I. Взрывы на реке времени

Великий христианский мыслитель Аврелий Августин некогда сказал: «Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему — нет, не знаю»[1]. И действительно, нет более простого и в то же время более непонятного явления природы, чем время. Какое оно? Откуда и куда оно течет? Есть ли какой-то смысл в его загадочном течении? Впрочем, почему время — течет? Оно ведь — не вода! Время идет? Время бежит? Но ведь оно — не человек!

Ныне в обыденном сознании господствует представление, уподобляющее время механическому движению. Время — либо прямолинейно летящая, а потому необратимая стрела, либо стрелки на циферблате часов. В обоих случаях единицы времени отождествляются с расстояниями, которые пролетела стрела или преодолели стрелки на часах. При этом в качестве неявной предпосылки предполагается, что среда, в которой время движется, однородна, а значит, время всегда одинаково. Однако кто пускает стрелу и кто заводит часы времени? Исаак Ньютон, основатель классической механики, формулировал, по его представлениям, не законы механики в современном понимании, а лишь «Математические начала натуральной философии». И для него «абсолютное время», как и «абсолютное пространство», было лишь проявлением Божьей воли: потому оно и было необратимым и несокрушимо равномерным. Он писал: «Так как любая частица пространства существует всегда и любое неделимое мгновение длительности существует везде, то, несомненно, что Творец и Властитель всех вещей не пребывает где-либо и когда-либо (а всегда и везде)»[2]. Почему этот Абсолют при любой попытке вникнуть в его суть и попытаться измерить превращается в нечто эфемерное и приблизительное? Почему, в частности, людям не удается создать идеально правильный календарь, описывающий эту Божью волю? Сам Ньютон не желал отвечать на такого рода вопросы: мол, я гипотез не измышляю, а постичь Божий промысел невозможно в принципе.

Такое время и такое пространство тем самым оказываются некими внешними привнесениями. Они отсутствуют в самой природе, а значит, и в изучающую ее науку вольно, а чаще невольно входят извне. Кем они привносятся? Да самими создателями наук, то есть учеными. Представление об однородности пространства и равномерности течения времени есть плод абстрактного мышления, а поскольку предельными абстракциями оказываются либо Бог, либо материя, то именно им обычно и «приписываются» эти понятия. Это является очень удобным прикрытием для собственного априоризма. Тем самым эти понятия искусственно отрываются от самих мыслящих людей как их реальных носителей.

Позднейшие физики благополучно забыли о том, что источником «абсолютного времени» для Ньютона был Бог. Им казалось удобнее превратить время в некую абстракцию, лишенную какого-либо духовного или материального носителя, — просто удобной шкалой для измерения пространства. На первых порах это приносило замечательные с практической точки зрения результаты и как бы снимало саму проблему: коль скоро использование «абсолютного времени» себя оправдывает, то не все ли равно, почему эта абстракция работает? Ну и что с того, что реальная среда не однородна и механические часы на практике немного врут? Ведь можно абстрагироваться от этой живой действительности, пренебречь при расчетах возникающими от такого упрощения бесконечно малыми погрешностями! Какие мелочи!

Эта несокрушимая вера в собственную — почти божественную — непогрешимость заставила физиков уверовать в то, что рисуемая ими «физическая картина мира» является единственно правильной «научной картиной мира» вообще. Их убежденность убедила очень многих — почти всех. Во всяком случае, именно этому детей учат в школе и доучивают студентов в вузах.

Но, к счастью, это убедило не всех. Например, таких крупных русских ученых, как В.И. Вернадский и Н.А. Козырев. Последний, профессиональный астроном, изучая особенности движения Земли вокруг Солнца и своей оси, счел неправильным пренебрегать бесконечно малыми величинами, которые обычно отбрасывает классическая механика, и стал делать поправки к знаменитым законам Ньютона. Кроме того, он, наблюдая за излучением далеких звезд, обнаружил поразительную вещь. Оказалось, что если направить телескоп не только туда, где, по законам небесной механики, ныне находится конкретная туманность (в его опыте — Андромеды), но и туда, откуда она уже «ушла» и куда еще не «пришла», то земной прибор зафиксирует во всех трех случаях одинаковое по сути излучение[3]. Таким образом, прошлое, настоящее и будущее далеких звезд уже есть — и интервалы таких «погрешностей» составляют миллионы земных лет! Получается, что эти немыслимые для нас сроки летят там, в том непостижимом далёко, очень быстро — летят, как наши секунды. Все это в корне противоречит обычным представлениям о равномерном — «абсолютном» — течении времени. По Козыреву же, время имеет свою причину, является потоком, возникающим в ходе взаимодействия конкретных материальных явлений мира. Поток этот способен мгновенно распространяться во Вселенной, уплотняться и разрежаться. Время, таким образом, — не абстракция: оно течет неравномерно, и это касается не только далеких звезд, но близких нам живых и неживых явлений непосредственно окружающего нас мира.

