На фото: ЛИТОВЧЕНКО Алексей Потапович (1938-1992)

Алексей Потапович Литовченко родился в 1938 году в Казахстане, а именно в Кустанайской области, Комсомольском районе. Его родители были переселенцы с Украины.

Начальную школу он окончил в Магнае, а потом пришлось учиться в интернате в городе Троицке. Он без слез не мог вспоминать свое детство, в интернате над ним издевались ребята, которые были постарше его. Учился хорошо, но трудно давался русский язык, т.к. разговаривал по-украински, жил среди казахов, а учился в русской школе. Из интерната он всегда рвался домой к маме. Хотя он жил в землянке, роднее угла у него не было. Ездил на поездах. У него не всегда были деньги на билет, поэтому он иногда ездил на крыше.

Однажды он ехал на крыше в 30-градусный мороз. Он уже уснул и проехал свою станцию, но на следующей станции при остановке вагон заюзил, и он упал на перрон. Знакомый обходчик узнал его, принес домой, вместе с женой начал растирать, дали водки выпить (ему было 11-12 лет). Дома про этот случай ничего не рассказал, не хотел расстраивать родителей. И только спустя несколько лет они узнали, что с ним произошло.

Еще один случай. Тоже в поезде пристали ребята постарше, требовали денег. У него было три рубля (мать на учебники дала), но он не отдал их и спрыгнул на полном ходу с поезда. Чудом остался жив.

У его мамы тоже судьба выдалась тяжёлая. Родители рано умерли, детей осталось много. Старшему брату было 14 лет, самому маленькому – 9. Мама уже работала в няньках, в поле, а старший брат Иван никого не отдал никому, сам всех вырастил. Мама вышла замуж очень рано, за Макара Пахаева – у него было много детей, почти все умерли, остались два сына: Александр (1925 года рождения) и Василий (1927 года рождения). Саша в 19 лет погиб на войне (в 1944 году), а Василий и сейчас живёт в Москве – генерал-майор МВД.

Где-то в 1935 году Прасковья Семеновна (так звали маму) после смерти мужа вышла замуж за Потапа Трофимовича, у которого было шестеро детей, четверо были уже взрослыми, а двое – маленькими. Всех она вырастила. А в 1938 году у них родился совместный сын Лёня. Когда получал паспорт, записали Алексей.

Рос он смышленым, умным, уже тогда был деловой. Мог наладить велосипед (в шесть-семь лет), помогал по хозяйству, пас скотину, косил сено. Все удивлялись, что он всё умеет: какой-то самородок.

В 15 лет Алексей приехал в Магнитогорск, поступил в индустриальный техникум. Учился хорошо, но русский его подвел, его лишили стипендии, а без нее ему не на что было жить. Он поступил в ФЗО. После учёбы устроился в 1-й листопрокатный цех ММК машинистом электрокрана. Он продолжил учёбу в школе рабочей молодёжи. Его избрали комсоргом цеха.

В это время я его и встретила. В 1957 году 7 марта во Дворце металлургов был вечер, посвящённый женскому дню. Помню, заиграл духовой оркестр, объявили дамский вальс. Я увидела парня, стоящего ко мне спиной. Ещё не видя его лица, я направилась к нему – меня потянуло к нему, как магнитом. Я подошла, взяла за рукав пиджака, пригласила танцевать. С тех пор мы с ним не расставались.

Через много лет я его спросила: помнит ли он, как мы с ним познакомились? Он ответил: «А как же? Ты же мне чуть рукав не оторвала». Его никогда не покидало чувство юмора.

Потом, в декабре 1958 года, его забрали в армию. Там он вступил в партию. Все два с половиной года службы он готовился в институт. В 1961 году поступил в Магнитогорский горно-металлургический. Учился хорошо, получал повышенную стипендию, но всё хотел перейти на вечернее отделение, потому что у нас уже была семья (только что родился сын). Я к тому времени окончила медицинское училище, работала фельдшером в мартеновском цехе и как могла поддерживала его, чтобы он окончил дневное отделение.

На четвертом курсе он досрочно сдал экзамены и поехал в Магнай, чтобы помочь родителям (они уже были пожилые – маме было 67 лет, отцу – 70). Мама переходила линию, и её сшибло поездом почти на глазах у сына. Он очень тяжело переживал эту трагедию. Тогда, наверное, и появились первые рубцы на сердце (он очень любил свою маму). Она была неграмотная, но очень мудрая и умная женщина. Через четыре года, в 1969 году, умер отец. Новая рана в душе.

