признак расхлябанности. Назавтра же мастера на заводах, заведующие отделами в магазинах, профессора в институтах не допускали к работе небритых. <…> Я не видел на улицах Москвы ни одного милиционера, ни одного солдата, продавца напитков, просто прохожего, который был бы небрит». И – озорное, шутливое «предвидение»: «…вполне можно вообразить себе, как однажды Сталин из недр Кремля объявит, что уважающий себя пролетарий должен носить вечерний костюм. Россия в этот день будет ужинать в смокингах» [15].
Эх, как же не достает нам, Сент-Экс, уважаемого, любимого – а для негодяев страшного! – Вождя – Зодчего, Воителя и Ваятеля!..
«Меня заботит одно: общее дело…»
…Позвольте, дорогой, напомнить взыскующим Истины и Ваше слово о… благодарности. И – благородстве, немыслимом без врожденных или нелегко, но благоприобретенных чувств Ответственности, Долга, наконец, – Жертвы.
Немного – из труда, о коем сказано: «Я обмениваю себя на него», т.е. – свою жизнь, на жизнь заветного труда – «Цитадели»:
«Не получая, а отдавая, обретаешь благородство»; «Облагораживает творчество; «Облагораживает взыскательность, а не сытость» [16].
« – Расплоди тараканов, – сказал отец, – и у тараканов появятся права. Права, очевидные для всех. Набегут певцы, которые будут воспевать их. Они придут к тебе и будут петь о великой скорби тараканов, обречённых на гибель.
Быть справедливым… – продолжал отец, – но сначала ты должен решить, какая справедливость тебе ближе: Божественная или человеческая? Язвы или здоровой кожи? И почему я должен прислушиваться к голосам, защищающим гниль? <…>
Своим милосердием они помогают гниению, – добавил отец. – А что делать, если мне по душе здоровье?
Если тебе спасут жизнь, – продолжал отец, – не благодари. Не преувеличивай собственной благодарности. Если твой спаситель ждёт её от тебя, он – низок. Неужели он полагает, что оказал услугу тебе? Нет, Господу, если ты хоть чего-то стоишь. А если ты изнемогаешь от благодарности, значит, у тебя нет гордости и нет скромности. В спасении твоей жизни значимо не твоё маленькое везенье, а дело, которому ты служишь и которое зависит и от тебя тоже. Ты и твой спаситель трудились над одним, так за что же тебе благодарить его? Его вознаградил собственный труд: он сумел спасти тебя. Это я и называю сотрудничеством в общем деле.
У тебя нет гордости, если ты идёшь на поводу низменных чувств твоего спасителя. Потакая его мелочному самолюбию, ты продаёшься ему в рабство. Будь он благороден, он не нуждался бы в твоей благодарности.
Меня заботит одно: общее дело, где каждый в помощь благодаря другому. <…>
Пища необходима, но она куда опаснее голода. <…>
В сотрудничестве – милосердие моего царства.» [16].
…Вспомнились строки Русских поэтов-женщин. О женщинах немало у Вас, не буду отвлекаться, но – главное: «Вы делаете эту планету чуть более обитаемой, – в письме С… – Это ведь я так собираю себе приемную семью – из тех, кто меня никогда не обманывал...» [2]. И – «Но я сам должен одарить совершенством любимую, пусть даже она далека от совершенства. Ибо я не живу вещами, я живу смыслом вещей» [17].
Прекрасная, но и колючая – с шипами! – Роза в Маленьком принце», конечно же, олицетворение женственности. И не только – Консуэло… Непросто, но надо понять: « – Знаешь... моя роза... я за нее в ответе. А она такая слабая! И такая простодушная. У нее только и есть что четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира» [18:409].