В.И. Вернадский пошел другим путем в определении времени, но также отказался от ньютоновского представления о «абсолютном времени». Более того, он довольно скептично относился к физическим теориям, так что новомодную в период его научного творчества теорию относительности А. Эйнштейна назвал просто «научным фольклором». Причина проста: общие физические теории выведены «на кончике пера» и не имеют непосредственного эмпирического подтверждения: физики — что бы они ни говорили — имеют дело с математическими формулами и уравнениями, а также с приборами, созданными на основе таких теорий. Физики видят перед собой лишь движение стрелок на приборах и интерпретируют их так, как им нужно с точки зрения принятой априори теории. Я вовсе не утверждаю, что показания приборов неверны. Речь о том, что их можно толковать не только так, как это кажется физикам. К сожалению, они и думать о такой возможности не желают.

Между тем, человеку непосредственно доступны лишь земная поверхность, а также несколько километров «вверх» и «вниз» от нее. И, как говорят факты геологии и геохимии, все это является пространством биосферы, порождением живого вещества. Это касается и так называемой неживой материи — атмосферы, почв, скальных пород. По Вернадскому, все живое происходит только из живого, и никакие попытки доказать обратное не были удачными. Гораздо больше можно отыскать доказательств того, что живое и не могло возникнуть из неживого. Из этого следует вывод, в корне противоречащий всем физическим теориям: жизнь на самом деле вечна и тем самым время — атрибут живого, а не «мертвого» вещества. Это, по Вернадскому, факт естествознания: вся земная поверхность — продукт жизнедеятельности биосферы. «Неживая природа» далеких огромных звезд и крошечных «элементарных частиц» есть на самом деле теоретическая абстракция, выстроенная на основе косвенных данных.

Вернадский увидел «первокирпичик» времени в том, как делятся простейшие микроорганизмы: в их нескончаемом делении пополам, на его взгляд, проявляется вечность жизни. Мне такой подход не представляется плодотворным, поскольку ведет к дурной бесконечности: как показывает опыт физики, внутри любой «элементарной частицы» по мере углубления исследований всегда отыскивается еще более «элементарная». В итоге прежний «первокирпичик» может оказаться вторичной, третичной и так далее структурой.

Поэтому следует признать, что дело не в объекте наблюдения, а в самом наблюдателе, то есть в нас самих — в нашей способности различить свойства внешнего по отношению к нам мира. Совсем не случайно, что физика XX века стала вводить понятие наблюдателя при объяснении явлений, которые человек заведомо наблюдать не может. Поэтому изучающему современные физические теории предлагается то мысленно представить себя спускающимся с помощью лифта в черную дыру, то вообразить, что произойдет с близнецами, один из которых останется на Земле, а другой попадет в число тех, кто, по выражению В. Высоцкого, «по пространству-времени прет на звездолете»… Человеку, тем самым, предлагается по сути раздвоиться — одновременно оказаться в двух разных местах. Представление же о равномерности времени возможно лишь при допущении, что наблюдатель всегда и сразу находится во всех точках «маршрута» движения времени из пункта А в пункт Б, то есть оказывается в роли Господа Бога. Исаак Ньютон в этом отношении был совершенно прав.

Но такой способ представления времени представляется мне ложным. Он относительно верен только для внешней по отношению к человеку большой точки отсчета — например, Земли в целом. Именно относительно такого обобщенного «наблюдателя» созданы используемые ныне календари, измеряющие земное (но не человеческое!) время. Точнее, оно является лишь отчасти человеческим: поскольку люди живут на поверхности Земли и зависят от ее ритмов.

И здесь не нужно питать иллюзий: календари и используемые в них единицы счета — годы, дни, часы, минуты, секунды — были созданы для регулирования жизни человеческих обществ, а вовсе не для того, что использовать их для измерения скорости света и прочих не имеющих к нам прямого отношения абстракций. И применение их в физике, химии и прочих подобных науках — это противоречие в определении, попытка измерять длину удава попугаями. Конечно, можно действовать и так, но важно помнить, что это характеризует больше попугаев, чем удавов. То есть физиков, а не физические объекты.

