Эпоха Смуты завершилась, но смущение и «нестроение» в душе русского человека, судя по всему, только начинали своё развитие, продолжающееся не одну сотню лет, и конца ему всё не видно. Но сопоставимы ли эти понятия: «русская смута» и «русская идея»? Первому по меньшей мере 400 лет, а второе – продукт религиозно-философской мысли XIX – XX столетия. Однако, смеем полагать, они рождены одним и тем же архетипом русской души, русского национального самосознания. Если мы, рассматривая разные причины, в том числе и идейные, происходивших событий, разные взгляды современников и историков, спокойно включаем в ряд аргументов библейские представления и мысли, в том числе и по вопросу о власти, мы тем более имеем право взглянуть на сущность и первоистоки явления «смуты», «замутнения» как общества, так и души отдельного человека. Русскому человеку присуща и «русская идея». Следует, хотя бы на время, отвлечься от фактора времени – взглянуть на события «из вечности», как, скажем, советует наш замечательный философ Владимир Соловьев.
Как уже говорилось, Смута возникла оттого, что нарушился богом данный Закон. Не только порядок престолонаследия, но и нравственный Закон власти. Значит, замутилась божественная справедливость и исконная правда жизни.
Почему так произошло – и именно в конце ХVI - начале ХVII века? Потому что царь Иван преступил установления божеские и человеческие, и тем самым первым вступил на путь измены вечным основаниям жизни. А ведь он и был первым русским царём и царствовал дольше всех других, когда-либо живших на Руси правителей!
В своём «антихристовом» самообожествлении Иване превзошёл все допустимые тогда пределы. В построенном им на территории Свияжского кремля Вознесенском соборе (на одном из волжских островов недалеко от Казани) в алтаре храма впервые за всю историю Руси был изображён сам царь Иван рядом с фреской шествия святых. Так началось его самообожествление. Современному читателю припоминаются некие «иконы» с образом Сталина, появившиеся в настоящее время кое-где в храмах. Но Сталин умер уже более, чем полвека назад... Московский Кремль, еще когда он начинал строиться в современном виде, был задуман как живая икона Нового Иерусалима. В нем предполагалось также сделать 12 врат и обозначить иные атрибуты небесного Иерусалима в том виде, как он был описан в «Откровении» св. Иоанна Богослова.
***
П. Чаадаев в своих раздумьях склонялся к идее, что у России нет достойного прошлого, всё только сплошные дикость и невежество, и лишь с Петра I начинается настоящая История, то есть история по западному образцу. Пётр «нашёл у себя дома только лист белой бумаги и своей сильной рукой написал на нём слова: «Европа и Запад».
А ведь до этого был «на русских просторах» воздвигнут Новый Иерусалим. Западник Чаадаев его даже не заметил. Роль европейского опыта и всевозможных социальных, технических и культурных заимствований в те времена – а тем более теперь – огромна, отрицать её невозможно. Но под их слоем, охватывающим самые разные стороны жизни, скрыто невыразимое, но очевидное для русского человека постоянство его внутреннего содержания – душа народная. Её смысл в постоянной верности единому и незыблемому идеалу – поиску истины. Во чтобы то ни стало – или найти её, или погибнуть. А всё то, что находится в области повседневной, мирской жизни, - это «так», между прочим, преходяще, пока. Пока не наступит нужное время, и человек, по зову внутреннего голоса не отправится в великий путь духовного искания. Отсюда богоискатели и правдоискатели, всегдашние «лишние люди» в этом земном мире.
Мы в основном говорим здесь о проблеме легитимности власти на Руси, почти не касаясь, может быть, более значимых областей культурной жизни, таких как искусство или философия. Но очень важно, что образ правителя, царя – один из тех ликов России, в которых мы видим её историю и судьбу. От царя Бориса– до Бориса Ельцина; от князя Владимира до Владимира Ленина и Владимира Путина... Каждому понятно, что здесь не случайны ни имена, ни сроки.