О, не случайно Вы близки, с Вами перекликаются – аукаются! – Русские женщины-поэты. О Марине Цветаевой пишет её тезка Марина Ломовская: «Книга "Земля людей" вышла в Париже в 1938 году. 25 мая 1939 года – совсем накануне отъезда Цветаевой из Франции – получила Большую премию Французской академии. Про последнее событие в свой последний парижский день Цветаева записала: "Это было 12-го июня 1939 г., в понед<ельник>, в 7 ч. 15 мин. Последнее, что я сдел<ала> – купила –Terre des Hommes (чудом! сама увидела, вопр<еки> продавщице, которая сказала, что – нет)…" Успела купить и оценить. Самая знаменитая книга Экзюпери и самая издаваемая в мире французская книга, переведенная на 220 языков, "Маленький принц", была написана в Нью-Йорке в 1942 году, год спустя издана там же в переводе на английский, и только в 1946 году вышла в свет в "Галлимаре" на французском. Цветаевой, да и самого Экзюпери, погибшего 31 июля 1944 года, уже не было на этой Земле людей. Антуан де Сент-Экзюпери и Марина Ивановна Цветаева были современниками, и они, не сговариваясь, не будучи знакомы, думали над одним и говорили одно: о невозвратности незабвенного детства, о забывчивости и непонятливости взрослых, о зоркости одного лишь сердца, о том, чем была для них елка в сочельник, что "счетом ложек создателю не воздашь", о жажде, способной вызвать колодец в пустыне, о тайнах старых домов, об ожоге радости среди несчастий, о звездах и о розах, о "красоте, ненужной в семье", о необходимости смотреть на звездное небо, идти "вслед садящемуся солнцу"… Оба совершали полеты и видели Землю с высоты – она "под веками", в снах, в стихах, он – наяву. Удивительно и другое – печальное – совпадение: как неизвестна затерявшаяся на елабужском кладбище могила Цветаевой, так и у Сент-Экзюпери нет могилы, и только спустя десятилетия после его смерти можно лишь сказать, в какой части Средиземного моря он погиб» [19].
Вспоминает и Вячеслав Недошивин о возвращении Марины Цветаевой «в 39-м из эмиграции на рефрижераторе "Мария Ульянова"»: «Она и Мур были, кажется, единственными русскими пассажирами на том судне. Зато все оно было забито испанскими детьми – их, осиротевших, вывозили в СССР из разрушенного войной отечества». И Марина «…лишь с закатами поднималась на палубу: поклониться уплывавшей Дании, потом Швеции и послать привет и Андерсену, и Сельме Лагерлёф. Выходила, чтобы вновь погрузиться в Экзюпери. "Надежды больше нет, – читала у него. – Уносит меня невольничий корабль, плыву под звездами и остановиться не в моей власти..." А когда слева по борту встал Кронштадт, а впереди поднялся из воды купол Исаакия, добралась до последних фраз книги». До слов: «От поколения к поколению передается жизнь – медленно, как растет дерево. Из расплавленной лавы, из чудом зародившейся клетки вышли мы – люди – и поднимались все выше, ступень за ступенью, и вот мы пишем кантаты и измеряем созвездия...»
«Все у Экзюпери было про нее: от музыки и деревьев до звезд. И все – в прошлом…» [20].
Сегодня, в нынешней цветущей подлости, торжестве рыночного «купи-продай» вспоминаю Ваше: «Справедливость в распределении материальных благ должно обеспечивать Общество, и она не может зависеть от каприза того или иного лица. Достоинство личности не допускает, чтобы она оказалась в зависимости от другой личности из-за ее щедрот. Было бы нелепо, если бы имущие, кроме обладания богатством, требовали еще и благодарности неимущих» [11]. И – Маринино:
* Человек дает мне хлеб. Что первое? Отдарить. Отдарить, чтобы не благодарить. Благодарность: дар себя за благо, то есть: платная любовь.
Я слишком чту людей, чтобы оскорблять их платной любовью.
* Души благодарны, но души благодарны исключительно за души. Спасибо, что ты есть. Все остальное – от меня к человеку и от человека ко мне – оскорбление.