Если позволительно создавать такую внешнюю по отношению к человеку систему координат, то почему нельзя принять других? Измерять жизнь человеческую вращением Венеры или средней продолжительностью жизни сороконожек? Уже сами эти почти провокационные вопросы подсказывают иной ход мыслей: каждое существо и каждое явление мира живут в своем пространстве своим временем. Иначе говоря, жизнь, пространство и время — всего лишь разные ипостаси одних и тех же явлений мира и самого мира в целом. Все они сами в себе, в своем бытии, заключают естественные меры, которые надо лишь увидеть. Уже потом их можно для удобства выразить через внешние «прямолинейные» системы счета — но именно для того, чтобы четче была видна их «нелинейность»! При этом всегда важно делать оговорку, относительно чего произведена данная оценка. Взаимосвязь времен будет отражать взаимодействия явлений мира, которые обычно соотносятся как часть и целое. Важно точнее определить — какая именно часть какого именно целого.

Это в полной мере касается и самого человека. Обычная модель времени искажает перспективу. Совершенно очевидно, что чем удаленнее от нас наблюдаемый объект, тем более обобщенной и искаженной оказывается доступная нам картина. Пространство в таких случаях сжимается: находящийся на горизонте лес выглядит серой полоской, но, когда мы приблизимся к нему, он оказывается не серым, а зеленым; не однородным, а наполненным множеством разнообразных растений. Точно так же сам человек с точки зрения химии — лишь вода и немного примесей, а самое главное в нем — его душа, его мысли, его представления о мире и человеческом обществе — для этой науки не существенно. Она все это негласно превращает в те самые математические «бесконечно малые» величины и просто отбрасывает за ненадобностью.

Если же этим не пренебрегать, а попытаться вычленить самое существенное в бытии наблюдателя, т.е. человека, то ясно обнаружатся три ипостаси времени, в котором он, то есть мы все, живем — время биологическое (жизнь нашего тела), время психологическое (жизнь нашего «Я») и время историческое (жизнь человеческого общества). Все они сосуществуют в нас, и скорость их движения относительно друг друга всегда не одинакова. Психологически течение лет усредненного солнечного календаря все время ускоряется: «Чем дольше живем мы, тем годы короче, тем слаще друзей голоса», как написал об этом Б. Окуджава. При этом скорость обменных процессов в человеческом теле по мере его старения все время замедляется.

Очень интересно течение исторического времени: оно в целом характеризуется неуклонным ускорением, причем, как заметил замечательный историк Б.Ф. Поршнев, это касается отнюдь не только истории в целом и не только новейшей эпохи: «Всякая периодизация любого исторического процесса, пусть относительно недолгого, если она мало-мальски объективна, т.е. ухватывает собственный ритм процесса, оказывается акселерацией — ускорением»[4].

Однако и здесь нет однозначности. Коль скоро исторические явления постоянно ускоряются в своем развитии, то ускорением они и завершаются. Тем самым ускорение означает вместе с тем и гибель самих этих явлений! Ведь затем наступает пора следующего исторического явления, возникшего по завершении прошлого ускорения, и это новая эпоха сначала тоже развивается медленно, а потом начинает раскручиваться все быстрее и быстрее. Но если взглянуть на оба эти процесса сразу, то можно их определить как два относительно спокойных, «медленных», периода, разделенных взрывной революционной эпохой. Этот взрыв-ускорение при таком понимании окажется не принадлежащим ни тому, ни другому времени, а некой — пусть формально краткой, но самодостаточной — полосой, движущейся как бы не вдоль, а поперек магистрального движения истории. Именно так истолковал ход великой Французской революции XVIII века историк А.В. Гордон, предложивший образ пульсара для описания того, как течет время в революционную эпоху[5]…

Сходные черты имеет на самом деле и «субъективное» психологическое время: в жизни каждого человека возникали иногда огромные по своей протяженности и наполненности мгновения, зачастую определявшие всю его последующую жизнь, делавшие невозможным продолжение того, что еще час назад казалось незыблемым и устоявшимся. Как удачно выразился Ф. Тютчев, «кто смеет молвить: до свиданья! — чрез бездну двух или трех дней?»

К сожалению, необъятную тему времени нельзя раскрыть в краткой статье. Поэтому в заключение хотелось бы сделать одну оговорку: критические суждения, высказанные в адрес «физико-математического» восприятия времени, вовсе не означают, что на взгляд автора фактический материал, накопленный физикой, неверен и не нужен. Автор, будучи закоренелым «лириком», всего лишь считает неправильным убежденность многих «физиков» во всеобъемлющей точности так называемых точных наук. Пора заново пересмотреть исходные предпосылки общих научных теорий и четко отделить априорные интуиции исследователей от исследуемого ими материала. Тема времени пострадала от такого смешения более всего.