Собор открылся 15 февраля 1598 года. Его делегаты были избраны со всей возможной «правильностью», чтобы не возникло никаких сомнений в его законности: «Февраля в 17 день в пяток на мясопустной неделе, святейший патриарх Московский и всеа Русии велел у себя быти на соборе о Святем Дусе сыновем своим преосвященным митрополитом, и архиепископом, и епископом, и архимаритом, и игуменом, и всему освященному собору вселенскому, и боляром, и дворяном, и приказным, и служилым людям, всему христолюбивому воинству, и гостем, и всем православным крестьяном всех городов Росийского госудаорьства». На соборе патриарх Иов высказался сразу и недвусмысленно: «Мысль и совет всех единодушно, что нам мимо государя Бориса Фёдоровича иного государя никого не искати и не хотети». Других претендентов на престол не было. К тому же Борис был объявлен «предизбранным» царём, поскольку его будто бы благословили и царь Иван, и царь Фёдор. Однако Борис далеко не сразу выразил своё согласие. По древнему обычаю полагалось несколько поупрямиться, якобы из скромности, и, чем выше была оказываемая честь, тем больше. Долгие ритуальные уговоры повышали значимость избираемого, его смиренность перед «советом и хотением всея земли».
Во главе с патриархом Иовом участники собора отправились в Новодевичий монастырь, где была уже пострижена царица-вдова Ирина Фёдоровна под именем инокини Александры. После долгих уговоров она всё же согласилась благословить своего брата (т.е. Бориса Годунова): «Даю вам своего единокровного брата света очию моею единородна суща: да будет вам государем царем и великим князем всеа Русии самодержцем». После этого Борис, наконец, дал своё согласие, и там же в Новодевичьем монастыре 21 февраля был наречён на царство. Обратим внимание на интересное совпадение: именно в этот день, 15 лет спустя, был назван царём Михаил Фёдорович романов. Кажется. этот факт историками не был замечен, также как и удивительное сочетание почти в этот же день празднования юбилея советской Красной Армии...
Всё же сам обряд венчания был отложен на некоторое время и состоялся только 3 сентября после похода Бориса против татар, закончившегося победой безо всякого сражения – противник был устрашён могуществом Московского войска и отступил обратно в Крым.
При венчании Бориса царём патриарх Иов сказал, что он – царь «наречённый и поставленный от вышнего промысла, по данной нам благодати от Пресвятаго Животворящего Духа», т.е. глас народа и всего собора был приравнен к Господней воле. При этом, по утверждению келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына, оставившего нам свои записи, царь перед народом поклялся разделить со всеми последнюю рубашку. И действительно, последовали многодневные празднества, раздача денег, вина, водки, выплата разного рода «жалованья» в тройном размере и многочисленные угощения всему московскому люду. Торжества длились целую неделю. Были объявлены разного рода повышения в чинах и званиях, амнистия для опальных; царь дал обет никого не казнить в течение пяти лет.
Первые годы царствования Бориса представлялись временем наивысшего могущества Московского царства и периодом всеобщего благоденствия. Об этом писали буквально все, не только русские очевидцы, но и иностранцы на русской службе. В частности капитан Ж. Маржерет и К. Буссов. Даже Авраамий Палицын, в целом относившийся к царю Борису крайне отрицательно, в своём «Сказании» писал о первых годах его царствования так: «Царь же Борис о всяком благочествии и о исправлении всех промышляше и милость к таковым велика от него бываше, злых же людей лют и згубляше, – и таковых ради строений всенародных всем любезен бысть».
Борис оказывал всякое содействие иностранным мастерам и купцам,он отправил обучаться на Запад несколько молодых людей дворянского сословия. Так же, сто лет спустя, действовал Пётр I, но разница велика: никто из предполагаемых студентов, посланных царём Борисом, в Россию не вернулся. Все стали «невозвращенцами». Это понятно, если учесть, что они из спокойного Запада должны были вернуться в полыхающую огнём Россию. Борис также принял план реформ в области суда, охраны порядка и просвещения. Снова: чем не предвестие петровских начинаний? Интересно, что тем же самым, по сути совершенно естественным путём, немного спустя пойдёт следующий «реформатор», – царь-самозванец «Дмитрий Иванович». Он будет действовать ещё круче, но и конец его будет тоже очень печальным.