* Хлеб нищему – восстановление прав. Если бы мы давали, кому мы хотим, мы бы были последние негодяи. Мы даем тому, кто хочет.
* Брать – стыд, нет, давать – стыд. У берущего, раз берет, явно нет; у дающего, раз дает, явно есть. И вот эта очная ставка есть с нет…
Давать нужно бы на коленях, как нищие просят.
* Я могу любоваться только рукой, отдающей последнее, следовательно: я никогда не могу быть благодарной богатым.
* Бедный, когда дает, говорит: «Прости за малость». Смущение бедного от «больше не могу». Богатый, когда дает, ничего не говорит. Смущение богатого от «больше не хочу».
* Дать, это настолько легче, чем брать – и настолько легче, чем быть. Богатые откупаются. О, богатые безумно боятся – не Революции, так Страшного Суда. Я знаю мать, покупающую молоко чужому (больному!) ребенку только для того, чтобы не погиб ее собственный (здоровый). Богатая мать, спасая чужого ребенка от смерти (достоверной), только выкупает своего у смерти возможной. («Умолить судьбу!»)
Я смотрю в исток поступка, в умысел его. Это молоко ей, богатой матери, на Страшном Суде потечет смолой. [20].
Да, с Господом не поторгуешься…
Отчаянной болью, тем паче, в дни изуродованного 75-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне звучат стихи Татьяны Глушковой:
Третий Рим
В нашем Третьем Риме
(а Четвертому –
кто не знает? –
на земле не бывать!)
по воскресеньям
добрые нэпманы от демократии
кормят бесплатным обедом
нищих
ветеранов войны.
Той самой,
доисторической,
которую звали
Великой
Отечественной
войной,
поскольку было Отечество
и у живых,
и у мертвых.
Если подумать об этом –
об обеде из трех блюд,
с теплым мутным компотом
из сушеных,
уже безымянных
фруктов;
если подумать
о нищих спасителях Родины,
спешащих,
старчески волочащих
полвека тому
простреленные ноги, –
чтобы поспеть
к часу благодеянья;
если подумать о том,
что, уходя
восвояси –
есть эти норы-свояси
в катакомбах-руинах Рима? –
что, уходя,
они – Господи, слышишь ли это? –
благодарят
кормильцев, –
то уже ничего не рифмуется,
ничего не звучит
(даже пыльного марша
громовых духовых
не слыхать),
потому что смолкают музы,
когда умолкают
пушки.
Вместо заключения
…Заканчиваю свое «письмо от заложника» афоризмами всего-то первых 12-ти главок «Цитадели», призывая, испрашивая почитать её, задуматься и… принять.
* Смерть звезды на пути каравана губит его вернее, чем вражеская засада.
* Своему пути подчиняется караван, направление – вот для него опорный камень на невидимом склоне.
* Мучается и страшится стадо, укрытое в хлеве…
*Усопший, о котором помнят, живее и могущественнее живущего.
* Человек не скот на откорме, любовь для него важнее пользы.
* Но человек жив, пока сердце помнит запреты.
* Слишком много покоя окажется у того, кто будет искать его посреди бушующего моря.
* Страшно, когда опасными для тебя становятся собственные стены.
* Любимый цветок – это прежде всего отказ от всех остальных цветов.
* Тот, кто не тратит себя, становится пустым местом.
* Горюют всегда об одном – о времени, которое ушло, ничего по себе не оставив, о даром ушедших днях.
* Не бывает счастливых без рабочего пота и творческих мук.
* Унижает тот, кто низок сам...
* Полученное укрепляет тело, душу питает отданное.
* Человек – это тот, кто творит.
* Сотворчество превращает людей в братьев.
* Любой неудачный шаг помогает удачному, а удача ведёт к цели и того, кто промахнулся, они идут к ней рука об руку.