Совершенно очевидно, что само понятие власти на Руси имело иной смысл, чем на Западе. Прежде всего потому, что как бы аксиоматическое «разделение властей» русскому человеку вроде бы и не было знакомо, а культ царя почти как бога был гораздо более сродни не христианским, а языческим верованиям. Обожествляли восточных деспотов и римских императоров. Христос учил иначе: «Богу – Богово, а кесарю – кесарево», а у нас, несмотря на официально принятое и веками утверждённое христианство, стали думать, что «богово» и «кесарево», т.е. царёво – это одно и тоже. Великий грех совершился, причём не без помощи церкви. Народ это сразу почувствовал, твёрдо зная из основ веры, что Царствие Божие «не от мира сего».
Многое в обрядах богослужения Русь позаимствовала у Византии, в частности и то, что соединение божеского и царского – великий соблазн, но правды в этом нет.
Учение греческих исихастов, согласно которому человек должен искать путь к богу в созерцании и умозрении («внутренней тишины»), распространившееся в русских монастырях, радикально противостояло официальной церковности с её пышными торжественными обрядами и постоянным стремлением к светской власти. Патриарх Филарет и позднее патриарх Никон принимали на себя титул «великого государя», на деле становясь соправителями .светского великого государя – царя всея Руси, который, в свою очередь, должен был являть собою «живую икону Господа». Так думал выдающийся русский мыслитель Г.П. Федотов.
Нам кажется, что его попытка «подтянуть» «человекобожие» в царском образе к разновидности иконопочитания не соответствует реальности. Или – что ещё хуже - «иконы», почитаемые таким образом, являют собой какой-то иной, далеко не божественный лик. В каких-то припадках бесовского наваждения народ принимал за «истинных» царей неизвестных проходимцев и авантюристов, а 300 лет спустя за воцарение такого же международного «вора» заплатил морями крови.
Но ведь и «настоящие» цари Романовы всего лишь выборные пусть и церковно освящённым Земским собором.
История России ясно показала, что скрытый где-то в глубинах русского сознания соблазн обожествления земной власти изначально порочен, поскольку ведёт, прежде всего к нравственной безответственности: перед Богом царь ответчик, а мы – «слуги царёвы». С нас и взятки гладки. Может быть, власть, как и многое другое, тоже «от Бога». Но она не есть Бог, и даже не его символ.
Полное слияние божественной власти, священства и богоизбранного народа достигается только в правоверном иудействе, и осуществлено было в земле обетованной, государстве Израиле. Искуситель говорит: вот бы и нам так! Не случайно ересь «жидовствующих» была таким соблазном для Ивана III – Русь как «новый Израиль» он считал законным преемником прежнего еврейского Израиля, погибшего вследствие грехов своих. Это представление было совершенно естественным и для его внука Ивана IV и, позднее, – для Алексея Михайловича и патриарха Никона, по указанию которого строился огромный храмовый комплекс подмосковного Нового Иерусалима. Отсюда преданность традициям, тому, что было «от века» и якобы изначально установлено Богом, насквозь пропитывавшая московское государство.
Но самое интересное и парадоксальное то, что эта порой буквоедская, идолопоклонническая верность «обычаю» и «обряду» вела своих приверженцев на костёр и на плаху, делала их страстотерпцами и мучениками, святыми уже при жизни. «Житие протопопа Аввакума» – только у святых бывают «жития». Позднее об этом удивительном «двоении», «двойничестве», непонятном неразличении добра и зла, истины и лжи напишут Достоевский, Мережковский, Розанов, Бердяев и многие другие русские писатели и мыслители.
В «Легенде о Великом Инквизиторе» Достоевский описывает «новое пришествие» Христа на землю. Но ведь «второе пришествие», как мы знаем, из Апокалипсиса, должно совершиться «в силе и славе», когда Христос придёт судить «живых и мёртвых». А в «Легенде» всё происходит далеко не так... Полно, Христос ли явился миру в изображении великого писателя? Может, в Его образе явился дьявол? Но почему он так благостен и добр – или это тоже соблазн?..