Стремление укрепиться на троне привело Бориса к мысли обвенчать свою дочь Ксению с «настоящим» принцем королевской крови. Таковым мог быть сын датского короля Христиана IV герцог Иоганн. Борис пригласил его в Москву и обещал кроме огромного приданого не принуждать жениха и, предположительно, нового царя к переходу в православие. И даже разрешил строить в столице «немецкие» церкви. К сожалению, принц Иоганн внезапно заболел и умер в Москве (язвительные современники говорили, что от перепоя). Неприятности посыпались затем одна за другой. В 1601-1603 годах разразился страшный голод, воспринятый (прежде всего отдельными радикальными церковниками) как Божья кара за избрание неправедного государя, которого тогда уже стали открыто обвинять в смерти царевича Дмитрия. Очевидцы пишут о бедствиях тех лет:
«Многие мёртвые по путем лежали, и людие ядоша друг друга, траву, мертвечину, псину и кошки, и кору липовую, и сосновую... И видеша отца и матери чад пред очима мертвых лежаша; младенцы, средние и старии по улицам и по путем от зверей и от псов снедаемы». Царь велел ежедневно раздавать милостыню, организовал приюты и богадельни, но это мало помогало, поскольку в благое дело сразу же, как всегда бывает в таких случаях, вмешались спекулянты и барышники, которые практически свели на нет все усилия властей.
Кризис заставлял задуматься о прочности власти. Кто мог поспорить с Борисом, власть которого была утверждена всенародным Собором? Только Рюриковичи или те, кто, хотя бы и по свойству, мог претендовать на причастность к «святой крови» царя Ивана Васильевича Грозного. Ясно, что это были Романовы. Царь Борис в то же время (1601 год) отправил в ссылку и в монастыри почти всех видных бояр из рода Романовых, обвинив их в колдовстве. Для этого был сделан типичный подлог в жанре работников современного МВД ( учеников царя Бориса) – им подбросили мешок с «наркотиками», а по тогдашнему – с колдовским зельем. Ну, уж, куда деваться! Пойманы с поличным. Следствие вел лично сам патриарх Иов, говоря по современному, «агент по наркоконтролю». Все братья Романовы были осуждены, но не на смерть, поскольку царь Борис позиционировал себя как либерал. Старший в роде – Фёдор Никитич был пострижен в монахи под именем Филарета. Этот человек ещё сыграет в дальнейших событиях потрясающую роль. Нет ничего удивительного, что его потомки, – будущая династия русских царей, – не питали к Годунову ни малейших тёплых чувств. Разного рода опалы бывали и во времена Ивана Грозного, и раньше. Всё вроде бы ничего, – и вдруг грянул настоящий гром: осенью 1603 года пошли по Москве слухи о том, что объявился в Польше некий человек, называющий себя царевичем Димитрием.
Узнав об этом, Борис пришёл в ярость. Конечно, он более чем кто-либо понимал, что никакого Дмитрия быть не может, и чувствовал в этом событии то ли польскую, то ли боярскую интригу. Положение в Польше было тогда непростое. С 1601 года польский король Сигизмунд III вёл династическую войну со Швецией, поскольку претендовал на шведский престол (об этом мы поговорим несколько ниже). Ясно, что он даже после заключения длительного мирного договора с Борисом был непрочь «замутить» Московское государство, ослабив, тем самым, возможного противника (Годунов одновременно вёл со шведским королём, но тогда ещё не вполне признанным у себя на родине, Карлом IX о союзе против Польши). Точно такая же дипломатическая ситуация немного спустя сложилась между теми же сторонами и в царствование Василия Шуйского. Да и бояре, особенно Романовы, попавшие в немилость, очень даже были непрочь навредить «выскочке» и прямому врагу Борису.
***
Есть разные версии происхождения «царевича Дмитрия». Некоторые историки, чтобы избежать двусмысленности, предлагают называть его «претендентом». Современники изображаемых событий, особенно иностранцы, оставившие мемуары и разные записки, а также ряд историков, склонны видеть в нём настоящего сына Ивана Грозного. Например, А.С. Суворин, крупнейший издательский магнат начала ХХ века написал несколько статей о том, что «претендент» был подлинным наследником царского престола. Сторонники этой версии считали, что, Романовы и Нагие, разузнав через доносчика о том, что были намерения ликвидировать будущего наследника русского престола, тайком отправили его в дальний монастырь.