* Нашедший Бога находит Его для всех.
* Боязнь чёрной работы и грязной земли рождает снобов.
* Безысходное рабство там, где толпе дано право уничтожать человека.
* Тот, в ком умерло царство, похож на разлюбившего. [16].
О, да не умрет в нас наше Царство Любви и Воли! Труда и Братства человеческого, истинной Свободы!
Ау, Сент-Экс! Помогите нам!
…Господь да не осудит меня за зов: Вы посланы – Им!..
21-26 июня 2020, Одесса
Примечания
- Ходасевич Владислав. Колеблемый треножник. // http://vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/LITRA/TRIPOD.HTM.
- Экзюпери. Письмо С… // http://www.bim-bad.ru/biblioteka/article_full.php?aid=1899&binn_rubrik_pl_articles=121
- Владимирова Людмила. «Человек – всего лишь узел отношений» // http://russmir.info/kul/6641-chelovek-vsego-lish-uzel-otnosheniy.html
- Владимирова Людмила. «Ради чего стоит жить». // Коммерсант Юга. 30 июня - 7 июля 2000 г. – № 26(413). – С. 7.
- Сент-Экзюпери Антуан де Планета людей. // Антуан де Сент-Экзюпери. Планета людей. – Кишинев: Издательство «Картя молдовеняскэ», 1974. – С. 140-237.
- Владимирова Людмила. «Нас утро встречает прохладой…»
- Сент-Экзюпери Антуан де Письмо к заложнику. // Антуан де Сент-Экзюпери. Планета людей. – Кишинев: Издательство «Картя молдовеняскэ», 1974. – С. 340-353.
- Кузьмин Дмитрий. Примечание к статье: Антуан де Сент-Экзюпери. Преступление и наказание перед лицом советского правосудия // http://old.guelman.ru/slava/writers/kuzmin_per.htm
- Кейт Куртис. Антуан Де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой. // http://loveread.ec/read_book.php?id=68643&p= (16, 102, 99)
- Сент-Экзюпери Антуан де ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ перед лицом советского правосудия // http://old.guelman.ru/slava/writers/kuzmin_per.htm
- Сент-Экзюпери Антуан де Военный летчик. // Антуан де Сент-Экзюпери. Планета людей. – Кишинев: Издательство «Картя молдовеняскэ», 1974. – С. 239-338.
- Тэффи Надежда. Воля. // Аркадий Аверченко, Тэффи. Рассказы. – М.: «Молодая гвардия», 1990. – С. 459-465.
- Достоевский Ф.М. Пушкин. // Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 10 томах. – Т.10. – М.: Гос. изд-во художественной лит-ры, 1958. – С. 442-459.
- Сент-Экзюпери, Антуан де // https://ru.wikipedia.org/wiki/Сент-Экзюпери,_Антуан_де
- Кузьмин Дмитрий. Сент-Экзюпери в России. // https://magazines.gorky.media/ural/2002/6/sent-ekzyuperi-v-rossii.html
- Сент-Экзюпери Антуан де Цитадель // http://lib.ru/EKZUPERY/citadel.txt_with-big-pictures.html (1-11)
- Сент-Экзюпери Антуан де О женщинах. // https://www.facebook.com/268067956890196/posts/842802736083379/
- Сент-Экзюпери Антуан де Маленький прннц. // Антуан де Сент-Экзюпери. Планета людей. – Кишинев: Издательство «Картя молдовеняскэ», 1974. – С. 354-410.
- Ломовская Марина. Любовь всегда найдет. // https://magazines.gorky.media/novyi_mi/2012/10/lyubov-vsegda-najdet.html
- Недошивин Вячеслав. Цветаева и пустота. // http://izbrannoe.com/news/lyudi/tsvetaeva-i-pustota/
- Цветаева Марина. О благодарности. // Марина Цветаева. – За всех – противу всех! – М.: Высшая школа, 1992. – С. 94-98.