Когда Алексей окончил институт (в 1966-м), у него был свободный диплом. Его сначала не брали на работу, инженеры, мол, не нужны. А потом случайно устроился в 3-й листопрокатный цех. Был мастером, секретарём парторганизации, заместителем начальника цеха. Руководители комбината, видя его организаторские способности, назначили его главным прокатчиком.

Потом его выбрали секретарем парткома комбината. Его очень уважали, прислушивались, считались с ним. Тогда же предлагали посты в Москве, но он отказывался. Будучи секретарем парткома, он немало сделал для ММК.

Помню, 1 февраля 1982 года отмечали 50-летие комбината. Он так организовал этот праздник, что все ахнули. Вся сцена до потолка была в живых цветах, каждому приглашенному вручали букет цветов (на комбинате было своё подсобное хозяйство). Приехало много руководителей, в т.ч. секретарь ЦК КПСС Долгих, немало известных артистов. Когда сказали, что пришлют приветствие от Брежнева, он предложил лучше наградить комбинат очередным орденом – так и сделали.

В 1983 году он был уже заместителем директора ММК по капитальному строительству. На этом посту он тоже немало сделал. Особенно запомнился мне ледовый манеж (где сейчас играет «Металлург»), это под его руководством построили его. Сейчас этот манеж носит имя И.Х. Рамазана.

Отличительная черта характера Алексея Потаповича была – чрезвычайная скромность. Он не любил афишировать свою работу. Сейчас многие руководители не столько сделают, сколько об этом говорят, показывают, что они сделали, сами себя хвалят – вот этого он не любил делать. Он просто честно работал, а люди замечали это.

До 1984 года его дважды вызывали в обком партии и предлагали занять место директора Челябинского металлургического комбината. Он отказывался, мол, 30 лет на Магнитке и вдруг – ЧМК. В декабре в третий раз вызвали и заставили принять комбинат. Он уже не смог отказаться. И 10 декабря 1984 года приступил к новой работе в Челябинске. За четыре года его руководства ЧМК вышел в передовые (когда приехал, комбинат почти не работал). Я мало вникала в его производственные дела, но некоторые моменты помню. Чего стоила реконструкция блюминга 1300! Всё было просчитано, в кратчайшие сроки (на двое суток раньше графика!) был капитально отремонтирован и пущен обновленный стан. Он тогда, помню, по 19 часов в сутки работал, спал на комбинате (на кожаном диване), меня с сыном отправил на Увильды.

И вот настал 1988 год. По-моему, в ноябре его вызвал Горбачёв и сказал, чтобы он принимал обком. Так и сказал: «Бери обком!» Алексей Потапович пытался отказаться, но Горбачёв был неумолим: «Совесть у тебя есть или нет?» Ему так хотелось ответить: «У меня-то она есть, а вот у тебя она есть или нет?»

А потом Горбачёв предал его, как и всех других соратников по партии.

С 1991 года Алексей Потапович пережил столько унижений, что ни в каком дурном сне не приснится. До этого он всегда был нужен, а потом вдруг стал никому не нужен. Как он мог всё это пережить? Да никак: лопнуло сердце и мозг.

Соловьёв (глава областной организации) приказал, чтобы никто не брал его на работу. Это потом мы узнали почему, куда ни ткнётся, везде ему следовал отказ. Алексей Потапович решил пойти к нему. Как-то вечером он мне признался: «Знаешь, я сегодня унизился перед Соловьёвым. Я спросил его: «Вам еще такие дураки, как я, нужны?» На это он ответил: «Если вас сейчас кто-нибудь возьмёт на работу, произойдет политический взрыв в области». Алексей Потапович сказал ему в ответ: «А не социальный ли взрыв может произойти?» Об этом .., который мизинца моего мужа не стоит, я не хочу вспоминать. Если Бог есть, он его покарает.

На похоронах мужа мне говорили, что это политическое убийство. Да, я с этим согласна: его убили.