Инсценировка убийства и фальсификаторские заключения комиссии Василия Шуйского большой роли не сыграли. Но прямых аргументов о том, что с подобающим торжеством идёт на русский престол именно спасшийся царевич Дмитрий, у его сторонников не было. Будто бы у претендента имелись родовые приметы: бородавка на носу и некий физиологический факт – одна рука была немного длиннее другой. В своей пьесе «Борис Годунов» Пушкин скажет, что это приметы лже-царя, хотя кому бы пришло в голову измерять длину рук у какого-то беглого монаха, каким был объявлен «претендент».
Царь Борис велел расследовать это дело специальной комиссии. В результате расследования якобы было обнаружено, что претендент – это монах-расстрига Григорий (Юрий Отрепьев), сын Галицкого дворянина Богдана Отрепьева по роду Нелидова. В молодости он будто бы постригся в монахи, а затем, после ряда приключений бежал за границу, где и назвался Дмитрием-царевичем. Русский человек сразу обратит внимание на интересное сопоставление: Дмитрий царевич – Иван царевич, герой всех русских сказок, чудом ставший царём, может быть женившись на царевне-лягушке... Но об этом позже.
В грамоте, которую предлагалось объявить Сигизмунду III, царь Борис писал: «А до черничества в мире звали его Юшком Богданов сын Отрепеева. А як был в миру, и он по своему злодейству отца своего не слухал, впал в ересь, воровал, крал, играл в зернью, и бражничал, и бегал от отца многожда; и заворовався, постригся у черницы и не оставил прежнего своего воровства, як был в миру до черничества, отступив от Бога, впал в ересь и в чорнокнижье и призыване духов нечыстых, и отреченье от Бога у него вынели». Посольство настаивало, чтобы Сигизмунд выдал «царевича», который был еретиком и богохульником и для католиков, и для православных. Тогда еретичество было синонимично лютеранству – чего уж более бояться истинному католику Сигизмунду! Посольство требовало, чтобы Сигизмунд выдал «царевича» на суд московскому государю. В дополнение были отправлены послания императору Священной Римской империи Рудольфу II и даже папе Римскому Клименту VIII, который (конечно, Борис об этом не знал) неофициально одобрил притязания Дмитрия на московский престол. Некоторые места в посланиях царя Бориса противоречили первоначальной версии, т.к. вроде бы косвенно допускали законность требований претендента: «он родился от седьмой жены /т.е. не был настоящим царевичем по роду – Г.М./, взятой по склонности, но вопреки всем законным требованиям церкви» /считались законными только дети от первых трёх жён, - Г.М./. Поэтому по православным обычаям не может иметь прав на престол. Борис просил врагов православия, еретиков- «латынцев» и даже главу католической церкви - папу Римского воздействовать на польского короля в каком-то мелком вопросе о выдаче «ростриги»! Такого на Руси ещё не бывало, да и никогда не будет до сих пор. Смута нам готовила явление, по меньшей мере, уникальное...
Сигизмунд, однако, официальной поддержки претенденту не оказывал, а препоручил его заботам князей Адама и Константина Вишневецких, а через них – воеводе Сандомирскому – Юрию Мнишеку. Его старшая дочь Урсула была замужем за князем Константином. Впрочем, польский король дал аудиенцию Дмитрию и молчаливо одобрил его действия. В пользу «истинности» царевича говорило и то, что он никак не соответствовал образу пьяницы, забулдыги и развратника, каким он был представлен в посланиях Годунова, а был, по свидетельству всех очевидцев, человеком светски воспитанным, обходительным и культурным. Недоумение вызывало и то, что он впервые объявился у киевского воеводы Константина Острожского, ревностного защитника православия в католической Польше, а уже оттуда перешёл к князю Адаму Вишневецкому. Описывая внешность Дмитрия близко знавший его Ж. Маржерет говорит, что ему «было около 25 лет; бороды совсем не имел, был среднего роста, с сильными и жилистыми членами, смугл лицом; у него была бородавка около носа, под правым глазом; был ловок, большого ума, был милосерден, вспыльчив, но отходчив, щедр; наконец, был государем, любившим честь и имевшим к ней уважение. Он был честолюбив, намеревался стать известным потомству».