Наверное, со времен первой Смуты русская мысль качнулась от восхищения традицией и преданием к тревожному предчувствию грядущих катастроф. Якобы возрождённый в Московском государстве «Новый Иерусалим» рухнул – и впереди открылась бездна. Весь XVII век по пушкинскому выражению, Россия колебалась «над самой бездной», пока не совершилось пришествие Петра, который снова предстал божеством но уже явно не традиционно христианским и даже не ветхозаветным. Открылись какие-то новые пласты русского бытия и сознания, что тонко подметил, как уже говорилось, П. Чаадаев.
Рассматривая историю России в «Закате Европы» О. Шпенглер назвал основное качество её истории «псевдоморфизмом». Под этим определением немецкий философ понимал, что все исторические формы и обличия, которы принимал русский национальный дух, были лишь слепками и образами чужих культур, а к своей подлинной, по-настоящему оригинальной сущности, он только устремляется; суть России – в её будущем. Мысль необычайно «левая» в том смысле, что отвергает консерватизм и стремится к поискам «нового неба» и «новой земли». Типичные вселенские богоискатели – русские интеллигенты, чья душа «уязвлена» ( по А. Радищеву) картиной повседневной печальной и жалкой действительности, а новый «град Божий» они стремятся и построить по новым правилам, отвергая прежние верования и устои.
Один из крупнейших современных западных русистов Дж. Биллингтон пытается определить эту устремлённость русского духа к внутреннему росту и самоопределению как «проявление подросткового комплекса», противопоставляя ей зрелость Запада, «повзрослеть» до которого якобы стремиться Россия. Это имеет прямое отношение к проблематике Смуты: «Конфликты, которые сотрясали Россию на протяжении XVII-го столетия, были частью неуклюжей, маниакальной попытки обрести своё лицо в, по существу, обустроенном на европейский манер мире. Русский ответ на неизбежный вызов со стороны Западной Европы был расщепленным – почти шизофреническим, и это положение дел в известной степени сохранилось до настоящего времени». («Икона и топор»).
Но такая зрелость – не сродни ли она торжеству обыкновенной пошлости, чего всегда так опасались деятели русской культуры? За зрелостью неминуемо следует старость и гибель, которые пророчески предсказывал О. Шпенглер. Царство вселенской пошлости никогда не было сколько-нибудь привлекательным и для крупнейших западных мыслителей, среди которых Гёте, О. Хаксли, Оруэлл. Возможно, «закат Европы» не за горами, но погибать «за компанию» не так-то уж и хочется.
Нет ничего удивительного, что филистерскому сознанию потребительской цивилизации русский прорыв неизведанное представляется шизофреническим, равно как вся русская культура и сама русская идея – со времен Пушкина и Достоевского претендующая на «всемирность». Образ России как птицы-тройки обессмертил Гоголь, но уже Мережковский как бы с удивлением заметил: а кто едет в этой тройке? Чичиков, Петрушка и Селифан... Парадокс? Да ведь и на что уж социалистический реалист М. Горький, но и тот воспевал не «умеренность и аккуратность» трудящегося пролетариата, а параноидальные «безумства храбрых»... По-прежнему куда-то летит птица-тройка Святой Руси.
А пока с уверенностью можно сказать только одно: Смута у нас – это явление постоянное; оно не прекращалось и прекратиться, видимо, не может, пока существует такое государственное образование, как Россия, и такой феномен, как русский народ.
«А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой».
Смута подпитывает социальные и идейные перемены и одновременно вызывается ими. Этот процесс многогранен и по-настоящему «полифоничен». Наше время покоя нам явно не готовит, «покой нам только снится», зато буря, начавшаяся уже во времена оные, кажется, крепчает.
Санкт-Петербург,
7 августа 2012 года