Я помню, как муж сидел в кресле в своей комнате и рассматривал старую шапку. Когда я поинтересовалась, что делает, он ответил, что собирается на трубопрокатный завод, вроде берут главным инженером, а там придётся ходить по цехам, шапка пригодится. Там тоже был отказ, хотя уже звонили из администрации президента (Петров), чтобы Литовченко не препятствовали в трудоустройстве, но всё было бесполезно. Его даже Максутов, который был у него главным инженером на ЧМК, не взял в 6-й цех (только что пущенный). Он согласен был на любую должность, только бы ходить на работу.

Алексей Потапович никогда не брал меня с собой в Москву на съезды народных депутатов, а в апреле 1992 года предложил поехать с ним на VI съезд (наверное, потому, что чувствовал себя плохо – это за три-четыре недели до смерти). В Москве он повёл меня на экскурсию по Кремлю, завёл меня в зал заседаний, показал кнопки, которые нажимают при голосовании. Все залы показал, только был закрыт Екатерининский.

Мы жили в гостинице «Россия». Он приходил с заседаний всегда какой-то подавленный. Потом выяснилось, что он хотел выступить по каким-то вопросам, а ему не давали слова – очередь не доходила. Выступали одни и те же. Дерьмократы заняли микрофоны, а потом и радио, и телевидение, и газеты. Я сейчас читаю только «Советскую Россию», потому что мы с ним ее читали.

Не дождавшись, когда закончится съезд, мы уехали домой. Несколько раз съездили в сад. Чувствовал он себя неважно. 4 мая сделал мне грядки под огурцы (он уже совсем не мог работать), и мы поехали домой.

Дома почему-то решил сказать мне, что я у него была одна в жизни и чтоб я об этом знала (я и так знала).

Он много что говорил личного: «Мало уделял детям и мне внимания, не помогал по дому». Я сама хорошо справлялась с домашними делами, успокаивала его, что мне не нужна его помощь, лишь бы он был здоров. Он не хотел обращаться к врачам, и мне не разрешал вызывать их.

6 мая ему совсем стало плохо. Это произошло в обеденный перерыв. У него тогда не было служебной машины, и он попросил бывшего своего водителя Сашу Серебрянникова съездить в хозяйственный магазин за духовкой. Мы строили дом в саду, договорились с печником, а духовку нигде не могли купить. И вот они поехали на Центральный рынок. Он зашёл в магазин, а из него вышел с трудом (на автопилоте). Саша увидел, что Алексей Потапович как-то странно идет к машине (он уже был частично парализован). Все-таки он дошел до машины, даже немного мимо прошел. Тогда Саша помог ему сесть в машину и привез его к дому.

Со мной все происходило, как во сне. Я многих спасла от смерти (работала на оказании первой помощи), а здесь растерялась. Я выбежала в чем была (халат поверх плаща), прихватила сердечные капли. Лицо его было перекошено. Он что-то шептал мне, чтобы я взяла его домой. «Мне нужен покой», – шептал он.

Мы же повезли его в областную больницу. Там продержали в приемном отделении часа три-четыре (почти без помощи). Ждали инсультную бригаду, чтобы увезти в больницу скорой помощи. Вот эти три-четыре часа мы с ним переговаривались. Он прощался со мной.

Потом приехала бригада, начали его с носилок на носилки перекладывать, так как он был полным. Двое санитаров почти бросали его со спины на живот, с живота на спину. Я плакала, умоляла осторожнее с ним обращаться, что у него инсульт.

Подняли его в нервное отделение на седьмой этаж. К этому времени приехал наш младший сын Саша. Алексей Потапович узнал его, обнял одной рукой (другая уже была неподвижной) и зарыдал. Саша тоже плакал и уговаривал его не расстраиваться, что все будет хорошо, ему помогут врачи – вылечат. А я уехала домой переодеться. Когда вернулась, его увезли в реанимацию. Саша сам уложил его осторожно на койку (хотя его не пускали в реанимацию). Вот и всё. Вечером его подключили к аппарату искусственного дыхания. Диагноз: обширный инфаркт миокарда. Обширное кровоизлияние в мозг.

11 мая его отключили от аппарата в 12-м часу ночи (уже были изменения в крови).

А я всё казню себя тем, что не оставила его дома и не выходила сама. Но я же думала, что в больнице ему будет лучше, что там специалисты спасут его. Когда я разговаривала с врачом, он сказал, что много тромбов рассеялось по сосудам (ещё бы, так бросать больного!).  