Из этого, да и из многих других свидетельств, в которых говорится о светских манерах Дмитрия и даже о том, что он знал латинский язык, довольно отчётливо вырисовывается далеко не «уголовный» образ претендента.
Ещё одну версию излагает К. Буссов. Она косвенно поддерживает официальные (но не афишируемые) мнения правительства о связи претендента с опальными при Годунове Романовыми. Дело в том, что Гришка оОтрепьев каким-то удивительным образом пристроился в Чудовом монастыре, в самом центре Москвы, где стал, ни много ни мало, как писцом самого патриарха Иова. Там в это время находился сторонник Романовых архимандрит Пафнутий, который будто бы подготавливал некую оппозицию. К. Буссов пишет: «Был один монах, по имени Гришка Отрепьев. Его, поскольку он и все монахи были заодно с изменниками и мятежниками против Бориса, подговорили, чтобы он уехал, а для того, чтобы всё осталось незамеченным, объявили, что он бежал из монастыря. Ему было дано приказание /интересно, кто мог отдать такое приказание? – Г.М./ ехать в королевство Польское и в большой тайне высмотреть там какого-либо юношу, который возрастом и обличием был бы схож с убитым в Угличе Димитрием, а когда он такого найдёт, то убедить его, чтобы он выдал себя за Димитрия и говорил бы, что тогда, когда его собирались убить, преданные люди по соизволению Божию в великой тайне увели его оттуда, а вместо него был убит другой мальчик».
Монах якобы так и поступил и после некоторых поисков «заполучил, наконец, благородного храброго юношу, который, как мне (т.е. К. Буссову – Г.М.) поведали знатные поляки, был незаконным сыном польского короля Стефана Батория. Этого юношу монах научил всему, что было нужно для выполнения замысла».
Сразу возникают вопросы:
1. Кто субсидировал это мероприятие?
2. Почему в центре Москвы под боком у патриарха и царя возникла такая мощная оппозиция?
3. Как простой монах мог научить кандидата в самозванцы «всему, что было нужно», т.е. совершенно определённым знаниям и навыкам, не говоря уже о разных семейных обычаях, принятых при дворе царицы-инокини Марии Нагой?
Ответ может быть только один, и он совпадает с (ограниченной, т.е. как бы «для служебного пользования») версией царя Бориса: самозванец был подготовлен опальными Романовыми. Вдобавок, по словам мемуариста, «монах передал ему ещё и золотой крест, который убитому Димитрию был дан при крещении крестным отцом, князем Иваном Мстиславским, и был у мальчика на шее, когда его убили. На этом кресте были вырезаны имена Димитрия и его крестного отца».
Дальше дело будто бы пошло само собой, и когда новоявленному претенденту удалось убедить князя А. Вишневецкого в том, что он действительно царевич, вопрос был в целом решён. Но мы снова, по своему маловерию, зададимся вопросом: откуда предполагаемый сын Стефана Батория так хорошо знал русский язык, что говорил на нём, как на родном? Ответа К. Буссов нам не даёт, зато он даёт ответ на вопрос, откуда взялся «Гришка Отрепьев» в войске претендента. Эта загадка российскими историками не разрешена до сих пор. Дабы опровергнуть версию Бориса Годунова о том, что он «рострига»-царевич в своём войске при себе возил человека, который всенародно утверждал, что он и есть настоящий Григорий Отрепьев, причём он продолжал вести такую же залихватски- разгульную жизнь, как и в прежнее время. И его узнавали многие. Ещё бы не узнать! Писец у патриарха – это, говоря современным языком, – вроде как руководитель пресс-центра в самых высоких властных структурах.
Сторонники «официальной версии», выдвинутой царём Борисом, которых большинство от Карамзина до наших дней, уверены, что Отрепьев и есть самозваный Дмитрий. Но против этого говорит его происхождение, образование и обычаи, о которых объявлял сам царь Борис, а также то, что он, по имеющимся данным, был на 10-15 лет старше объявившегося претендента. Присутствие в войске царевича другого Отрепьева при этом объясняют тем, что будто бы то был «лже-Отрепьев» при «лже-Дмитрии». Таким образом, мгла становится ещё плотнее. На то она и смута.