Он всегда боялся больниц. Когда я советовала обратиться к врачу, он говорил, что у него ничего не болит. Увидев даже крышу больницы, он содрогался. Наверное, чувствовал, что с ним так обойдутся здесь.

В конце апреля он часто просыпался от головной боли. Таблетки не помогали. Он садился в кресло, долго сидел и о чём-то думал. Иногда даже шла кровь из носа. Потом становилось легче.

Вспоминаю, как на похоронах Л.Г. Стоббе (бывшего первого секретаря Магнитогорского горкома КПСС) сказал, что его погубила его порядочность. Да, слишком Алексей Потапович был порядочным, честным, мудрым, я не боюсь назвать его святым человеком. И в общественной, и в личной жизни. Такого человека нельзя было обижать (Бог карает за это). Он как-то сказал мне, что я буду свидетелем больших событий (в 1987 году на отдыхе в Кисловодске). Сейчас думаю: хорошо, что он не дожил до этих страшных событий, он всё равно бы умер, глядя на нашу теперешнюю жизнь.

Как-то Игорь, старший сын, сказал, что папа попал в водоворот этих событий, и у него не было другого выхода, как уйти из жизни (об этом он, наверное, и думал, сидя по ночам в кресле). Игорь прав, потому что хорошо знал отца. Он всё равно бы не смог стать дерьмократом (перекраситься, перевернуться, приспособиться). А может, если бы ему протянули руку помощи, он смог бы ещё что-нибудь изменить в этой жизни, применять свой ум, свою мудрость, честь, совесть – у него не было плохих черт и качеств.

Меня не покидает какое-то горделивое чувство, что я была замужем за святым человеком. Я его очень любила, без него жизнь остановилась, но живая же не ляжешь в могилу. Поэтому я притворилась живой и живу. Я часто хожу к нему на могилку, разговариваю с ним через дерево, которое растёт у его изголовья (я где-то вычитала об этом), он помогает мне оттуда жить. После наших встреч становится легче на душе.

Один раз в год езжу в Магнай, на могилу родителей мужа, прошу у них прощения, что не уберегла Лёнечку. Моя мама (отец погиб в 1942 году) очень любила своего зятя, через полгода она ушла вслед за ним (ей было 76 лет). Она говорила: «Такого прекрасного человека, как мой зять, во всём мире больше нет».

Его все любили, особенно пожилые люди и дети. Он с каждым умел поговорить, дать совет. Даже недруги (у него их было мало) не могли сказать ничего плохого о нём. Они его боялись, что он их подсидит, хотя он никогда не рвался к власти, всегда его просили или выбирали, или приказывали, а сейчас только и слышишь: «Выбери меня, выбери меня», хотя ни на что не способны. Очень жаль его, хотя бы немножко пожил ещё.

P.S. Мы никогда не жили богато. Много ездили, растили двух детей. Уже было два внука. Да мы и не стремились к богатству. Когда муж умер, осталась старая машина «Жигули» (12 лет), гараж в Металлургическом районе, недостроенный сад и квартира. Машину и гараж я продала, отдала деньги в финансовую пирамиду «Надежда-Прим» – всё пропало прахом. Потом поменяла квартиру, продала сад и вот держусь пока. Ходила в собес, просила, чтоб повысили пенсию, хотя бы за мужа доплачивали немножко (у меня почти минимальная пенсия – 292 рубля, с компенсацией – 472 рубля). Я не ветеран труда (у меня стаж 27 лет). Последние девять лет перед пенсией я не работала. За мужа, – сказала мне в собесе, – не положено доплачивать. Сходите, мол, к властям, может, они чем помогут. Я подумала и не пошла больше никуда. Сейчас такие власти, что им самим мало. Сумин (губернатор области) стал другим. Он сам как-то сказал, что он другой, а когда-то был соратником Алексея Потаповича. Жизнь меняется, меняются люди.

Магнитогорцы как-то не приживаются в Челябинске. Может, уеду в Магнитку, сейчас я день и ночь об этом думаю. Ничего, как-нибудь проживу, а там, глядишь, и встретимся с Алексеем Потаповичем. Я сейчас почему-то верю в загробную жизнь.

26 апреля 2000 г.